Дорогие друзья, уважаемые коллеги!
Доклад[1], предлагаемый вашему вниманию, в принципе не содержит в себе ничего нового. Все это не раз излагалось мною, достаточно писали и говорили об этом и другие авторы. Своего рода итог работе по теме церковного модернизма, реформизма и неообновленчества был подведен мною в книге «Как разрушают Церковь», ныне уже распроданной. Все эти темы, как представляется, ничуть не потеряли своей актуальности. Но прежде, чем приступить к систематическому изложению, хочу поделиться с вами одной тревогой.
Не секрет, что еще совсем недавно было понятно православной читающей публике: главный, кто, так сказать, «мутит воду» по вышеозначенной теме - это такое неформальное объединение, коллектив авторов, сложившийся вокруг «Русской народной линии». Именно честная, бескомпромиссная позиция по этой теме снискала всем нам любовь и уважение читателей, а сайту - высокий рейтинг. Именно в силу этого, а не каких-то других причин РНЛ стали отслеживать даже и те светские эксперты и аналитики, кто обычно не особенно интересуется проблемами церковной жизни. И вот сейчас, как представляется, мы эту тему начинаем упускать, отдаем ее в руки, во-первых, светских публицистов, а, во-вторых, раскольников, которые вносят в обсуждение значительную долю не вполне здорового радикализма. Наверно, в этом есть и моя личная вина. В докладе я хочу просто напомнить собравшимся круг тех проблем, которые, с одной стороны снискали нам некоторую популярность, а с другой стороны за последнее время не только не «рассосались», а как представляется, усугубились.
Помнится, два или три года назад по интернету гуляла пародия - якобы информационное сообщение о «презентации первого православного эротического журнала «Суламита». (Зачитывает). Автор так точно попал в стиль некоторых околоцерковных ресурсов, что многие «покупались», верили в то, что это вполне реальная информация. Почему же так происходит? Дело в том, что мы сами впустили в свое собственное сознание губительную идею, состоящую в том, что «миссия» предполагает приспособление Церкви к мiру и чем в большей степени мы пойдем на компромиссы с мiром, тем вероятнее наш успех в проповеди Слова Божия, приведении ко Христу других, доселе нецерковных, людей. Наше собственное сознание не желает сопротивляться этой скверне. Если есть, как утверждается, православный рок, то почему бы не быть православной эротике? Поэтому борьбу с этим либеральным вирусом надо начинать с самих себя, надо прежде всего из себя по капле выдавливать либерала.
Ну и теперь позвольте некоторые систематические замечания. В последние годы мы наблюдаем поистине «смену вех» в нашей церковной политике. Громко, гласно, уверенно звучат голоса, которые говорят о том, что скоро РПЦ станет несоизмеримо более влиятельной силой в нашем обществе, нежели это было раньше. Налицо мощнейшая, то затухающая, то разворачивающаяся вновь, информационная кампания, в совокупности представляющая собой ничто иное как «презентацию» нового проекта РПЦ. То, что это именно проект, а не случайный набор слов и действий, вполне очевидно. Люди говорят уверенно, настойчиво, порой даже назойливо. Претензии очевидны. «Драйв», заточенность на «реформы» также очевидны. Дежавю? Конечно! Все это уже было, причем не очень давно. Было во времена «перестройки». Цели, как и там, на первый взгляд, более чем благие. Кто же из нас не хочет усиления позиций нашей Церкви в обществе?! Однако сама эта схожесть с «перестройкой» (приведшей, как известно, к развалу СССР) не может не настораживать. Во-первых, надо ли людям Церкви, духовно питающимся молитвой и благодатью таинств, говорить столь громко? Во-вторых, если задачей ставится декларируемая цель, то, значит, до сих пор наша Церковь не была этой влиятельной силой? Надо ли понимать так, что авторы и, так сказать, носители данного проекта вознамерились преодолеть мегатренд самой современной истории, связанный с явным кризисом (скажем пока осторожно) «традиционных» религиозных институций?
Как бы там ни было, но, поскольку перед нами проект, и не какой-нибудь, а религиозный, то стоит посмотреть на то, как обычно реализуются религиозные проекты в истории. Сразу хотелось бы подчеркнуть: схема или, точнее сказать, модель их реализации во всех случаях одинакова, вне зависимости от того, что за религия выходит на мировую арену, насколько эта религия нам близка и насколько она, с нашей точки зрения, истинна. Однако понятно, что для нас главным образцом является, конечно же, древняя Церковь, древнее христианство. Во-первых, потому, что это наша традиция, наши истоки. Во-вторых, потому, что мы веруем, что именно христианство богооткровенно, именно в нем Бог качественно иначе, чем до того, принципиально по-новому открывается человеку. И вот, размышляя об этом важнейшем и судьбоносном для нас предмете, мы видим одно крайне существенное, фундаментальное отличие древней Церкви от того, что происходит на наших глазах теперь. Древние христиане отнюдь не стремились приспособиться к мiру, стать похожими на него. Они отнюдь не ставили себе целью инкорпорироваться в этот самый мiр. Напротив, первые два с половиной века существования Церкви христиане только и делали, что подчеркивали свое отличие от мiра, обосабливаясь от него. Почему христианство было гонимо? Вовсе не из-за нетерпимости языческой империи, а, напротив, из-за «нетерпимости» самих христиан, их нежелания даже чисто внешне участвовать в официальном государственном культе императора, который все «нормальные» люди воспринимали как обычную государственную формальность. (Точно так же эти «нормальные» и теперь воспринимают, все, что связано, например, с поголовной чипизацией, очередным шагом к которой являются пресловутые УЭК). Христиане своим мученическим подвигом свидетельствовали о своей вере, о ее серьезности, о преданности воле Божией. Главное для них было (как, впрочем, для любой накаленной религиозной веры) - осознание своей инаковости, противопоставление себя мiру, а не слияние с ним. Там, в катакомбах, отделенных от мiра и противостоящих ему, копились сгустки той пассионарной религиозной энергии, которые затем, в определенный момент были выплеснуты вовне. Этот мощнейший духовный импульс и обусловил победу Церкви над языческой империей, завоевание христианами внешнего мiра. Вначале, казалось бы, ничтожная секта тогда победила мiр потому, что она была духовно сильнее, смогла в нужный момент предъявить эту энергию, а не потому что христиане были очень ловки в использовании «миссионерских» приемов, как того хочет Кураев. Сначалабыли катакомбы и мученики, затем христианство завоевало империю, но никак не наоборот. Здесь сразу спросят: а можно ли иначе, через прием, чтобы не нести подвига? Ответ древней Церкви, как и самого Христа, очевиден: иначе нельзя, невозможно! Церковь стоит на крови мучеников, смешанной с кровавым потом молитвенников, подвижников, а не на «миссионэрском» пресс-коктейле теплохладного, «розового» христианства. Не пониманием ли этой очевидной истины, пониманием, которое все же есть в глубине сознания «новых миссионеров», объясняется их столь яростная ненависть к «фундаментализму и фанатизму» настоящих, «старых» православных, особенно монахов-подвижников?
Более того. В тот момент, когда христианство начинает побеждать, когда оно признается империей, лучшие люди Церкви вместо того, чтобы «ловить момент», благоприятный для «миссии» и социальной работы, совершенно добровольно удаляются в пустыню, где предаются занятиям, абсолютно бессмысленным с точки зрения как древних язычников времен упадка Рима, так и нынешних «постхристиан». Начинается монашеское движение. Как видим, именно в тот момент, когда катакомбы становятся не нужны, Церковь сама для себя внутри себя создает то, что их заменяет. Ибо духовная энергия, без которой дело наше тщетно, накапливается, сакралитет накаляется в обособлении от мiра, а не в слиянии с ним. Подлинная Церковь - в тиши монашеских келий, в упорном труде по большей части безвестных и непризнанных «современностью» священников и мирян, а не в фальшивом блеске официальных приемов и экуменических конференций.
Итак, для здорового мышления вполне очевидно: экспансия религии вовне невозможна без духовного импульса и накаленного сакралитета, и именно последний, вливаясь в традиционные формы культуры, развивающиеся на основе культурной преемственности, лежит в основе их творческой трансформации. Нет духовного импульса и накаленного сакралитета - и «традиционная» культура все более омертвляется, обессмысливается, становится мертвой шелухой, до тех пор пока ее вновь не возгреет религиозный огонь, огонь веры и Откровения. Когда трансцендентное закрыто и остыло сакральное ядро - проект невозможен, и невозможно вновь возжечь религиозный пламень без жертвы и подвига.
Что же мы имеем сегодня, в разбираемом проекте? Здесь установка прямо противоположная. Много раз указывалось, что заключается она в приспособлении к мiру путем все больших компромиссов, отказа от «фанатизма», иными словами, от излишней ревности в вере. Это путь Второго Ватикана, путь «аджорнаменто», приведший католическую церковь к полному вырождению. При этом вся идеология проекта полна неразрешимых внутренних противоречий. Все они достаточно очевидны. Возьмем само понятие «современности», в которую нам предлагают встраиваться. Насколько корректно вообще для Церкви, как установления богочеловеческого, ставить вопрос не то чтобы о встраивании во что-то, но просто о соответствии чему-то, о приспособлении к тому, что само по себе есть исключительно человеческое дело - отдельный вопрос. Но именно для нас, живущих сегодня, эта самая современность отнюдь не бесспорна! Ведущие мыслители современного Запада говорят о том, что современный мир, мир секулярного модерна, начавшийся в эпоху Просвещения и еще раньше, заканчивается, он исчерпал себя, все свои внутренние возможности и не может далее органично расти и развиваться. Тема дня - постмодерн, как глобальное всеобъемлющее явление, порожденное «современностью» и отрицающее ее. Все это - прописные истины. Но раз так, то, стало быть, тезис о «встраивании» в современность в действительности есть тезис о «встраивании» в «постсовременность», в постмодерн. Значит, все это «миссионэрство» есть ничто иное, как продукт постмодерна, что само по себе порождает интереснейшую, но вряд ли решаемую в позитивном ключе методологическую проблему. «Современности» нет, есть постмодерн. И как же «наши новые миссионеры» намерены совместить вечные истины христианства с ключевым для постмодерна отрицанием Абсолюта и иерархии ценностей? Не отсюда ли многочисленные кощунства «миссионэров», их агрессивная атака на стержневой смысл христианской веры? Нужно рассмотреть «кураевщину» не как просто «закидон» каких-то отдельно взятых не вполне адекватных людей, а как строго закономерное, так сказать, типическое явление, логически вытекающее из методологически ошибочной и несостоятельной попытки «соединить ужа с ежом», встроить Церковь в так называемую «современность».
Весь разбираемый проект полон неразрешимых внутренних противоречий, свидетельствующих о его полной несостоятельности. Таково, например, на первый взгляд, вполне очевидное положение о «сильной Церкви». Что конкретно имеется в виду? Ведь еще древние, еще язычники античных времен хорошо понимали, что сила и власть - не одно и то же. В эсхиловской трагедии Прометея ведут приковывать к скале два персонажа. Одного из них зовут Сила, другого - Власть. Когда Христос учил в Храме «как власть имеющий», никто ведь не принуждал иудейских старейшин его слушать! Когда побиваемая и унижаемая Церковь победила в итоге языческий Рим, что было признано его последним апологетом («Ты победил, Галилеянин!»), и побудила всю доселе языческую империю служить себе - разве эта духовная победа была достигнута при помощи какой-либо внешней «силы»? «Сила» Церкви - в ее духовной власти, а не в силе внешней. Искушение «двух мечей» (то есть сосредоточение в руках Церкви и государственной и церковной власти) - это заблуждение папизма, как одной из ключевых организующих сил апостасийного Запада. Надо ли понимать нынешние заклинания о «сильной Церкви» как призыв пойти по этому гибельному пути римских пап?
Далее, вовсе не выдерживает критики известное кураевское изречение, подхваченное, к сожалению, слишком многими, о том, что нам нужен «эффективный менеджер». Эффективный менеджер бывает в коммерческой фирме; главный признак эффективности его работы - успешность самой фирмы. А основной показатель успешности в экономике - ликвидность. Это азы экономической науки. Если вы не можете с выгодой для себе ликвидировать свою фирму, продать ее с прибылью, если ваши акции никому не нужны, значит вы просто провалились как бизнесмен. Так кому и за сколько эти люди хотят продать нашу Церковь? Скажут, полемическое преувеличение - и ошибутся. Когда я писал эти строки (в работе «Патриарх последних времен»), г-н Севастьянов еще не был финансовым советником митрополита Илариона (Алфеева) и еще не называл церковную собственность «активами»; Церковь еще не призывали не «жить на подаяние» (чему, собственно, ее учили Господь и апостолы), а выходить на рынок в качестве самостоятельного субъекта. И если, к примеру, вы под обеспечение своих «активов» берете кредит (а без кредита не работает «современная» экономика) и не можете его вовремя отдать, то обеспечение переходит в собственность кредитора... Для этого, что ли, передается Церкви в собственность ранее принадлежавшая ей недвижимость?
Еще более страшное противоречие разбираемого проекта, словно списанное с программы Второго Ватиканского собора, заключается в следующем. Главный пафос его - в идее тотальной миссии, в стремлении привести в Церковь как можно более многочисленные массы неофитов. Именно во имя этой «великой цели» нас призывают поступиться нашими принципами, именно для ее достижения запускаются губительные ползучие реформы, звучит лукавый лозунг «поменьше фанатизма», который был бы абсолютно невозможен в древней Церкви. И что же? Одновременно с этим декларируется, что «глобализация неизбежна» и надо приспосабливаться к мiру! Итак, ради тотальной миссии предлагается еще больше остудить и так остывающее сакральное ядро нашей веры, но потом выясняется, что само христианство мутирует, и это, согласно логике проекта - нормально. «С мiром надо говорить на его языке», - вещают «новые миссионеры», мало задумываясь о том, что это уничтожает всякий религиозный проект в принципе, делает его бессильным и несостоятельным. Эти люди не в состоянии «осолить мiр», ибо самая соль их изначально, по слову Писания, потеряла силу! Живая, накаленная вера, напротив, властно навязывает мiру свой язык, как это и сделала древняя Церковь, побудив язычников каяться в грехах, надеясь на искупление, совершенное Христом. Надо ли напоминать, что в язычестве не было и нет понятий греха, покаяния и искупления!
Безысходные противоречия проекта «новой миссии» можно перечислять до бесконечности, вдаваясь и в более мелкие нюансы. Но поскольку эта работа нами уже проделана, постараемся сегодня уже постепенно завершать.
Последний важнейший идеологический момент, о котором нельзя не упомянуть - это проблема культуры. В чисто постмодернистском ключе декларируется, что любое содержание может быть заключено в любой культурной форме, и задача «агрессивного миссионера» заключается в том, чтобы просто, как выражается Кураев, вписать, вложить свой, христианский смысл в чужой культурный текст. Здесь остается лишь развести руками. Связь духовного содержания православной, исихастской молитвы и древневизантийской и древнерусской иконописи очевидна и общеизвестна; значит ли это, что православный тип духовности может быть воплощен, например, в другом великом явлении мировой культуры, а именно в живописи итальянского Ренессанса? И наоборот. Связь последнего и западно-католической духовности с ее смешением чувственного и духовного не менее очевидна, значит ли это, что культурным плодом Запада могло бы стать творчество Рублева и Дионисия? Связь духовного содержания и культурной формы подчиняется строгим закономерностям, по крайней мере, если мыслить в русле классической культуры, и впускать в эту важнейшую область постмодернистский произвол - означает просто уничтожать культуру! Аналогичные закономерности действуют и в сфере соотношения определенных типов духовности или, как я предпочитаю говорить богообщения (которое тоже ведь может быть истинным или ложным) и соответствующих типов устроения социума, а также политической организации жизни.
Ну и, наконец, последнее из того, что относится здесь к содержанию. Из уст высшего священноначалия нашей Церкви, в частности и прежде всего Святейшего Патриарха Кирилла мы часто слышим абсолютно справедливые обличения зримых черт апостасии, которые все больше являет нам так называемый современный мир. В то же время, у себя, в ядре проекта, внутри самой Церкви запускается модернизация! Итак, носители данного проекта собираются во внешнем мире, подлежащем оцерковлению и новой христианизации, бороться с тем, что является последствием, продуктом тех процессов, которые они сами запускают в Церкви!
Наш доклад посвящен в основном краткому изложению основных внутренних противоречий проекта «новой миссии», относящихся к его содержанию. Но нужно хотя бы несколько слов сказать и о тех технологиях, при помощи которых работают модернисты. Здесь я, в очередной раз рискуя снискать себе репутацию филокатолика, не могу вновь не сослаться на архиепископа Марселя Лефевра, на его книгу «Они предали Его» с замечательным предисловием отца Александра Шаргунова. Анализируя опыт Второго Ватиканского собора, Лефевр указывает на главное отличие модернистов от радикальных либералов: они никогда не мыслят себя вне мейнстрима, не стремятся уйти в раскол, напротив, пытаются выдавить в него консервативное большинство Церкви. Их главная цель - захват властных рычагов внутри самих церковных институтов, а не создание параллельных «юрисдикций». Еще одна отличительная особенность модернистского лобби - это совершенно особое упование на технологии, лишенная всякого подобия подлинной веры и духовности жажда «реальной власти», то есть овладения церковными СМИ, финансами и системой подготовки управленческих кадров. По нашему убеждению (о чем не раз мы писали в наших предыдущих публикациях), вся эта деятельность модернистов глубоко встроена в соответствующие планы очень серьезных мировых структур.
Ну и каковы же плоды? Разрушительные последствия церковных реформ, которые всерьез еще и не начинались, а только готовятся (ключевой этап здесь - проведение так называемого Всеправославного собора, сама идея которого была осуждена величайшими святыми и подвижниками мирового Православия) - отдельная тема, которую следует разбирать в специальном докладе. Но даже если мыслить, так сказать, в терминах самого разбираемого проекта, то невозможно не констатировать, что никакого усиления позиций и влияния Церкви в обществе вовсе нет, если не считать некоторого усиления позиций отдельных представителей церковной бюрократии. В сфере образования - «эксперимент» по преподаванию «основ религиозных культур и светской этики», проводимый ныне Министерством образования и науки во главе с А.Фурсенко (эксперимент этот был бы невозможен без согласия руководства РПЦ) есть огромный шаг назад по сравнению с тем, что без особого шума и помпы делалось ранее в течение ряда лет во многих регионах. Об этом сказано уже достаточно. В сфере социального служения - ныне принимаемые законы все более ограничивают, например, возможности Церкви в организации детских приютов. Те же инициативы отдельных энтузиастов в сфере образования и воспитания, которые имеют место внутри самой РПЦ, ее высшими кругами в лучшем случае просто игнорируются. (Как, скажем, опыт той же Алексеевой пустыни под Переяславлем). И это притом, что главный упор в проекте «новой миссии» делается именно на молодежь! И т.д. и т.п.
Все вышеизложенное - очень смягченная картина реальности. Но даже и она порой вызывает абсолютно неадекватный испуг в церковной среде. К сожалению, в последнее время даже среди тех, кого мы ранее считали своими единомышленниками, этот испуг, боязнь реальности доминирует; имеет место стремление просто забыть, любым способом замолчать и проигнорировать всю проблематику, связанную с модернизмом и неообновленчеством в РПЦ. Сервильность и услужничество вкупе с лейтмотивом любого «агрессивно-послушного большинства»: «Все хорошо, прекрасная маркиза» все глубже проникают в церковную среду крупных городов и обеих столиц. Занятые своим тяжким служением провинциалы не имеют достаточно времени и возможностей, связанных с доступом к информации, для того, чтобы задумываться над ситуацией. И на наших немногочисленных информационных ресурсах трезвый голос людей, не боящихся реальности и стремящихся ее понимать, звучит все глуше. «Процесс идет», революция «эффективных менеджеров», Второй Ватикан в РПЦ постепенно приближается.