Данилкин рассказал о том, как он выносил приговор Ходорковскому

— Как в Хамовнический райсуд попало дело Ходорковского и Лебедева и почему его рассматривать стал лично председатель суда? Вы могли от него отказаться?

— Это дело поступило в Хамовнический суд 17 февраля 2009 года. На тот момент я был председателем Хамовнического суда уже год, и сложилась такая ситуация, что кроме меня в Хамовническом суде было еще три судьи-криминалиста, но стаж их работы был от одного года до двух лет. Все прекрасно понимали, что молодому судье, который еще не работал с объемными делами, сразу дать в производство такое дело было бы с моей стороны неправильно. Поэтому дело принял я к своему производству.

— Почему и гособвинение, и вы лично говорили о хищении нефти, тогда как Ходорковский и Лебедев обвинялись в ее присвоении или растрате?

— Ходорковский и Лебедев обвинялись по ст. 160 УК РФ — в присвоении, то есть хищении, чужого имущества, вверенного им, поэтому как такового противоречия здесь нет.

— По какой причине было перенесено начало оглашения приговора?

— Приговор я писал один. Представьте, какой объем материала был в моем распоряжении, какой объем доказательств я должен был оценить. И не просто оценить — надо было их еще изложить. К 15 декабря приговор просто-напросто не был готов.

— Когда вы оглашали приговор, перед вами стояла задача успеть до Нового года или вы могли прерваться на праздники, с тем чтобы продолжить оглашение после каникул?

— Никто передо мной никаких задач по срокам оглашения приговора, конечно, не ставил. Хочу заметить, что первое уголовное дело в отношении Ходорковского и Лебедева слушалось в составе трех профессиональных судей, это же я слушал единолично. Даже не обладая большой фантазией, можно представить, насколько это сложно, когда ты слушаешь дело такого объема, такой общественной значимости один, когда участниками процесса являются шестнадцать адвокатов, пять гособвинителей и двое подсудимых. Я слушал данное уголовное дело четыре дня в неделю с перерывом в один день на общение защитников с подсудимыми в течение двух лет. Поэтому я сам для себя поставил задачу постараться закончить оглашение до Нового года. Ведь тяжело было не только мне. И коллеги мои по суду работали в таком же режиме. И семье, честно скажу, было непросто. Когда дело близилось к своему логическому завершению, пошли непонятные обращения, звонки домой, угрозы на сайт Мосгорсуда. Правда, мне о них ничего не говорили. Но продлевать вот это "удовольствие" еще на какое-то время было выше моих сил.

— Во время процесса вы являлись и председателем суда, работа которого невозможна без контактов с руководством Мосгорсуда и своими подчиненными хотя бы для решения административных вопросов. Как в этой ситуации можно было обеспечить соблюдение тайны совещания судьи?

— На работу, как и сейчас, я приходил к восьми утра, расписывал почту, решал организационные вопросы, а в 10.30 уже выходил в процесс. Слушал до вечера. И так на протяжении всего времени, пока шло судебное следствие. А когда я ушел в совещательную комнату 2 ноября, обязанности председателя суда исполнял мой заместитель Игорь Кананович, который подписывал все документы, распределял дела. В общем, вся административная работа была возложена на его плечи. Он и присутствовал от Хамовнического районного суда на всех совещаниях председателей судов Москвы, научных конференциях и т. п. Когда я находился в совещательной комнате — это фактически мой рабочий кабинет. И вход туда возможен только через зал судебного заседания. Так вот, в момент написания приговора я закрывал не только свою комнату, но и сам зал.

— Зачем?

— Знаете, у нас граждане такие настойчивые, они идут прямо к председателю в кабинет, не замечая ни секретарей, никого. Так что тайна совещательной комнаты соблюдалась мной очень четко.

— На вас оказывалось какое-либо давление при написании приговора?

— Нет, никто мне не звонил, ни приезжал и не указывал, какой приговор нужно выносить. Ни с кем я не советовался. Поймите, приговор — не сочинение. И писал я его сам, вопреки тому, что теперь говорят. В течение всего процесса помимо протоколов судебного заседания мною велись подробные записи. Я знал, кто и что в какой день сказал, какие документы были оглашены вплоть до номеров и дат, какой документ что подтверждал. Мелким почерком я исписал 10 тетрадей объемом 96 листов каждая. И, конечно, я опирался в том числе и на эти записи, когда писал приговор. То есть у меня материал был под руками. Никто, кроме меня, не знал всех материалов дела и не мог написать этот приговор. Я огласил его, подписал и несу за него ответственность. Его законность еще предстоит оценить суду кассационной инстанции.

— Почему не назначили за отмывание максимальный срок — 15 лет?

— Наказание было назначено с учетом всех обстоятельств, установленных в ходе судебного следствия. Я назначил то наказание, которое, по моему мнению, соответствовало содеянному подсудимыми.

— Что самым сложным было в этом деле и сложилось ли у вас какое-то личное мнение о подсудимых, их защите, обвинении?

— Сложным было само дело, оно очень объемное — 188 следственных томов. Органы предварительного следствия вменяли подсудимым хищение нефти в период с 1998 по 2003 год, а легализацию с 1998 по 2004 год. В суде исследовался просто огромный пласт фактического материала. Мне самому в связи с этим делом пришлось весьма досконально изучить литературу, относящуюся к нефтяной отрасти. У меня в кабинете до сих пор лежит книга "Холдинги в нефтегазовом бизнесе. Стратегия и управление".

Адвокаты — это 16 профессионалов своего дела. Должен отдать должное и подсудимым — очень умные люди, общение с ними с первых дней строилось нормально. К подсудимым я обращался по имени-отчеству: Михаил Борисович, Платон Леонидович. Аналогичное общение у меня было со всеми участниками процесса. Конечно, первые заседания проходили напряженно. Прокуроры оглашали предъявленные подсудимым обвинения, что вызывало с их стороны определенную негативную реакцию. Но в целом я считаю, что процесс проходил достаточно корректно.

— Читали, что писали СМИ о вашем процессе?

— В процессе рассмотрения я не читал никаких отзывов. Ни в интернете, ни в печати. Старался себя ограничивать, зная, что я очень восприимчив. А учитывая общественный резонанс, я понимал, что никакого давления извне, в том числе и из СМИ, на меня не должно оказываться. Главное, что пресса имела возможность присутствовать на всем протяжении процесса в зале судебного заседания и наблюдать за ходом рассмотрения дела.

— Как оказалась в вашем суде Наталья Васильева, из биографии которой следует, что она до 40 лет не имела никакого отношения к судебной системе?

— Она пришла в самый разгар процесса (9 августа 2009 года), в тот период времени как раз шла стадия представления доказательств. Я был занят исключительно рассмотрением дела и кадровой политикой в тот момент не занимался. У Васильевой был диплом о высшем образовании, и ее взяли на должность секретаря. Мы всегда рады принять на работу специалиста с юридическим образованием.

— Имела ли она какое-то отношение по своим должностным обязанностям к суду над Ходорковским, документам по этому делу?

— Абсолютно никакого. Она отвечала за взаимодействие со СМИ и не являлась участником процесса. Причем она не была ни на одном заседании. Доступа к материалам дела у нее также не было.

— Наталья Васильева говорит, что хотела стать судьей, а наблюдая за этим процессом, разочаровалась в судебной системе. Обсуждала ли она с вами возможность карьерного роста и была ли у нее перспектива стать судьей? Какова на ваш взгляд мотивация ее поступка?

— Еще раз повторю: ни на одном заседании по этому делу Васильева не была. В чем она могла разочароваться? Во всяком случае, возможность стать судьей она со мной никогда не обсуждала, а, напротив, неоднократно высказывала пожелания уволиться из-за маленькой заработной платы.

Чем было вызвано ее выступление, я объяснить не могу. Она осознанно или неосознанно обвинила меня в совершении тяжкого преступления — в вынесении заведомо неправосудного приговора. Поэтому иначе как клевету я ее выступление рассматривать не могу.

Источник: "Коммерсант"