Наш дом в шестидесятых-начале 70-х годов часто обыскивали. Он стоял на развилке дорог ближке к северной окраине поселка Железнодорожный, где одна дорога шла на север (улица Дзержинского – это в общем-то именно та просека, по которой шли этапы ГУЛАГа), другая улица – Партизанская – шла на запад, к реке. И еще в двухстах метрах от дома проходила железная дорога Котлас-Воркута, на ней был переезд с будкой-шлагбаумом.
Утром, когда наша семья собиралась в школу и на работу, завтракала – все это проходило «под радио». Оно сообщало новости и местные объявления. Зимой, бывало, с замиранием сердца мы с братом ждали, что скажут: «В связи с сильными морозами занятия с 1-й по … классы отменяются». Мой брат Андрей на 4 года младше меня, а потому младшие классы в школу не ходили чаще. «Везет!» – с досадой говорил ему я и плелся в школу.
Часто среди утренних объявлений по радио звучало такое: «Со станции Синдор из лагеря строгого режима бежали двое заключенных. Убит конвоир. Преступники вооружены автоматом Калашникова». Или так: «В связи с побегом заключенного из Ветью, убийством и исчезновением двух человек на дорогах района будут проводиться проверки. Будьте внимательны. По возможности, организовывайте встречу детей из школы».
Наш дом стоял на развилке дорог. Наверное, предполагалось, что это удобное место скрываться беглым заключенным. Иногда, еще до того, как мы просыпались и собирались в школу и на работу, еще до того, как что-то тревожное слышали по радио, как…
Помню, проснулся однажды, а мне прямо в лицо дышит громадная овчарка. Полный дом вооруженных людей. Бабушка, не вставая с постели, с ехидцей пошутила: «Вы у меня под одеялом пошукайте…» Солдаты обыскивали дом, сарай, чердаки дома и сарая, соседнюю городскую баню с ее черными ходами и кочегарками. Лаяли наши собаки, лаяли овчарки… Один раз, помню, офицера впечатлило отцовское ружье, которое висело заряженным на оленьих рогах в зале. Впечатлило не само ружье и не то, что оно заряжено (тогда так оружие можно было хранить), а, видимо, сам факт надежности хозяина… Кто знает, что там было в голове офицера? Может быть, он думал или привык думать, что любой имеющий против него оружие – потенциальный преступник и должен на офицера внутренних войск напасть.
А тут шел обыск. Ружье висело. Офицер без спроса снял, открыл, увидел, что заряжено, и как-то примирительно, подчеркнуто вежливо разговаривал после этого с отцом. Не помню, извинялись ли за обыск перед моими родителями и бабушкой. Надеюсь, что извинялись.
Обыски в армии – это особая сфера жизни. Ее прошли, наверно, все мужики, в армии служившие… Еще на призывном пункте тебя просят (требуют) вывернуть карманы и рассыпать перед собою содержимое твоего рюкзака. Ищут ножи, водку (во время моей службы наркотики в армии были крайней редкостью), одеколон – потому что у нас его тоже пьют. На Севере особенно. Ищут… Бог знает, что ищет офицер. И черт знает, что ищет сержант.
Личного нет ничего. На вечерней поверке в учебке не заглянут только в ж… Наверное, право на обыск – это психологическая реализация власти. А власть, особенно маленькая, никак не может напиться власти. Эксгибиционизм наоборот.
Были в моей жизни и еще обыски: обыски вела наша таможня и полиция в Греции (особенно, когда выезжали со Святого Афона). Обыскивали в общежитии университета мою комнату. Была большая драка, которую учинили воркутинцы. Часть их задержала милиция, а часть попряталась по комнатам. В моей комнате тоже искали.
Неприятное дело – обыск. Будто в одно мгновение лишаешься права на все. Ведь обыск – это уже «не шевелись». Ты почти арестован.