ЩУКА ОСТАПА ВИШНИ
Как только обрывается полоса прибрежного леса и машинист сбрасывает ход перед мостом через речку Ирпень, первое, что видит справа пассажир, едущий из Киева на запад — особняк, увенчанный башенкой и шпилем. Это Дом творчества украинских писателей. Стоит он на горке в окружении зелёных купав, радуя глаз своим негромким величием. Примыкающая к особняку территория составляет не менее десяти гектаров ольхового леса, ограничиваясь подковой очень высокой железнодорожной насыпи с юга и улицей Первая Линия - на западе. Коренные жители называли усадьбу Чёколовка.
До установления советской власти на Украине хозяином дачного имения был знатный киевлянин, общественный деятель и меценат - Чёколов (в Киеве тоже есть одноимённым район застройки). Скорее всего, «буржуин» разделил судьбу многих «врагов народа", а усадьбу национализировали и подарили писателям. И не только украинским. В разное время здесь жили и работали Борис Пастернак, Михаил Булгаков, Константин Паустовский (именно в этом Доме была написана повесть «Бросок на Юг» - составная часть прекрасного тематического цикла «Повесть о жизни»)…
В послевоенные годы на территории Дома творчества построили ещё несколько особняков с мансардами, не идущими, однако, ни в какое архитектурное сравнение с основным зданием. Да и окрестный пейзаж неузнаваемо изменился, особенно со стороны реки. В 1947 году земснаряд спрямил красиво петлявшее русло, широкую торфяную пойму, благоухающую разнотравьем и диким мёдом, изрыли водосборными канавами, перепахали и превратили в колхозный огород. Дурная работа загубила тысячи гектаров прекрасных пойменных сенокосов и называлась «преобразование ирпенской поймы». Велось "преобразование" по инициативе и при неусыпном контроле первого секретаря ЦК КПУ - Никиты Сергеевича Хрущёва.
Все первые и генеральные партийные секретари, заступая на царствование, непременно начинали поиски путей подъема сельского хозяйства. А оно - хоть умри! - никак не хотело подниматься. И так - все семьдесят с лишним лет существования советской империи.
Первый секретарь ЦК компартии Украины - Никита Сергеевич Хрущёв - нашёл новый, дотоле никому неведомый метод решения продовольственной проблемы: осушение пойменных лугов малых рек и выращивание на плодородных землях всех овощных культур. (Авантюра освоения целинных и залежных земель еще ждёт своего звездного часа). А пока что решения приняты, задачи определены - за дело, товарищи!
На тихой красавице реке Ирпень появился земснаряд и стал выпрямлять русло - отваливать на оба берега горы песка и донного ила. Водорегулирующие канавы с запорными шлюзами по всей пойме копались вручную; для этого использовалась дармовая рабочая - сила: студенты киевских вузов, техникумов и ФЗУ и местная молодёж. Каждый комсомолец брал добровольно-принудительное обязательство - прокопать 10 погонных метров траншеи. Но справиться с такой сверхзадачей было по силам далеко не каждому: многие городские парни и девушки никогда не держали в руках лопаты и не черпали торфяную жижу, стоя в этой жиже по колено.
Всеми работами на пойме руководил ирпенский мужик инженер-гидротехник Владимир Макарович Господченко - наш недальний сосед. Господченки жили на параллельной улице Мечникова и славились превосходным садом. Я не однажды побывал с друзьями в том саду, рискуя получить заряд соли ниже пояса: в период созревания плодов отец гидротехника спал на открытой веранде в обнимку с "берданкой". Мы это знали и побаивались, но предвкушение "запретного плода" оказывалось сильнее страха…
Однажды над поймой с диким ревом пронёсся странный аппарат. Студенты из политеха, работавшие рядом с нами, закричали: "Геликоптер! Геликоптер!" - И все устремили взоры вслед удаляющейся машине, похожей на стрекозу. Это был один из первых советских вертолётов. Он пролетел несколько километров вниз по течению, сделал разворот, вновь появился над нашим участком, завис и плавно сел на прибрежной песчаной косе. Тёмно-зелёная окраска и звезда на фюзеляже свидетельствовали о принадлежности машины военной авиации. Всезнающие студенты загалдели об испытаниях новой техники и вынужденной посадке, что было похоже на правду, поскольку мотор заглох, а длинные лопасти долго ещё крутились по инерции, прогибаясь всё ниже. Стало очень тихо: все замерли в ожидании каких-то неординарных событий. Когда винт окончательно остановился, дверь вертолёта распахнулась, на землю спрыгнул военный в галифе, сапогах и кожаной куртке, затем выпала складная лесенка, по которой резво сошёл человек спортивного вида в гражданской одежде; наконец, в проёме появился толстяк в светлой шляпе и болотных сапогах с приспущенными отворотами. И хотя явление было сверх неожиданным, все узнали Хрущёва. Его портреты ежедневно печатались в украинских газетах под крупными заголовками: трудовые коллективы рапортовали о новых успехах в выполнении и перевыполнении первой послевоенной пятилетки. Рапорты начинались стереотипным обращением: - "Шановнi Микита Сергiйовичу та Дем’яне Сергiйовичу" (Д.С.Коротченко - тогдашний предсовмина Украины).
На всём "фронте работ»" наступило замешательство. Молодые энтузиасты не знали что делать: то ли усилить трудовой порыв и выбрасывать грунт в ритме землечерпалки, то ли выстроиться вдоль канав и замереть в пионерском салюте. Никакой руководящей команды "сверху" не поступало, и мы наблюдали за происходящим, опираясь на черенки лопат; так картинно любили стоять, мечтая о доме далёком, пленные немцы, когда коротали рабочее время на расчистке киевских руин, ими же сотворённых. (Очень скоро все пленники, отъевшиеся на наших харчах, были отпущены в свой фатерланд; правда, в его демократический - восточный - сектор).
Растерявшийся инженер Господченко бросил нивелир, схватил толстую папку с чертежами и, спотыкаясь на торфяных кочках, помчался к вертолёту. Его примеру последовали руководители студенческих бригад - парторги, преподаватели, доценты, которые до явления Хруща народу прохлаждались в тени прибрежных райских кущ. Глава украинских коммунистов стоял у вертолёта под бдительным присмотром телохранителей и, лихо сдвинув на затылок соломенную шляпу, хозяйским взглядом окидывал фронт работ. (Ещё сорок с лишним лет нам предстоит жить в условиях героических фронтов, битв за урожай, штурма небывалых высот и широт, покорения природы, бесконечных вахт в честь…наступлений в…сражений на…Боевая терминология вошла в плоть и кровь миллионов оловянных солдатиков, стала нормой жизни оболваненных простаков.
А в то же самое время пролетарии всех цивилизованных стран, не успевшие или не пожелавшие с нами "соединиться", будут элементарно и плодотворно работать во благо самих себя, своих семей и государств, в которых им посчастливилось родиться. Что же касается насильственно "соединенных", то любовь по принуждению, как известно, никогда не бывает настоящей, поэтому бедняги не знали, каким образом выпутаться из цепких клещей насильника…
Никита Сергеевич демократично здоровался за руку с каждым, кто подходил к нему, улыбался, задавал вопросы, выслушивал ответы, энергично жестикулировал руками. Это были случайные, незнакомые Хрущёву люди, которые представить себе не могли о такой неожиданной и желанной встрече: будет о чём рассказать детям, внукам, соседям и знакомым – всем, кому не подвалило такое счастье. (Впрочем, и автор этих строк не смог бы добавить ни одной живой детали к портрету исторической личности, не окажись в тот далёкий день рядом с вождём).
Припекало полуденное солнце. Над развороченной поймой плыла душная болотная испарина. Хрущёв сбросил пиджак, мгновенно подхваченный человеком спортивного вида и, выпятив круглый живот, обтянутый белой рубахой, двинулся вдоль нашей канавы. Дитя своего времени, я замер от волнения и восторга. Надо же, такой знаменитый человек, руководитель огромной республики бодро, как простой смертный, вышагивал в неуклюжих болотных сапогах по зыбкой пойме! Более великим был только Сталин. Но бессмертный Сталин – в Кремле. Он ежеминутно думает о целой стране и о каждом человеке в отдельности. А его верный соратник—здесь, совсем рядом, прямо на поле битвы за будущий урожай. Вот он остановился неподалёку от нашей бригады, вскинул руку и громко приветствовал босоногую молодую гвардию, стоявшую по колено в чёрной торфяной жиже. ( Ни дать ни взять –корчагинцы на прокладке узкоколейки в недалёкой отсюда Боярке). При этом Никита Сергеевич добродушно, совсем по-мужицки, улыбался во всё своё некрасивое лицо: широкие скулы, толстые губы, маленькие глаза, большая бородавка возле носа. Вождь начал говорить о необходимости скорее закончить гидротехнические работы, чтобы уже нынешней осенью вспахать пойму, а в будущем году собрать небывалый урожай. Богатая земля ирпенской поймы, вещал он, сможет полностью обеспечить столицу Украины картофелем и овощами. Это будет заслуга комсомольцев–молодых преобразователей природы, верных помощников партии. Голос у Хрущёва был тонкий, полуженский, но говорил он зажигательно, подчёркивая каждое слово эмоциональным взмахом руки, сжатой в кулак, будто забивал в наши головы невидимые гвозди…
Пока что речь шла о традиционных овощах и картофеле. Но быстротекущее время поменияет приоритеты. Звёздный час Никиты Сергеевича был уже не за горами. Умрёт бессмертный Сталин и Хрущев захватит главный трон Советского Союза. Вскоре после прихода к верховной власти он посетит ненавистную Америку, познакомится с фермером Гарстом, увидит небывалые урожаи кукурузы на его капиталистических полях, а по возвращении на родину объявит эту культуру «королевой полей». И на одной шестой части земного шара наступит ЭРА КУКУРУЗЫ—основы основ социалистического сельского хозяйства. Из ЦК КПСС полетят соответствующие директивы в ЦК союзных республик, в обкомы и крайкомы, «подхваченные и одобренные» верхними эшелонами власти, ценные инициативы будут спущены в райкомы, оттуда – в низовые партийные организации: кому, где, когда, сколько гектаров отводить «королеве».
У коммунистов всегда существовали проблемы в отношениях с правилами общечеловеческой морали, этики и здравым смыслом, в подхалимах и угодниках тоже недостатка не было - и дурь верховного правителя превратилась в дурь общенародную: «королева» пойдёт гулять по необозримым советским просторам, добираясь чуть ли не до Полярного Круга. Мне приходилось видеть «королевские» поля далеко на Севере России: в Кировской, Вологодской, Архангельской областях, в Карелии и республике Коми. Это были жалкие зрелища: проклюнув почву и поднявшись на один-два вершка, кукурузный стебель желтел и скрючивался. А ведь закладывали отборные дорогостоящие семена, выращенные на юге страны или купленные за валюту у тех же американцев. Зачастую такие поля в северных областях даже не косили, просто запускали колхозный скот, который подъедал полуживые стебли, а остальное затаптывал в грязь так глубоко, что и следа от «королевы» не оставалось.
Но следующей весной колхозы и совхозы снова получали разнарядку: где, когда, сколько… Убытки никто не считал. Хрущёвский лозунг «Догоним и перегоним Америку по производству молока и мяса!» оставался программным до бесславного конца и полного забвения автора. Хрущёв ушел с политической арены в дачное заточение, унеся ядовитую кличку «Никита-кукурузник». На вопрос: чем знаменита эпоха Хрущёва? -популярное в то время «Армянское Радио» отвечало: «Никита Сргеевич разъединил обкомы, объединил туалеты с ванными, хотел соединить пол с потолком, но не успел» (в хрущёвские времена были созданы отдельные «сельскохозяйственные обкомы партии», без конца меняли строительные нормы на высоту потолка в жилищном строительстве, естественно, в сторону понижения, отсюда «соединить пол с потолком»)…
Не успел «дорогой Никита Сергеевич» завершить ещё одну важную работу--строительство коммунизма. А ведь громогласно обещал окончательно достроить «светлое здание» к 1980 году. Не удалось это сделать и его сменщикам. Всякий раз, когда на трон восходил очередной верный ленинец, хотелось рвануть на груди рубаху и крикнуть:
-Доколе?! Доколе, несчастная страна, будут насиловать тебя мудрецы, мыслящие категориями безумцев?!
Но до понимания трагедии, происходившей с двухсотмиллионным народом, было еще далеко. Более того, этот самый народ просто ополчился бы, поднялся стеной, затоптал в грязь человека, посмевшего крикнуть нечто подобное. Ярчайший тому пример - всенародная расправа с нашим гениальным современником - Андреем Дмитриевичем Сахаровым…
И мы с энтузиазмом докапывали свои погонные метры, уродуя неповторимые луговые угодья ирпенской поймы; очень скоро она будет перепахана и засеяна «королевой полей»…
* * *
А пока - начало лета 1947 года. Речная пойма ещё в первозданной своей красоте; она выгнала по пояс пахучее разнотравье и жужжит пчёлами, в последний раз добывающими здесь нектар. Река петляет в естественных берегах, а один из её рукавов образует тихую заводь у подножия чёколовского особняка. Там лодочная станция писателей, отделённая от общедоступного пляжа высоким забором, убегающим прямо в воду…
В первые послевоенные годы я и мои ближайшие товарищи водили пляжную дружбу с детьми писателей, которые имели в курортном посёлке собственные дачи или проводили лето в Доме творчества. Это были подростки, наши ровесники: Володя Сосюра, Любим Копыленко, Богдан Рыльский…При наличии свободного времени и хорошей погоде мы проводили на реке целые дни: безмерно купались, играли в волейбол, в карты, катались на лодках, по заданию девчонок доставляли им белые лилии, просто валялись на песке и дурачились…
Но быстро угасало лето, и вместе с ним кончалась сезонная дружба. Дети писателей уезжали в Киев, опять же - в свой огромный писательский дом, где у каждого из них были собственные комнаты в больших квартирах и благополучная городская жизнь. В их домах был электрический свет, батареи центрального отопления, родители содержали прислугу, которая выполняла всю домашнюю работу и подавала к столу пахучие мясные обеды. Их ждали престижные школы с шикарными классами, спортивные клубы, кинотеатры и ещё множество всяких приятностей большого столичного города, какие нам, ирпенской шантрапе, даже не снились. Мы оставались в своём зелёном неблагоустроенном посёлке, со своими неблагоустроенными проблемами. Но никакой зависти не испытывали, то ли от сознания, что мы не писательские дети, то ли от потаённой радости, что наши отцы возвратились с войны живыми. И это было достаточное счастье…
В тот день нас было четверо: трое местных ребят и Володя Сосюра—сын и тёзка живого классика украинской поэзии. Мы лежали на пляжном песке, играли в карты. Вовка Сосюра - ладно скроен и выхолен: плечист, черноголов и черноглаз; косая челка, модная в те годы, красиво падает на лоб. Он обычно проникал на пляж через потайной лаз в заборе. Зачастую появлялся без брюк и рубахи, в одних модных плавках, вызывающих общую зависть. Такими роскошными плавками большинству из нас предстояло обзавестись уже во взрослой, самостоятельной жизни. Это были не просто плавки. Это было, что называется, загляденье: плотная голубая ткать с серебряным отливом, слева — карманчик на костяной «молнии», витой прорезиненный ремешок с черепаховой пряжкой. Легко представить, как выглядели рядом наши линялые трусы до колен. Вовка часто приносил пачку дорогих папирос «Казбек» и щедро угощал нас, давая прикурить от автоматической немецкой зажигалки: щёлкнул боковым рычажком — горит, отпустил рычажок — погасла. Обычно мы курили, «стреляя» друг у друга, тощие, как пересохшие стручки жёлтой акации, папиросы «Спорт», с нарисованной на пачке теннисной сеткой и ракеткой. Часто дымили самосадом домашнего производства. Зажигалки у нас были самодельные, сконструированные из винтовочных гильз…
Солнце клонилось к западу, уходя за вершину песчаной горки. До вечера было ещё далеко, но последние купальщики уже переодевались в прибрежных кустах и неспешно покидали пляж. Звенящая тишина окутывала реку по мере угасания зноя. Со стороны лодочной станции донёсся скрип уключин и ритмичный всплеск вёсел. Вскоре на зеркальной глади реки появилась голубая плоскодонка с инвентарным номером. На вёслах – сутулая фигура в соломенном брыле с вислыми полями. На носу лодки лежал свёрнутый в жгут бредень, рядом - «ботало» - длинный шест с коническим наконечником из жести.
Это выруливал на вечернюю рыбалку знаменитый украинский сатирик Остап Вишня. Старик подгребал правым веслом, собираясь причалить к берегу напротив нашего «лежбища». Мы знали, что Остап в воду не лазит, а приглашает «бродить» писательских подростков из Дома творчества или местных мальчишек с пляжа.
-О! - заметил Вовка Сосюра. - Сейчас дед будет вербовать батраков. - И он развернулся таким образом, чтобы оказаться неузнаваемым со стороны речки (вероятно, забыл про свою отличительную достопримечательность - знаменитые плавки).
Лодка, между тем, ширкнула носом в песчаный берег, старик крикнул:
-Здоровенькi були, козачки! Ну, хто хоче вечеряти линцями у сметанi - плигайте до мене. - Мы молчали. Остап выждал несколько секунд, с притворным удивлением повёл костлявыми плечами: - Шо, нiхто не любить линiв у сметанi? Стрiляй - не повiрю!..
Первым поднялся и пошёл к лодке наш лидер Женя Михайлов, следом Володя Левченко.
-А ти, Володимир Мономах, чого ховаеш носа у пiсок, як той штраус?—Это юморист адресовал Вовке. Юный Сосюра натужно улыбается, механически тасует колоду карт; ему неохота тягать бредень под командой Остапа, и он лживо оправдывается:
-Сьогоднi не можу, дiду…В мене дiла…
-Та я ж бачу, хлопче, шо сьогоднi тебе зачарувала пiкова дама…
Я сталкиваю лодку, запрыгиваю на нос. Остап выгребает на середину реки и направляется в протоку — против течения. Мы проплываем участок, именуемый «Ямкой». Здесь глубоко, дна не достать, отсюда и название. Над «Ямкой» стоит очень старая ива; под её белесой кисеёй уютно расположилась семейная пара: Александр Корнейчук и Ванда Василевская: он лежит на подстилке, читает, она в шезлонге пишет, пристроив на коленях тетрадь. Звезда Василевской в самом зените, её военная повесть «Радуга» - одна из самых популярных книг советского читателя - включена в обязательную школьную программу. Одноимённый кинофильм идет с неизменным успехом. Корнейчук знаменит и сановен всегда. Он в обойме лучших советских драматургов; откликается новыми пьесами на важнейшие события в жизни партии и народа. Уже в первые месяцы войны, раньше всех прочих корефеев жанра, находясь за тысячи километров от войны, энергично сочинил и напечатал в «Правде» пьесу «Фронт». Эту ходульную поделку ЦК ВКП (б) рекомендовал к постановке всем театрам страны. Неважно, что всенародная трагедия никак не вязалась с авторской трактовкой. Главное - ложка к обеду, обильно смазанная лживой патокой по имени «партийный подход к изображению действительности»…
Ни Корнейчук, ни Василевская не удостоили взглядом наш рыболовецкий ковчег, хотя мы проплыли в пяти метрах от берега. А неустанный балагур Вишня, заметив партийно-государственного классика, внезапно умолк. Кроме всего прочего, Корнейчук народный депутат, в прошлом году избирался по Ирпенскому округу (конечно, безальтернативно). В близком будущем он станет академиком, членом ЦК КПУ, поднимется на самую вершину власти…
Мы проплыли ещё метров сто против течения. Недалеко от железнодорожного моста Вишня приткнул лодку к берегу и отдал команду разворачивать снасти, но очень тихо, чтоб не распугать будущий улов. По словам юмориста, рыба слышит каждое слово в радиусе пятидесяти метров (кто сомневается - может проверить).
Снасти развёрнуты, обязанности распределены. Женя и Вова растягивают бредень в самом узком месте, почти полностью перегораживая русло. Остап и я отплываем несколько десятком метров, затем разворачиваемся и начинаем дрейфовать по течению. Я стою на носу и дико «ботаю», поднимая донный ил. А когда командор решает, что вся рыба в нашем бредне, приказывает:
-Починай заводить, Евген!.. Швидше!..Швидше!..Та не пiднiймай хвоста…трастя його матерi…
У Женьки самая ответственная работа: ему надо протянуть к берегу и сойтись с Вовкой таким образом, чтобы «мотня» бредня оказалась на отмели и рыба, которая ещё не запуталась в ячейках, не проскочила низом. На его пути встречаются глубокие места, и он проваливается по шею, но продолжает движение. Женя Михайлов парень крепкий, как теперь сказали бы «накачанный», потому и лидирует в нашей компании…
Остап и я уже на берегу. Увлечённый процессом, сатирик нетерпеливо ходит туда-сюда, энергично размахивает длинными руками. Худой, ширококостный, с выпученным животом, в «семейных», до колен, трусах и старом брыле с вислыми полями, Остап похож на большую неуклюжую птицу…
Наконец крылья бредня сведены у берега. Я помогаю Вовке тянуть его край. Вишня отважился зайти по колено в воду и помогает Женьке. Показывается вожделенная «мотня»; улов, мягко говоря, не отвечает затраченной энергии: десяток окуньков и краснопёрок, остальное - водоросли и донный ил.
-Нiчого, хлопцi. У того дiда з пушкiнськоi казки перший раз було ще гiрше, - ободряет нас Вишня - Поiхали далi…
Мы «бродим» ещё часа полтора, но рыбные косяки не идут в нашу сеть потому, видимо, что в речке их просто нет. Но вдруг общее оживление - бредень характерно рвануло. Если не коряга, значит…Тряхнуло ещё несколько раз. Теперь уже нет сомнений - попалась приличная рыбина.
-Щас акулу вытягнем, - смеётся Женька Михайлов, постукивая зубами от долгого пребывания в воде. И тут же проваливается по уши. Я прыгаю в воду, протягиваю Женьке ботало, как спасательный круг.
-Хлопцi, тягнiть дружнiше! - нервничает Остап, приседая на корточки от нетерпения и азарта. Нам передаётся его состояние. Мы лихорадочно сводим крылья бредня и видим у самого входа в «мотню» шикарную щуку.
-Оце торпеда!..Кiла чотири!..А може й бiльше!.. - шумит старик, явно преувеличивая предполагаемый вес щуки. Он начинает выпутывать рыбину из сети, но она отчаянно бьется, выскальзывает из рук, угрожает порвать нитяные ячейки (о капроновых сетях в то время никто из нас не знал; я впервые увижу их на Волге лет через десять). Между тем, Женька берёт из лодки рулевое весло, прицеливается и оглушает пленницу. Щука дергается несколько раз и стихает. Остап выпутывает ее из сети, бросает в садок, где она кажется акулой среди кишащей мелочи…
-Хлопцi, тутечки щуряча база!..Вони стоять пiд берегом, як лiнкори, - захлёбывается от восторга старик и, мечась как тигр в клетке, показывает, каким образом надо заводить бредень и где его вытаскивать, чтобы все «линкоры» оказались в наших руках…
Солнце окончательно уходит за горизонт. Надвигаются поздние июньские сумерки. Над рекой вихрятся первые клочья тумана. Одолевают комары. Голодные с утра, мы основательно устали и еще раз лезть в воду, даже ради «линкоров», нет никакого желания. Но Остап неумолим. Мы сдаёмся, заводим бредень полукругом, полностью блокируем «шурячу базу». Старик берёт ботало и лично проходит вдоль «фронта работ», шумно взбалтывая прибрежную воду. Затем приказывает тянуть. Вытягиваем. Бредень пуст.
-Ну, дiду, де вашi лiнкори? - язвит Женька, клацая от холода зубами.
Остап снимает брыль, чешет затылок:
-Мабуть пiшли у кругосвiтну подорож…Зматуйте, хлопцi, вудочки…
Мы укладываем снасти в лодку, одеваемся, ждём торжественной минуты: вознаграждения за труд. Остап хозяин положения, может поделить улов по своему усмотрению. Он приносит садок и первым делом достаёт, конечно же, щуку.
-От красуня! - восхищается сатирик, поддерживая рыбину на вытянутых руках, как ребёнка. - Як же ми ii подiлимо, козачки?..
-Никак, - расписывается за всех Михайлов. - Берите себе…
-А по-честному то буде? - для порядка спрашивает Остап, сглатывая слюни от сладкого предвкушения жарёхи.
-Нормально, - снова за всех отвечает Женька (будущий высококлассный токарь, передовик производства, делегат одного из съездов КПСС.
-Ну, дорогi моi, щиро дякую…- расплывается в улыбке старик. - От подивуются письменники, коли побачуть таку кралю…
И в эту секунду произошло очевидное-невероятное: «мёртвая» щука ударила по рукам Остапа сильным хвостом и оказалась на земле; затем изогнулась, как пружина, высоко подпрыгнула, описала в воздухе сальто-мортале и шумно плюхнулась в реку. Потрясённые, мы шагнули к берегу: там расходились круги по воде. Остап стоял памятником, беспомощно уронив длинные руки; только большая голова его в брыле покачивалась из стороны в сторону, как у китайского болванчика…
-От же придурилась зубаста хiтрюга, - произнёс он, наконец. - На то, кажуть, и щука, шоб карась не дрiмав…
У меня вдруг перехватило дыхание, в голове пронеслась фраза «чтоб Остап не дремал». Я дико расхохотался, упал на землю и корчился в коликах. Вовка Левченко наклонился надо мною, спросил:
-Ты что, збрендил?
-Чтоб Остап не дремал, - давясь словами и дико икая, прошипел я на ухо Вовке. Он тоже расхохотался. Не удержался и Женька. Глядя на нас, степенный Михайлов сдержанно гикнул, затем разошёлся во всю мочь. Над притихшей поймой гулко взрывалось наше безудержное ржание. Остап рассеянно улыбался, но улыбка была вымученной, а лицо страдальческим. Таким оно и врезалось в мою память. (Вспоминая этот случай много лет спустя я понял, что старик рыбачил не только из удовольствия. Вероятно, потеря щуки была существенной утратой в его дополнении к столовскому рациону. Ведь до денежной реформы 1947 года и отмены карточной системы оставалось еще полгода. Да и никто об этой реформе не предполагал).
-Шоб ви отак реготали з моiх гуморесок, - сказал Остап, - Але напиши таке - нiхто не повiрить.
Мы оставили командору весь улов, попрощались и пошли по луговой тропке, протоптанной писателями от лодочной станции к «Ямке». Так было ближе и быстрее…Больше я никогда не видел живого Остапа, но изредка слушал его юморески по Украинскому радио и всякий раз надеялся услышать рассказ про хитрую щуку. Но рассказа не было.
К сожалению, в то время (по молодости и низкой образованности) я не был знаком с творчеством замечательного русского писателя Константина Георгиевича Паустовского, который еще в 1939 году описал аналогичный случай в документальной повести «Мещорская сторона». Как истинный рыболов, писатель посвятил этому событию отдельную главку «Небольшое отступление от темы». Правда, щуку в рассказе Паустовского не оглушали веслом, а только восхищённо разглядывали в непосредственной близости от воды, чем рыбина и воспользовалась…
Вероятно, наш командор тоже не читал упомянутой повести, поскольку в предвоенные годы (начиная с 34-го) был не Остапом Вишней, а числился под своей настоящей фамилией - Губенко Павел Михайлович. Юморист был помечен номерными «латками» политкаторжанина и спал не в мягкой постели Дома творчества, а на трёхэтажных нарах одного из лагерей «Ухтпечлага», расположенного в Республике Коми. Он числился «врагом народа, махровым буржуазным националистом, злейшим ненавистником советской власти…», за что самая гуманная в мире власть приговорила писателя к физическому уничтожению…
В СССР не было семьи, которой не коснулась трагедия войны 1941—45г.г. С таким же правом можно утверждать, что в Советском Союзе не было семьи, не тронутой лихолетьем сталинских преступлений. Иначе и быть не могло, если за 30 лет существования ГУЛАГа через «адово чистилище» прошли 30 миллионов граждан. По миллиону в год! И если советские лагеря чем-то отличались от немецко-фашистских, так это изощрённостью унижений, издевательств и пыток, превращающих человека в животное.
Еще в начале 20 годов по указанию Ленина - «самого человечного человека» - этот молох зародился на Соловках и стал расползаться с невероятной скоростью, пожирая тысячи и тысячи жизней, бросаемых системой в его ненасытное жерло. Очень скоро холодная и несметно богатая сырьевыми ресурсами Коми Республика превратилась в один из самых больших и страшных островов гулаговского архипелага, куда гнали и гнали под дулами пулемётов дармовой рабочий скот…
Четверть века журналистской работы в этих невесёлых краях сводили меня с палачами, слепо исполнявшими чужую волю, и с жертвами, которым посчастливилось выжить в условиях, совершенно непригодных для выживания. Через двадцать лет после совместной рыбалки с Остапом Вишней на реке моего детства я обнаружил в архивах Воркутинского краеведческого музея рукопись з/к Губенко, состоящую из нескольких очерков, датированных 1941 годом. Остап вынужденно работал не в своём стиле и жанре. Очерки были ложно патетическими, ходульными, откровенно плохими, не представляющими интереса для печати…
Но вот в конце 2000 года, проживая в Новой Зеландии, получаю из города Сыктывкара двухкилограммовую бандероль. Испытанный сорокалетней северной дружбой, Альберт Бернштейн прислал мне первый том мартиролога «Покаяние». Этот большеформатный чёрный «кирпич» - 1180 страниц, 103,4 печатных листа, поверг меня в шоковое состояние. В сопроводительном письме друг сообщил, что коллектив историков, писателей, краеведов, бывших заключённых, многих общественных движений и организаций, при поддержке правительства республики, с участием частных предпринимателей и финансовых структур задумал грандиозное 15-томное издание. Задача этой печальной энциклопедии - воскресить из небытия имена жертв сталинских беззаконий, прошедших через лагеря и ссылки на территории Коми Республики. И уже вышли из печати два тома.
700 страниц вступительных статей.
Далее идёт раздел «Возвращённые имена». Это документальный роман ужасов. Упоминается созвездие имён, которыми могла бы гордиться самая великая держава мира. Выдающиеся специалисты всех отраслей науки, техники и культуры. Инженеры, профессора, академики. Прославленные офицеры, генералы и адмиралы. Знаменитые музыканты, артисты, художники, писатели, журналисты. Политические и общественные деятели мирового уровня. Бывшие члены правительств и парламентов иностранных государств…Полный Всемирный Интернационал! Что называется: все флаги в ГУЛАГе. За исключением разве что папуасов, не имеющих своей государственности, и то, скорее, по причине их джунглевой недоступности (даже для головорезов НКВД).
И вот среди имён звёздных великомучеников снова встречаю Остапа Вишню. 1940 год. Канун войны. Писатель отсидел больше половины 10-летнего срока, имеет режимное послабление: ему разрешают писать и печатать в газете «Северный горняк» материалы о перевоспитании уголовников. Но страшная машина не останавливается ни на минуту. И уже в активной «разработке» новое «дело» под кодовым названием «Зоология», где заключённый Губенко П.М. выступает в качестве главного фигуранта.
Но ведь я же своими глазами видел его рукопись, помеченную военным временем. Наконец, я рыбачил с ним в 47-ом. Господи, значит, ты отвёл руку «разработчиков» от несчастного Остапа?! Трудно поверить, потому что в ГУЛАГе такое не могло быть никогда! Более того, мне хорошо известно, что в первые месяцы войны практически на всех Островах Архипелага произошли массовые расстрелы политзаключённых - для острастки, чтобы не вздумали бузить в трудный для родины час (но бузили, даже поднимали вооруженные восстания).
Пишу в Сыктывкар очень давнему своему приятелю – историку и краеведу Вениамину Михайловичу Полещикову, одному из активных авторов и членов редколлегии мемориального издания. В своё время этот мужественный человек оставил преподавательскую работу в университете и пошёл служить в КГБ для того только, чтобы получить доступ к совершенно секретным документам. Больше всего историка интересовали «дела», сфабрикованные против коми интеллигенции, обвинённой в контрреволюционном заговоре с белофинской организацией, которая якобы ставила своей целью свержение советский власти на Севере (народ коми относится к финно-угорской группе). Процессы шли один за другим и фактически разгромили местную писательскую организацию, существенно проредили ряды учёных, преподавателей и школьных учителей, полностью уничтожили духовенство. Но доступа к архивным документам не было…
Овладев необходимой информацией, Полещиков уволился из КГБ, опубликовал книгу «За семью печатями» и… попал под суд «за разглашение государственной тайны». Но, к счастью, выиграл процесс…
И вот что ответил мне Вениамин Михайлович:
«…По сообщению моих источников, Остап Вишня был освобождён в 1940 году. Его не удалось повторно арестовать по делу «Зоология». Не нашли достаточного компромата. Некоторое время после освобождения он работал при лагере, а затем, незадолго до начала войны, выехал на Украину. Если бы он немного задержался, то не смог бы выехать до окончания войны. Некоторых, уже освободившихся, с началом возвращали с дороги…Что касается рукописей, обнаруженных вами в Воркуте, то это, видимо, объясняется тем, что Остап Вишня отбывал наказание в Ухто-Печорском лагере, архивы которого находятся в Ухте и в Воркуте. Я сам держал в руках труды писателя, хранящиеся в госархиве РК (республика Коми - В.Г.) и в архиве МВД в Сыктывкаре. У него (Остапа) в архиве имелись довольно большие исследования на агрономические (сельскохозяйственные) темы в системе лагерей, но меня они не заинтересовали…
P.S. Валентин Сергеевич! У меня профессиональная привычка перепроверять факты. Письмо было написано, когда мне сообщили из Управления Федеральной службы безопасности по РК новые данные об Остапе Вишне. Вот они: ГУБЕНКО П.М., 1889 года рождения, уроженец Харькова, судим 03.03.1934 г. заседанием Тройки ОГПУ по статьям 58-8, 58-11 и приговорён к расстрелу, который заменён 10-ю годами лагерей. 18.04.34 г. прибыл в Ухтпечлаг, 29.04.42 г. убыл во внутреннюю тюрьму НКВД Москвы. Дальше следы его теряются…
От себя добавлю: можно предположить о направлении Остапа в московскую тюрьму с целью пересмотра «дела».
В 1978 году его рукописи были переданы в музей Литературы и Искусства Украины.
Теперь есть все основания подозревать Вас в сотрудничестве с русской контрразведкой, а меня с новозеландской. Но, учитывая благородные цели, можно рассчитывать, что дадут нам меньше, чем Остапу Вишне…»
Прочитав это, я вдруг представил себе Остапа, который, как оглушенная щука, смог превозмочь шок, собраться в пружину, выпрыгнуть из железных сетей ГУЛАГа и уйти в свободное плавание. Нет человека - нет проблемы, вещал Великий и Мудрый. Увёз вагонзак несчастного Остапа в московскую тюрьму (о целях перемещения зэку, конечно, неведомо: может, для пересмотра «дела», а может, для исполнения первоначального приговора) и забыли о нём на «острове», где он безвинно страдал восемь лет… Советский Союз не какая-нибудь человеконенавистническая Америка, где разыскивают рядовых Райенов, и не Швеция, где по сей день ищут Валлинбергов, похищенных молодчиками НКВД…
Дописываю очерк, и время от времени посматриваю в окно. Там - на ультрамариновой глади залива - поблескивает лобовым стеклом моторный катерок. Такие посудинки имеются почти в каждом новозеландском доме. Иначе и не может быть, если два небольших острова омываются двумя безмерными океанами - Тихим и Атлантическим…
Солнце вот-вот покинет водную гладь, укатится за ближайшую гору. И хотя от окна до катера не менее ста метров, мне хорошо виден человек у борта. Он энергично мечет спиннинговую лесу и крутит катушку. На рыболове только трусы и сомбреро. Лица, естественно, не разглядеть. Но память начинает извечные свои провокации. Она уводит меня в иные времена и дали - родные, трудные и прекрасные…