КАК Я ОТКРЫЛ ДЛЯ СЕБЯ ИОСИФА КЕРЛЕРА · «7x7» Горизонтальная Россия

Ранее я рассказал Вам, как, разыскивая цикл лагерных стихов Моисея Тейфа, неожиданно «открыл» для себя (и не только) Цви Прейгерзона, как писателя. Чтение «Дневника воспоминаний бывшего лагерника (1949-1955)» Цви Прейгерзона открыло для меня имя еще одного замечательного идишского поэта - узника Воркутинского Речлага – Иосифа Керлера. Через весь «Дневник…» Прейгерзона проходит описание этого мужественного человека: поэта, любителя народной песни, ученика Соломона Михоэлса, ветерана Великой Отечественной войны, узника сталинских лагерей, верного друга, весельчака и балагура. Ничто не способно было сломить силы его духа и неиссякаемого чувства юмора – ни война, ни тяжелые ранения, ни тяготы лагерной жизни – всегда он был полон оптимизма и постоянно подтрунивал над собой и окружающими.

Для меня биография Иосифа Керлера оказалась интересной вдвойне: он вырос в еврейском колхозе в Крыму и прошел войну, как моя мама, и был воркутинским политзаключенным и человеком очень ироничным, как мой отец.

По моей просьбе воркутинский бард Дмитрий Сиротин «порылся» в Интернете в поиске стихов Иосифа Керлера и материалов о нем самом. Ему удалось отыскать и переводы его стихов, полных философской мудрости и светлого юмора, и портрет, и подробную биографическую справку о нем, и воспоминания о Керлере Феликса Дектора.

К сожалению со всем этим мне удалось познакомиться уже после окончания работы по составлению сборника «ВЫСОКИЕ ШИРОТЫ. Воркута литературная 1931-2007», поэтому в этой книге имени Иосифа Керлера нет. Но я намерен послать эти материалы Вениамину Михайловичу Полещикову, который в настоящее время готовит к изданию книги «От Воркуты до Сыктывкара. Судьбы евреев в Республике Коми», том 3 и «Репрессированные писатели в Республике Коми», куда, я надеюсь, он их включит.

А пока эти книги еще не вышли в свет, мне не терпится поделиться рассказом о Керлере с Вами.

Начать мне бы хотелось с любимого стихотворения Цви Прейгерзона, написанного Иосифом Керлером в тяжелое время его пребывания в воркутинском Речлаге, на которое Прейгерзон сочинил музыку. Интересно, что позднее на эти же стихи написал музыку и Владимир Шаинский. Ни той, ни другой музыки я, к сожалению, пока не слышал, хотя не теряю надежды услышать в будущем, но сами стихи звучат, как песня, созданная в лучших традициях клейзмерской и хасидской музыки, полной смеха сквозь слезы. Итак:

Транскрипция оригинала

А ГЛЭЗЭЛЕ ЯШ

Вэн их нэм а глэзэлэ яш, ой, ой,
Финклт алц ун гланцт,
Финклт алц ун гланцт.
Х'гиб а ворф ди пустэ флаш
Ун их гей а танц.

Припев:
Ой, ой, цукерзис,
hалт мих ба ди hэнт;
С'флэхтн бэйгелэх ди фис,
Ди нешомэ брэнт.

Вос мир швигер, вэр мир вайб, ой, ой,
Вэйс их зэй - ди шлэк!
Вэйс их зэй - ди шлэк!
Митн эрштн келишек вайн, ой, ой,
Швимэн зэй авэк.

Припев:
Ой, ой, цукерзис,
Бридэр, кумт ин кон,
Ломир вайзн кинд ун вист,
Вос а кабцн кон!

Вос мир дайгес, вэр мир зорг, ой, ой,
Штроф нит фар ди рэйд.
Штроф нит фар ди рэйд.
Гиб мир, Готэню, аф борг, ой, ой,
Хоч а тропм фрэйд.

Припев:
Ой, татэ, цукерзис
С'рэдэлэ зих дрэйт.
С'костн цорэс hалб умзист,
Шпрингт цезэцтэрhэйт!

Вэн их нэм а бисэлэ яш, ой, ой,
Бин их гор нит дэр,
Бин их гор нит дэр.
Х'гиб а ворф ди пустэ флаш
Ун их гей а шер.

Припев:
Ой, ой, цукерзис,
hалт мих ба ди hэнт;
С'флэхтн бэйгелэх ди фис,
Ди нешомэ брэнт.

Дословный перевод - подстрочник

СТАКАНЧИК ВОДКИ
("яш" означаeт также коньяк или бренди)

Когда я выпью стаканчик водки, ой, ой,
Все сверкает и блестит,
Все сверкает и блестит.
Брошу я пустую бутылку, ой, ой,
И пущусь в пляс.

Припев:
Ой, ой, мне весело (сахарно-сладко),
Держите меня за руки;
Сплетаются в бублик мои ноги
И душа горит.

Что мне теща, что мне жена,
Я им знаю цену!
Я им знаю цену!
С первым стаканчиком винца, ой, ой,
Они уплывают от меня.

Припев:
Ой, ой, мне весело,
Братцы, вставайте в круг,
Давайте покажем и детям и взрослым,
На что способен бедняк.

Что мне горе, что мне заботы, ой, ой,
Не накажи меня за слова.
Не накажи меня за слова.
Дай мне, Боженька, хоть в долг, ой, ой,
Хоть капельку радости.

Припев:
Ой, папа, мне весело,
Хоровод вертится,
Горести обходятся в полцены.
Так прыгайте же до упаду!

Когда я выпью немножечко водки, ой, ой,
Я уже совсем не тот,
Я уже совсем не тот.
Брошу я пустую бутылку
И пойду танцевать шер (еврейский танец).

Припев:
Ой, ой, мне весело,
Держите меня за руки;
Сплетаются в бублик мои ноги
И душа горит.

Литературный перевод

ФРЕЙЛЕХС

Стоит мне винца отведать,
А винцо не квас, —
Я пустой стакан бросаю
И пускаюсь в пляс.

Ой, горит душа, но в праздник

Выпить не порок.

За руки меня держите:

Я без задних ног.
Что мне жинка? Что мне теща?
Ну их к сатане!
После первого стакана
Все они — на дне.

Ой, горит душа, но в праздник

И бедняк — богач.

Знайте наших! С пляской-фрейлехс

Я пускаюсь вскачь!
Что мне муки? Что напасти?
Все мне нипочем!
Боже! Дай хоть на копейку
Радости взаем!

Ой, горит душа, но в праздник

Веселится мир...

Ах, кому продать несчастья?
Славен этот пир!
Если я хоть каплю выпью,
Я совсем другой:
То я в пляске выше крыши,
То я гнусь дугой.

Ой, горит душа, но в праздник

Выпить бог велит:

У меня болело сердце,

Выпил — не болит!

Перевод Г. Абрамова

Иосиф Керлер в период

заключения в Воркуте

О ИОСИФЕ КЕРЛЕРЕ

Из книги Цви Прейгерзон «Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949-1955)», Москва «Возвращение», Иерусалим «Филобиблон», 2005.

Что было моей утренней молитвой? Я пел еврейские песни, пел их на иврите или напевал мотивы без слов. Все годы в лагере я собирал и запоминал песни на иврите. Многие я знал еще с детства, но здесь я не пропускал ничего. Большое количество новых песен я узнал от Йехезкэля Пуляревича, Израиля Ребровича, Шмуэля Галкина, Моше Вайсмана, Мордехая Грубияна, Иосифа Керлера и особенно от Лени Кантаржи – моего молодого друга, которого я очень любил (стр. 64).

Перехожу к Иосифу Борисовичу Керлеру, умному славному человеку, живущему теперь в Москве.

На прошлой неделе он был у меня с женой, мы вместе провели вечер. Керлер пока еще не устроен в жизни.

(«Дневник…» написан Ц. Прейгерзоном в 1957-1958 годах).

Керлер родился в Гайсине – еврейском местечке на Украине. Колорит этого городка сохранился в сердце Иосифа по сей день. Отец Керлера (он еще жив) был мелким торговцем. В начале тридцатых годов, после НЭПа, когда проблема существования и пропитания встала перед семьей очень остро, они переехали на постоянное жительство на юг страны, в одну из еврейских «колоний».

Жизнь еврейских поселений на юге страны в тридцатых годах била ключом, и песни носились в воздухе. Этой жизнью и этими песнями жил Гайсинский молодой человек Иосиф Керлер. Затем пришел день, когда этот парень запел собственные песни. Он переехал в Москву и поступил учиться в театральную студию ГОСЭТа, став учеником Михоэлса. Иосиф писал стихи на идиш, изливал в них душу. Он был сильным и красивым парнем.

В начале войны его мобилизовали в армию. На фронте он был тяжело ранен в лицо. Зубы были выбиты и заменены вставными. В 44-м году его демобилизовали, и он уехал в Ташкент, где находился в это время Московский еврейский театр. Он туда прибыл, как говорится, гол как сокол. Коллектив театра встретил Иосифа очень сердечно. Он продолжал писать стихи на идиш, видя в этом свое призвание, печатался в газете «Эйникайт». После возвращения театра и редакции газеты в Москву туда переехал и Керлер. В Еврейском антифашистском комитете он был своим человеком, сотрудничал и с Советским информбюро, во главе которого стоял Лозовский. Как и другие писатели и поэты, Иосиф передавал свои стихи для публикации за рубеж ( Еврейский антифашистский комитет имел широкие связи с еврейской печатью за границей). Вскоре Керлер женился. Жена у него была русская, кажется, врач. Она болела туберкулезом и много месяцев проводила на юге страны, в Крыму.( В годы его заключения она также жила в Крыму, где и скончалась.)

Керлер был тесно связан с еврейской культурой в Советском союзе, хорошо знал ее творцов – артистов, певцов, поэтов, писателей и общественных деятелей. И вот этот мир рухнул – погиб Михоэлс, арестованы Зускин, Бергельсон, Фефер, Добрушин, Квитко, Галкин, Маркиш, Гофштейн и еще десятки людей, известных и малоизвестных. Были арестованы члены Еврейского антифашистского комитета, ликвидированы еврейское издательство «Дер Эмес», газета «Эйникайт», ежемесячник «Геймланд», были закрыты еврейские театры, арестованы певцы народных песен Эпельбаум, Шульман, Любимов и другие. Взорвался мир, в котором жил Иосиф Керлер, и сам он тоже стал жертвой репрессий: его арестовали вместе с Моше Бройдерзоном.

И вот Иосиф Керлер в 9-м ОЛПе Воркуты, облаченный телогрейку, ватные брюки и лагерную матерчатую ушанку. Он – один из зэков с номерами на одежде, надрывающийся на общих тяжелых работах… Его жизнь в лагере была совсем не сладкой. Он не имел никакой подходящей для лагеря специальности. До ареста он был членом Союза писателей СССР. Керлера направили работать в шахту, но вскоре вывели на поверхность и поставили работать кочегаром на паровозе. Для него и это был тяжелый труд, но все же не всегда приходилось работать на морозе – иногда удавалось побыть и в тепле. Когда началось сокращение, его сняли первым. Его направили на работу в свинарник. В нашем лагере выращивали свиней. Их кормили остатками пищи из столовой. Это было в 53-м – 54-м годах, когда заключенные стали получать наличные деньги. Недостатка в питании не ощущалось. Из пайков зэков оставалось много супа, каши, объедков хлеба, трески. Свиньи кормились, жирели и размножались. Им отвели половину старого барака, и они жили там в райских условиях. Среди заключенных шли разговоры о том, что среди лагерного стада немало свиней принадлежит начальству ( их частная собственность).

Несколько раз я заходил в свинарник вместе с Лейбушем Кантаржи, близким другом Керлера. Последний устроился там неплохо. Если не принимать во внимание запах в свинарнике, можно сказать, что все довольно сносно. Топились печи, при необходимости Иосиф варил картошку. И вот мы трое сидим у стола, за сковородкой с жаренной картошкой и обсуждаем мировые проблемы. Мощная электролампа освещает свинарник. В середине проход, а в отгороженных клетях, справа и слева, вовсю хрюкают свиньи…

Однако для Иосифа этот «рай» длился недолго – с этой работы его сняли. Причину я не помню – то ли начальство начало сомневаться в его свиноводческом таланте, то ли нашелся настоящий знаток в этой области. После ухода из свинарника он опять был на общих работах, а затем устроился ассенизатором. К этому времени уже начали делать «зачеты», и ассенизаторам засчитывали три дня за день. В общем, для Иосифа это была прекрасная работа, и он – член Союза советских писателей – говорил, что Маяковский был ассенизатором революции (в поэме «Во весь голос»), а он, Керлер, - ассенизатор контрреволюции.

Но не везло хорошему еврею. Вскоре его сняли с этой «приятной» работы, дававшей ему, кроме зачетов,

Свободное время для писания стихов. Тем не менее Керлер не прекращал свою творческую деятельность и сумел в лагере написать немало прекрасных стихов. Всех я не помню, но на одно из них – «Вэн их нэм а биселэ яш» («Когда я выпиваю рюмку водки») – я написал музыку…

Но главное в Керлере было не пение, а его стихи и его рассказы, проникнутые иронией. Несмотря на тяжелую работу, он не опускался и, как правило, бывал в приподнятом настроении. Иосиф многое подмечал, давая меткие характеристики людям своего окружения, высмеивая их поведение… Приятно было слышать его низкий, степенный голос, несколько простуженный, который расправлялся с теми, кто этого заслужил.

Через какое-то время Керлер устроился на работу у Динабурга, ответственного за лагерных лошадей, быков и за перевозки. Он жил в бараке с работниками конюшни и извозчиками. Там он изучал иврит, вернее, начал учиться языку у Лени Кантаржи. Они даже достали какой-то учебник для начинающих. Это было уже в 55-м году. Их барак был маленький, тесный, полный дыма и разговоров извозчиков. Представьте себе: у замызганного стола сидят Керлер и Леня и изучают иврит, читают и пишут. Что-то святое было в этой картине. Был бы я художником – непременно постарался изобразить это (стр. 192-195).

В одном бараке с Фердманом долго жил зэк Михаил Исаакович Мительман, уроженец Белоруссии – «Золотая борода» или просто «Рыжий», как его прозвал Иосиф Керлер, любивший давать людям меткие клички. И в самом деле, Мительман был рыжим, действительно у него была длинная вьющаяся борода, за которой он тщательно ухаживал. В лагере это тоже немаловажная работа – холить бороду…(стр.211).

Цитленку было не менее пятидесяти лет. У него было широкое и круглое лицо. Он хорошо говорил на идиш, с приятным литовским акцентом. Не помню, какое прозвище придумал для него Керлер, но в этом не было надобности, так как все его называли «Цыпленок» (стр.214).

Менахем Вольфович Леви был толстяком (Керлер шутил, что из-за живота он лет двадцать не может увидеть свои мужские достоинства). У него была красивая голова, лицо широкое с крупным широким носом. Внешне он не походил на еврея.

Об этом человеке можно говорить что угодно, но его никак не назовешь легкомысленным и пустомелей, Керлер иногда изображал, как тот ходит: медленная походка, живот выставлен вперед, руки заложены за спину.

Уж таков был Керлер – даже Менахема Вольфовича разыгрывал и подшучивал над ним. Но Леви был не из тех, кто вызывает смех: мы его все уважали (стр. 216).

С этим Айзнером был настоящий театр. Во-первых, он почти не слышал – беседуя с ним, надорвешь глотку. Во- вторых, он был немного тронут или симулировал психическое расстройство. Ему было 57 лет, он был ниже среднего роста, грузный, с красным лицом, совершенно седой. Он был инвалид и имел много свободного времени. Над ним часто подшучивали, особенно Керлер, который умело, артистично ему подражал. Айзнер интересовался политикой, и его разыгрывали, рассказывали всякие небылицы, сочиняя то, чего не было и в помине (стр. 223-224).

Саша (Александр Израйлевич) Айсерович работал техником по рентгену ( в нашей санчасти был рентгеновский аппарат для сердца, легких и других органов)…

…Саша не получил еврейского воспитания, даже почти не знал идиш, был воспитан на русской культуре. Его отец был старым большевиком ( кажется, и он прошел ГУЛАГ).

Однако в лагере Саша столкнулся с новыми, неизвестными доселе явлениями и начал интересоваться своим народом и его культурой. Он научился читать на идиш и, хотя дружил с Колей Старцевым, главным «культоргом» КВЧ, близко сошелся и с некоторыми евреями – с Кантаржи, Керлером, Гельфондом (тоже работником санчасти) и Жоржем Грином (последний был хорошим инженером – электриком) (стр.237).

…В конце 53-го года к нам в лагерь был привезен Володя Спектор – молодой еврейский парень лет двадцати шести, брюнет с приятным лицом и красивой улыбкой. Он любил смеяться, открывая при этом два ряда белых зубов, на один из которых была надета металлическая коронка.

…У меня было с ним несколько бесед. Он рассказал, что был арестован в Германии за участие в переправке за границу евреев, желавших уехать в Израиль. Тогда он был советским офицером. Я питал к нему доверие и однажды привел его в барак со свиньями, где работал Керлер. Леня Кантаржи тоже был там. Мы ели жаренный картофель, приготовленный Иосифом Керлером. Тогда же мы были свидетелями остроумной перепалки Иосифа со Спектором. Последний был остроумным, приятным человеком, быстро устанавливал отношения с людьми. Он много видел, много пережил в лагере – его лагерный стаж был больше нашего (стр.243).

В феврале 55-го года в наш лагерь привели первый этап уголовников…

…Вначале меня перевели из 17-го в 43-й барак, но так как и туда поселили уголовников, то мне надо было устроится в другое место. Я попросил поселить меня к Динабургу. В его бараке, пристроенном к конюшне, жили конюхи, возчики и уборщики конюшен. Я знал там Динабурга, но главным образом Керлера. Барак был куда грязнее, чем тот в котором я жил раньше. Он всегда был наполнен дымом от махорки, водились и клопы. Но люди были хорошие, сердечные. К Керлеру и ко мне приходил Кантаржи. Они оба изучали иврит по учебнику для начинающих с картинками. Я любил этих молодых людей, особенно Кантаржи, моего душевного друга (стр. 251-252).

В Воркутинском поселке Рудник жила семья Сольц – Хаим Рувимович, его жена Нехама и их дочь Сара…

…В доме Сольцев царил дух иврита. Это был по-настоящему еврейский дом на Севере. Хаим и Нехама принимали зэков с радостью. Когда мы получили пропуска, каждый из нас нашел дорожку к этому приветливому дому, к светлому очагу. Там я встречался с Иосифом Керлером, Леней Кантаржи и Давидом Коганом (стр.254-255).

Иногда у Хаима мы устраивали небольшие пирушки – это всегда было приятным событием. На такие встречи приходили Лейбуш, Давид, Керлер, Шенкар и другие. Все мы, кроме Хаима и Шенкара, хорошо выпивали. После этого мы пели от всего сердца. Кантаржи пел приятным и душевным голосом, я его поддерживал. Керлер, Бандес, Урман и другие тоже включались в общее пение (стр. 267).

В 1955 г. у нашего друга Сольца родился сын, и нарекли его Рувимом. В праздник Симхат-Тора мы устроили очередную встречу у Хаима и Нехамы. На вечере были наши друзья и знакомые – Керлер, Давид Коган, Шенкар, Урман с женой, Мошкович с женой и другие. Мы выпили по поводу праздника и рождения ребенка. Я посвятил этому несколько рифмованных строк на идиш. Мы пели, шутили, было хорошо и радостно (стр. 272).

В Воркуте я пробыл до 20 марта1956 г. Руководство ВУГИ уговаривало меня остаться работать в Воркуте еще на один год. Заработок был высокий, но я не гнался за «длинным рублем». В Москве мой профессор заверил меня, что я буду восстановлен в должности доцента в Горном институте – там, где я учился и работал до ареста в течение 30-ти лет.

Итак, я попрощался с Воркутой, с дорогими моими товарищами – Шенкарем, Хаимом и Нехамой Сольцами, Давидом Коганом, Керлером, Сашей Айсеровичем, Елиным, Пружанским и Виттенбергом, Яшей Мошковичем с женой, Луизой с мужем. Попрощался с работниками лаборатории. Присадский, Меленевская, Безсилко и Синюшин проводили меня до станции. Поездка до станции была радостной: я оставил позади себя лагеря – они еще стояли, окруженные колючей проволокой и сторожевыми вышками…

Я попрощался с заключенными – они остались по ту сторону колючей проволоки… (стр.279).

Из предисловия «ОТ ПЕРЕВОДЧИКА» «Дневника…» Цви Прейгерзона - Исраэля Минца.

Цви скончался 15 марта 1969 года, не приходя в сознание. Прощание с покойным происходило 18 марта в прозектории клиники1 Мединститута в Москве, и в тот же день состоялась кремация, согласно завещанию покойного.

Мне было известно, что Цви был против кремации, он хотел быть похороненным согласно еврейской традиции, но так как ему было отказано в выезде в Израиль (в1967 году, до Шестидневной войны), он просил своих близких, чтобы после его смерти его тело кремировали и перевезли прах в Израиль для захоронения.

В тридцатый день траура, в соответствии с еврейской традицией, в доме покойного собрались его родные, друзья и товарищи для поминовения. Слова воспоминаний были произнесены его близкими товарищами по лагерю, его друзьями: Меиром Базовым, Иосифом Керлером, Меиром Гельфондом и мною (стр. 9).

Из «ПОСЛЕСЛОВИЯ» к «Дневнику…»Цви Прейгерзона, написанного его сыном Веньямином (Бени).

Упомяну некоторых замечательных людей, которые вместе с отцом были для меня источником неудержимого стремления жить в своей стране. Это Цви Плоткин и Меир Баазов (скончались в Москве), а так же Меир Гельфонд, Ицхак Каганов, Иосиф Керлер, Иехезкель Пуляревич, реб Мордехай Шенкар

(умерли в Израиле). Да будет благословенна память всех друзей – солагерников Цви Прейгерзона, ушедших из жизни! (стр. 282).

Феликс Дектор

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О ИОСИФЕ КЕРЛЕРЕ

Родным языком Иосифа Керлера был идиш. На этом языке он писал всю жизнь, хотя прекрасно говорил по-русски и на иврите.
В 60-х годах мы с Иосифом жили в писательском доме на проспекте Вернадского. На протяжении шести лет поэт мужественно и упорно боролся за право репатриироваться в Израиль. В его квартире встречались отказники и правозащитники, евреи и неевреи, люди, которым претили жандармские ухватки советской власти.
В 1971 году Керлерам удалось вернуться на историческую родину. Поэт с женой и сыном поселился в одном из новых районов столицы, издавал альманах и книги...
На Святой земле мы подружились еще больше, встречались у него дома или у меня в "Тарбуте", делились планами, обсуждали совместные проекты. Иосиф охотно помогал новым репатриантам, особенно коллегам по перу.

ПОЭТ ИОСИФ КЕРЛЕР
_____________________________________________

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Керлер Иосиф (1918, Гайсин, Винницкая обл. - 2000, Иерусалим), еврейский поэт. В 1930-34 гг. жил с родителями в еврейском колхозе в Крыму. В 1934-37 гг. учился в Одесском еврейском машиностроительном техникуме. С 1935 г. публиковал стихи в газете "Одэсэр арбэтэр" ("Одесский рабочий").
В 1937-41 гг. Керлер учился в еврейской театральной студии при ГОСЕТе, по окончании которой ушел добровольцем на фронт. В 1944-м, после третьего тяжелого ранения, был демобилизован. В том же году увидела свет первая книга Керлера "Фар майн эрд" ("За родную землю"), куда вошли в основном фронтовые стихи.
Поэт сотрудничал в газете Еврейского антифашистского комитета "Эйникайт" ("Единство") и альманахе "hэймланд" ("Родина"), учился на филологическом факультете МГУ. В 1947 году переехал в Биробиджан. Сданная в печать вторая книга стихотворений Керлера так и не увидела свет: в апреле 1950 года он был арестован, приговорен к 10 годам лагерей строгого режима "за буржуазно-националистическую деятельность" и сослан в Воркуту.
В 1955 г. Керлер был реабилитирован и вернулся в Москву, где в 1957-м вышел в переводе на рус.яз. сборник его стихотворений "Виноградник моего отца", а в 1965-м - "Хочу быть добрым". В "Виноградник" поэт включил под рубрикой "Из песен гетто" цикл стихотворений о жизни в лагере.
Отсутствие периодической печати на идише (журнал "Советиш геймланд" появился лишь в 1961 г.) вынуждало Керлера писать для эстрады скетчи, миниатюры, тексты песен для композиторов З.Компанейца, М.Табачникова, В.Шаинского и других. Их исполнение Нехамой Лифшиц, Анной Гузик, М.Александровичем, М.Эпельбаумом, З.Шульманом распространялось в грамзаписях.
В 60-х гг. поэт начал борьбу за выезд в Израиль, публиковал за своей подписью стихи в американской газете "Форвертс", израильском журнале "Ди голдэнэ кейт" ("Золотая цепь"), в еврейском самиздате. Его стихотворение о начале Шестидневной войны на следующий день после написания появилось в израильской прессе. В 1970 г. Керлер зачитал группе иностранных журналистов свое открытое письмо советскому правительству с требованием предоставить евреям СССР свободу репатриации.
В марте 1971 г. И.Керлер с семьей приехал в Израиль, где вскоре вышла пересланная им из СССР книга стихов "Гезанг цвишн цейн" ("Песнь сквозь зубы", предисловие Д.Садана; удостоена премии имени И.Мангера).
Затем увидели свет сборники "Зэт ир дох..." ("Вы же видите...", 1972), "Цвэлфтэр ойгуст 1952" ("12 августа 1952" - о гибели виднейших еврейских деятелей культуры, 1978), "Ди эрштэ зибм йор" ("Первые семь лет", 1979), "hимлшафт" ("Небосвод", 1986) и другие.
Творчество И.Керлера отличают близкая к народной песне яркая искренность чувства, ясность поэтического образа и эмоциональная насыщенность. Его стихи переведены на иврит, русский, немецкий, английский, испанский, украинский, нидерландский, польский и другие языки.
С 1973 г. Керлер редактировал ежегодный "Йерушолаимэр алманах" ("Иерусалимский альманах"), в последние годы жизни - вместе с сыном Дов-Бером. Керлер-младший тоже стал идишским поэтом, его литературный псевдоним - Борис Карлов.

==============================================================

В ЛЕСУ

В лесу снега еще белы,
И на ветвях убранство,
Но размыкаются стволы
В свободное пространство.

И столько солнца поутру
Гнездится в старых гнездах,
Что птичьи выкрики в бору
Раскалывают воздух.

Они снуют туда-сюда,
Пока восходит в небо
Настой коры из подо льда
И моха из-под снега.

Я наполняюсь торжеством,
Заботою лесною,

Как первый грач с открытым ртом,
Наполненным весною.

Перевод О. Чухонцева

ДА, Я ВЕРЮ

Я отвечу:

— Я верю! —

Если б люди спросили, —

Мир

Не склонит никто

К грабежу и насилью.

И громовые тучи,

Что несутся лавиной,

Рассечет и рассеет
Полет голубиный.
Солнце по миру выткет
Зеленые травы.
Верю я —
Рождены мы
Для любви и для славы,
Да, я верю,

я верю:

Широко и просторно
Утро выкатит песню
Золоченого горна.
Для любой стороны
Протрубит его рупор,
Что ворона войны
Стала высохшим трупом.
Опустившись,
Оправит

Голубь белые перья.
Песня утро прославит —

Я верю,

Я верю!

Перевод Г. Петрова

ДРУЗЬЯ

Я столько верст прошел с тоскою,
Я столько схоронил в боях,
Что даже мой, наверно, прах
Лишится навсегда покоя.

Я горечь каждого удара
С тех пор ношу в своей груди:
С друзьями встречены в пути
Косые сполохи пожара.
Друг другу бинтовали раны,
Друг другу охраняли сон,
Делили мы и кровь, и стон,
И гнев, и холод, и туманы.
Костры, вставая у дороги,
Как братья, были нам близки,
О мир улыбки и тоски,
О мир дерзанья и тревоги!..

Перевод Б. Дубровина

ХОЧУ БЫТЬ ДОБРЫМ

Сегодня на ладонь мою
Сядь,

Голубь недоверчивый.
Я вновь из праха восстаю,
Брататься с человечеством!..
Сокрыта горечь полумглой:
Ей в ночь по тупикам идти
С опущенною головой.
Миг —

и уйдет из памяти.
Постой!

Уходишь ты не в срок,
О ярость сокровенная,
Еще от кованых сапог
Дрожит моя вселенная...
Чернеет свастики паук
На стенах там и тут еще.
Ты видишь? —
Кровь смывает с рук,
Готовясь к бойне будущей.

Им кажется:
Наш гнев зарыт
Там, где могил несчитанно,
Что Бабий Яр не говорит,
Тремблинка спит — молчит она.
О шаг убийц, безликий гуд!
Хочу быть добрым.
Не дают.

Перевод А. Ревича

* * *

Мне кажется, в то время

Я был уже гранатой —

Весь начиненный смертью,

И гневом,

И расплатой,

В своей крови купался,

Огнем врага распятый.

И все-таки,

Как видите,

Я — жив.

Я, переполнен жизнью,

Иду осенним садом.

Плод,

Огненный как солнце,

Я взвешиваю взглядом:

Вот-вот он оторвется,

Вот-вот земли коснется.

Сам становлюсь ним рядом...

Гранатой?..
Нет — гранатом,
Пылающим гранатом
На дереве зари.

Перевод А. Кронгауза

ЗНАМЯ

В росе рассыпан по земле восход,

Бежит ручьями,

Падает капелью.

Над саженцем склонился садовод,

Над костью — резчик,

Мать — над колыбелью.

Еще рассвет алеет поутру

В полете брызг

У водяной колонки.

Срываются с веревки на ветру,

Как флаги мира,

Белые пеленки.

Вдруг в тишине.

Не где-то, а во мне,

Крик зарождается неугасимый.

Волной взрывною память о войне —

От Освенцима

И до Хиросимы.

Волной взрывною,

Памятью атак.

И мать над колыбелью хмурит брови.

Ей кажется:

Пеленки белый флаг

Не от зари краснеет,

А от крови.

Он кровью наливается.

У глаз

Колеблется, наполненный ветрами.

Пеленочка

В рассветный этот час

Трепещет на веревке,

Словно знамя.

Перевод А. Кронгауза

* * *

Небо сине,

Зелен лес.

Земля черна —

Эта гамма,

Как наскучила она!

Сочетанье этих слов

Тревожит слух

Наподобие

Осенних сонных мух.

Но, поверьте,

Выйдя из дому сейчас,

Не могу я оторвать

От мира глаз —

Предо мной необычайная страна:

Небо сине,

Зелен лес,

Земля черна.

Перевод А. Кронгауза

КАЖДУЮ ВЕСНУ…

Да, каждый раз все с той же силой
Весна приходит в первый раз,
Как будто детство не уплыло,
Навеки не ушло из глаз...

И, если я дойду до точки, —
Они останутся со мной —
Вот эти первые листочки
На тонких веточках весной...

Перевод Ю. Нейман

МАРТ

Последний снег под солнцем оседает,
И небо низко виснет над землею.
Пока земля, уснувшая зимою,
От сна, как от болезни, оживает;

И тонут в лужах голые деревья,
И, на шестах качаясь над садами,
Скворечники разинутыми ртами
Глядят, глядят за дальние кочевья;

И по лесу идет неразбериха,
И дышит почва солоно и едко,
И вздрагивает тоненькая ветка.
Хотя кругом безветренно и тихо.

И все живое тайна осеняет,
И, несмотря на частые морозы,
Еще светлее тянутся березы...
Последний снег под солнцем оседает.

Перевод О. Чухонцева

ПОТОКИ

Вода, казалось, не могла
Дождаться света и тепла.

Всю ночь

До первого луча,

Неясно что-то бормоча,

Она вздыхала

И с трудом

Ворочалась под тесным льдом.

Тут солнце глянуло тайком
И скрылось после первой вспышки,
Как бы играя в кошки-мышки
С холодным, резким ветерком...

Иголкой каждой заострясь,

Вор приготовился к атаке.

Он словно ждал, чтоб дали знак... и...

Еще мгновение... Сейчас...

Сейчас...

Я так и не узнал,
Кто ж это первым дал сигнал:
То солнце ль проявило смелость,
Иль птица ринулась в полет,
Иль мне дождаться не терпелось...

Но только — тонкий

хрустнул лед,

И ручеек — вначале мутный —
Прорвался... Выгнулся дугой...
А рядом с ним — уже другой...
Бегут, светлея поминутно...

...Весь лес приветствовал начало.

Вокруг — журчало и ворчало.

Плескалось,

Пенилось,

Текло...

Еще не став одним потоком,
На месте медлило пологом,
Поблескивая, как стекло,
И наплывая, словно масло...
Под солнцем загораясь,
Гасло...

И вот уже — у каждой кочки
Спиралями — водоворот...
Лепечущие одиночки
Слились в один сплошной поток...

И вот —

Сбивая на пути помехи,

Все поглощая без труда,

По-детски —

В болтовне и смехе —

Пошла,

Пошла вода!

Перевод Ю. Нейман

ВОДА

И крах, и взлет в людской судьбе,
И небо с дальнею звездой —
Все преломляется в воде,
Хотя и книзу головой.

Пусть канет истина на дно —
Она поднимется опять:
Теченью времени дано
Ее черты обрисовать.

В гнилом болоте никогда
Ничто живое не живет.
Теки, вода, теки, вода,
За годом год, за годом год.

Перевод О. Чухонцева

ГРЯЗЬ

Приятен он кому же,
Весенний грязный путь, —
Потоки, хляби, лужи?..
Но не перешагнуть
Железного закона:
Где снег лежал, искрясь, —
Весною неуклонно
Распутица и грязь.

Но это все — пустое!

Пусть грязь — перед крыльцом, —

Неужто мы с тобою

Ударим в грязь лицом?!

Свершат простое чудо

И солнце, и вода,

И скоро грязь повсюду

Исчезнет без следа.

Подсохнут все тропинки,

И в полуденный зной

Тончайшие травинки

Запляшут над землей.

Перевод Ю. Нейман

ЖУРАВЛИ ЛЕТЯТ

Рыдает в три ручья зима.
Последний снег, последний лед
Свела на нет она сама...
Из водостоков ливмя льет,
И острый ветер перелеска
Шлифует веточки до блеска.

Срывает солнце туч лохмотья,
И вот оно — совсем свободно
И тянется всей жаркой плотью
К земле, с утра еще холодной...

Глядите, журавли летят!
Просторы неба распахнулись...
К полудню не узнаешь улиц,
Внезапной теплотой объят...

Глядите, журавли летят!
Безмерно рад и стар и млад!..
Домой, домой из дальних стран
Клин устремился журавлиный,

И вслед за ним всей шеей длинной
Подъемный потянулся кран...

Забрав весь драгоценный скарб,
Как перегруженный корабль,
Плывет мой мир под вешним небом...
Он пахнет космосом и хлебом,
Всей гаммой запахов земных,
Любимых запахов моих:

Детьми, широким ветром, влагой
Подземных пробужденных руд,
Размахом крыл, упругим шагом
И силой рук, влюбленных в труд.

Перевод Ю. Нейман

МОЖАЙСОЕ ШОССЕ

Встал с двух сторон сосновый лес,
А через этот лес
И день и ночь бежит шоссе
Ручьям наперерез.

Спокоен, сумеречен бор,
И тенью хвойных крон
Разгоряченному шоссе
Дарит прохладу он.

На ветку с ветки,

С ветки в снег —

То там, глядишь, то тут, —

Как озорные огоньки,

Две белочки снуют.

Пятно бензина не спеша
Обнюхают... и вдруг —
Сюда прыжок, туда прыжок,
И вновь — на крепкий сук.

За самосвалом самосвал,
Груженный кирпичом,
Несется с грохотом вперед,
А белкам — нипочем.

Привычны белки ко всему,
И не пугает их
Ни шорох легковых машин,
Ни грохот грузовых.

Смешные, глупые зверьки,
Вам не пришлось узнать,
Что значит «оседлать» шоссе,
Земли родимой пядь.

Вам неизвестен танков лязг
И мин истошный вой...
Траншеи буйный дождь размыл,
И дот зарос травой.

И хорошо. Пускай никто
Не слышит взрывов гром.
На то мне память и дана:
Я помню
Обо всем.

Перевод Р. Сефа

ЗА ЧАЕМ

На свете нужней

Ничего я не знаю

Стакана

Горячего, крепкого чаю.

С мороза войдешь
По холодным ступеням, —
Стаканы тебя
Поприветствуют пеньем,

Домашним таким
Исключительным звоном.
Тарелка с печеньем,
Женой испеченным.

И долька лимона
Уже золотится.
Теперь бы рассесться
И не торопиться.

Под лампою

Скатерть бела — недотрога.
Не хочется видеть
Пустого порога:

Друзья!
Приходите,
Как будто поверка,
Чтоб это сияние
Здесь не померкло,

Чтоб не возвратились

Те дни,

Та дорога.

Ведь нас после боя

Осталось немного.

Немного вас явится
К чаю со стужи.
Просторней стал мир
Или круг наш стал уже?

Займемся беседой
О женах,
О детях —
Как будто боев
Не бывало на свете.

Награды пылятся
В шкатулках,
В комодах.

Но раны и шрамы
Забыться не могут.

Сидим над стаканами
Крепкого чая,
Врагам
До сих пор
Ничего не прощая.

Перевод А. Кронгауза

СМОТРИТЕ НА ЛЮДЕЙ…

Смотрите на людей без подозрения,
Как смотрит на бездомных и влюбленных
Луна в часы ночного озаренья
Среди лугов, луною озаренных.

Смотрите на людей, как смотрит верба
В реку, когда листва прощально виснет;
А то, что люди смертны, так же верно,
Как то, что их судьба от вас зависит.

Смотрите на людей, как смотрят дали
Запаханными бороздами в небо,
Как будто бы и слыхом не слыхали
Разрывов бомб, распарывавших недра.

Смотрите на людей, как смотрят люди
В глаза детей. (А кто глядит иначе:
Не странно ли — ведь материнской грудью
Он вскормлен, а глаза его не зрячи.)

Смотрите так. А кто глядит иначе —
Тот вызывает злость, но чаще — жалость.
Смотрите так. А кто глядят иначе —
Пусть не рассчитывает на гуманность!

Перевод О. Чухонцева

* * *

Не в самом окошке — сила:
Свет в окошке славится.
Может, ты и не красива,
Для меня — красавица!

Не в словах у песни — сила,
В том, что недосказано.
Если б даже ты спросила, —
Разобраться разве мне:

Как томлюсь я,

Как тоскую,

Как твое дыханье пью,

Как в твоих лучах живу я

И склоняюсь в тень твою?!

Перевод Ю. Нейман

* * *

Сейчас тебя я обниму

Легонько,

Еле-еле —

Так сон к сыночку моему

Приникнет в колыбели.

А то возьму

Да обниму

Так крепко,

Так опасно,

Как ветер,

В пламени, в дыму

Взрывной волны фугасной

Обнимет корабля

Корму,

И тот провалится

Во тьму

Средь моря

В полдень ясный.

Но нет!

Тебя я обниму

С тоскою той бесценной,

Что человеку одному

Доступна во вселенной.

Перевод А. Кронгауза

С ТОБОЙ

И до тебя

Дышал я,

Жил,

Вверх поднимался, дорожил

Привычной будничностью всей.

В потоке жизни я кружил,
Я ощущал ее накал
И слово пристально искал,
Как праздник в маете моей...

Но все ж

С тех пор как мы близки,

И мы с тобой,

Как две реки,

Слились в одно,

Сплелись в пути —

Не разорвать, не расплести!..

С тех самых пор

Очнулся я

Как будто бы от забытья,
Как будто кто-то на лету
Вернул мне свежесть, остроту
Первоначальных детских дней...

И будни — радужней

С тобой.

И праздник — праздничней

С тобой.

И завтра — завтрашней

С тобой.

И правда — правдашней

С тобой.

Перевод Ю. Нейман

МАТЕРИНСТВО

1. И однажды...

Как тихий свет луна

В сетях листвы

Несмело,

Так в зарослях ресниц

Глаза ты прячешь надолго.

Есть летний день такой:
Жара уже созрела.
Но влагой дышит все он,
Над ним — сияньем радуга.

И ты, судьба моя,

Не с каждым ли мгновеньем

Ты вдумчивей становишься

И тише,

И удивительным

Сияешь удивленьем

И слушаешь себя,

Еще не слыша?..

И вот однажды...
Ночью это будет...
Ты словно спишь,
Хотя глаза открыты...

Вдруг легкие толчки тебя разбудят...
Под сердцем он забился...

И — смотри ты!
Планета наша
Не сошла с орбиты!

2. В дождливый день

Пусть дождь косой сечет вам плечи, —

Дорогу дайте ей тотчас!..

Иль не признали,

Торопясь,

Кто это вам идет навстречу?!

Сама в себя погружена,

Плывет — как будто бы Царица...

Не допустите!..

Не должна, -

Слеза из этих глаз скатиться!

Дорогу уступите ей!

И вас обдаст теплом лучей,

Как в раннем детстве...

Словно время

Внезапно обратилось вспять,
И солнечная благостыня
Вдруг заструилась с небосини...

Идет навстречу красота,
Идет навстречу чистота,
Несет свое святое бремя
Навстречу
Будущая мать.

Перевод Ю. Нейман

К ЖЕНЕ

Жена,

Дай руку,

Не спеши,

Забудь о будничной заботе —

Ведь ты душа моей души

И плоть моей уставшей плоти.

Когда мне тяжко,

Я привык:

Груз на двоих мы делим словно.

Сдержав свой древний женский крик,

Стоишь

И слушаешь безмолвно.

Один и тот же ветерок

Одновременно нас коснется.

К обоим

Первенец сынок

Вбегает в комнату, как солнце.

Я песнею одной горю,

Что давним пламенем палима.

И ты прости,

Когда смотрю,

Тебя не видя, мимо, мимо...

Не удается мне строка:
Вот — родилась и... раскололась.
И, кажется, издалека
Доносится твой близкий голос.

Тогда в далекие края

Я уношусь,

Забыв усталость.

Но это песня не моя —

Она тебе предназначалась.

Перевод А. Кронгауза

* * *

Вам кажется, наверно:

Чуть восток

Планету удостаивает ласки,

Разбуженный рассветом,

Мой сынок

Неторопливо открывает глазки.

Неправда:

Над землей восходит солнце

И вспыхивают ярко небеса

Лишь в тот момент,

Когда малыш проснется,

Когда откроет мальчик мой глаза.

Перевод А. Кронгауза

ТРИ ПЕСНИ

Видно, нет чудесней,
Чем мои сокровища:
Песня,

песня,

песня —

Нужно ли чего еще?
Первая — сыночка,
А вторая — мамина,
Третья — обе вместе,
Посудите сами вы:
Что такое «вместе»?
Та и другая?
Вместе — вся вселенная
Без конца и края!

Перевод Г. Абрамова

ХОРОШЕЕ НАСТРОЕНИЕ

На улице сегодня грязь и слякоть.
Ну и погодка. Впору плакать.
Промозглый ветер взялся за свое
И треплет туч нечистое тряпье.
И муза, ожидая вдохновенья,
Отчаялась. Кончается терпенье.

В кармане (только это мой секрет)
Особого веселья тоже нет.

И все же... Что такое, не пойму —

Мне хорошо. Мне наплевать на тьму.

На мокрой улице я песнь пою,

Волненье я прохожим раздаю

И разговариваю с ветром

О чем-то радостном и светлом.

Мой четкий шаг пружинист и упруг.
(А денег нет!)
Плевать на это, друг.

(А дождь идет!)

Плевать на непогоду.

Придет весна, лед превратится в воду.

Но в чем причина радости такой —
Стремительной,

высокой

и шальной?

Постой.

Я вспомнил:

Нынче

В полшестого

Сынишку я укачивал грудного.

Он так орал,

Что и без лишних слов

Понятно было:

Сын в отца.

Здоров.

Перевод Р. Сефа

* * *

Доверчивое, теплое родное существо

Ко мне прильнуло ласково, спокойствием дыша.

И кажется, что грустного не звал я ничего,

Что ни утрат, ни горечи

Не ведала душа.

Шагаю с ним по улице

среди других людей,
И нам вдвоем так радостно,
Нам так легко — в пути...
Толпа ликует, плещется...
И верится, что в ней
Ни злого, ни коварного
Сегодня — не найти.

Сегодня упиваюсь я дыханием земли.

Сегодня солнце — солнечней,

Синее — синий цвет...

И только ворон каркает:

Он где-то там, вдали,

Угрюмо сокрушается,

Что смерти — больше нет.

Перевод Ю. Нейман

НАПУТСТВИЕ

Да не сможет солнце наглядеться
Натвое сияющее детство
На земле у нас!

Юности да не померкнет пламя!

Жадный к жизни, щедрым будь с друзьями

На земле у нас!

Подымайся радостно с рассветом,
Углубляйся в труд зимой и летом
На земле у нас!

Дружба — для всего она опора —
От былинки до густого бора
На земле у нас.

Пусть в кругу любви и дружбы прочной
Всё к тебе приходит в час урочный
На земле у нас.

Хлеб и соль, и жизни полдень ясный...
Смерть... Что делать?.. Все мы ей подвластны!

На земле у нас.

Счастье ли, напасть ли — будь спокоен,
Чтобы люди вспомнили не раз:
— Он и вправду жизни был достоин
На земле у нас.

Перевод Ю. Нейман

РЕБЕНОК И МОРЕ

Какая тональность здесь теме под стать,

В миноре,

А может, в мажоре

Точней, удивительней мне написать

Картину «Ребенок и море»?

Здесь волны огромны,

Ручонки малы,

И все безмятежно, как в детстве.

Ребенок

Ирядом громады валы

Играют в опасном соседстве.

Волна за волной,
За накатом бросок,

Ревут или ухают звонко,
Чтоб вдруг осторожно прибрежный песок

Лизнуть,

Не коснувшись ребенка.

И в раме огромной небес и земли
Стихия себя укротила.

Хочу я,

Чтоб к берегу люди пришли,

Где залита солнцем картина:

Волна за волною

И Детские ножки,

Сперва осторожно,

Сперва понемножку

Друг другу навстречу,

На самую кромку —

То к морю — ребенок,

То море — к ребенку.

Пока привыкают,

Смелеют

И вскоре

На равных играют

Ребенок и море.

Перевод А. Кронгауза

О ЧЕМ ШУМЯТ КЛЕНЫ

Неподалеку от суетных улиц
В тихом проулке дома повернулись
К шуму спиной.

Там дворик мощеный.

И солнце в молчанье

Сквозь ветки течет, пробивая лучами

Навес их сплошной.

О чем эти клены?

Понять не легко мне.

Как все это было? Сейчас я припомню.

Постой-ка, постой.

Так солнце светило, как в детстве бывает,

Лишь в детстве. Так, может быть, мир открывает

Прозревший слепой.

И небо, и землю он видит не так ли? —

Как будто проклюнулся мир наш из капли

Росы поутру...

Всех благ вам! — коль вы, как в скорлупку ореха,
Упрятали в сердце поры этой эхо,
Подобно ядру.

Как рощу поутру захлестывает щебет,
Ребячьи голоса переполняли двор.
Стремительно, как мяч, взмывало солнце в небе,
Сиял, как солнце, мяч и так же плыл в простор.

Вы помните еще тот первый день каникул?
Он долог был, как жизнь, прозрачен поутру.
Далеких сосен шум уже нам путь накликал,
В нем слышалась тоска во играм и костру.

Мы в лагерь за город когда еще поедем!
Дел хватит во дворе, их непочатый край.
Греми же, барабан! И зов блестящей меди
Бросай нам, громкий горн! Прошу тебя, играй!

Оставьте же меня с дошкольниками вместе,

Доверьте мне ребят и отправляйтесь в путь.

Им надо позарез расти — я это говорю по чести, —

Им надо подрасти

Хоть на год, хоть чуть-чуть...

Ну разве есть у них для зависти минута?

Им некогда. Война.

Такая, что — держись!

Кому бы ни пришлось в сраженье этом круто,

И кто б ни выиграл, — берет не смерть, а жизнь.

Перевод А. Ревича

СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ БАЛЛАДА

Давным-давно, давным-давно, однажды поутру

Гришутка встретил Галочку, соседку по двору.

Ее он — за косичку, она его — пинком.

В тот день Гришутка Галочке заклятым стал врагом.

Но озорник какой-то старательно углем

Раз десять нацарапал на стенке за углом...

Мальчишки хохотали,

Твердили вновь и вновь:

«ГРИША плюс ГАЛЯ

Равняется ЛЮБОВЬ».

Потом Гришутка с Галочкой в один ходили класс

И спорили по-прежнему и ссорились не раз.

Он скажет «день», а Галочка, конечно, скажет «ночь»,

Едва он к ней приблизится, она умчится прочь.

И озорник какой-то кусочек мела взял,

И на доске на классной он крупно написал

(Дежурные стирали,

Но мог прочесть любой):

«ГРИША плюс ГАЛЯ

Равняется ЛЮБОВЬ».

Но детство пролетело. И грянула война.

И на задымленный перрон пришла к нему она.

Стояли, словно не было вокзальной толкотни,

И встречу первую свою припомнили они:

«Тебя я — за косичку, а ты меня — пинком,

Но кто-то нацарапал старательно углем...

Мальчишки хохотали,

Твердили вновь и вновь:

«ГРИША плюс ГАЛЯ

Равняется ЛЮБОВЬ».

Пробита в четырех местах была его шинель.
Палата госпитальная. Промятая постель.
И около дежурила с утра и до утра
Со школьною косичкою военная сестра.
И чтобы не устала, не поникла голова,
Царапала сестрица какие-то слова.
Другие их не знали,
Наивных этих слов:
«ГРИША плюс ГАЛЯ.
Равняется ЛЮБОВЬ».

Но раненый поправился, и снова он в бою,

И у рейхстага он вздохнул и снял шинель свою,

И все ему припомнилось, что было и прошло,

Что вихрями свинцовыми, казалось, занесла:

Косичку. Школу. Галочку. Задымленный вокзал.

И на стене рейхстага штыком он написал

(Не зря тут погибали,

Не зря лилась тут кровь):

«ГРИША плюс ГАЛЯ

Равняется ЛЮБОВЬ».

Давно снесли тот старый дом. Теперь на месте том

Над площадью сверкающей стоит чудесный дом.

Там все теперь по-новому, и утром во дворе

По-новому играется веселой детворе.

Но что напоминает былую песню мне —

Не надпись ли знакомая на каменной стене?

Пусть все ее читали,

Я повторить готов:

«ГРИША плюс ГАЛЯ

Равняется ЛЮБОВЬ».

Перевод А. Кронгауза

СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ БАЛЛАДА

Давным-давно, давным-давно, однажды поутру

Гришутка встретил Галочку, соседку по двору.

Ее он — за косичку, она его — пинком.

В тот день Гришутка Галочке заклятым стал врагом.

Но озорник какой-то старательно углем

Раз десять нацарапал на стенке за углом...

Мальчишки хохотали,

Твердили вновь и вновь:

«ГРИША плюс ГАЛЯ

Равняется ЛЮБОВЬ».

Потом Гришутка с Галочкой в один ходили класс

И спорили по-прежнему и ссорились не раз.

Он скажет «день», а Галочка, конечно, скажет «ночь»,

Едва он к ней приблизится, она умчится прочь.

И озорник какой-то кусочек мела взял,

И на доске на классной он крупно написал

(Дежурные стирали,

Но мог прочесть любой):

«ГРИША плюс ГАЛЯ

Равняется ЛЮБОВЬ».

Но детство пролетело. И грянула война.

И на задымленный перрон пришла к нему она.

Стояли, словно не было вокзальной толкотни,

И встречу первую свою припомнили они:

«Тебя я — за косичку, а ты меня — пинком,

Но кто-то нацарапал старательно углем...

Мальчишки хохотали,

Твердили вновь и вновь:

«ГРИША плюс ГАЛЯ

Равняется ЛЮБОВЬ».

Но раненый поправился, и снова он в бою,

И у рейхстага он вздохнул и снял шинель свою,

И все ему припомнилось, что было и прошло,

Что вихрями свинцовыми, казалось, занесла:

Косичку. Школу. Галочку. Задымленный вокзал.

И на стене рейхстага штыком он написал

(Не зря тут погибали,

Не зря лилась тут кровь):

«ГРИША плюс ГАЛЯ

Равняется ЛЮБОВЬ».

Давно снесли тот старый дом. Теперь на месте том

Над площадью сверкающей стоит чудесный дом.

Там все теперь по-новому, и утром во дворе

По-новому играется веселой детворе.

Но что напоминает былую песню мне —

Не надпись ли знакомая на каменной стене?

Пусть все ее читали,

Я повторить готов:

«ГРИША плюс ГАЛЯ

Равняется ЛЮБОВЬ».

Перевод А. Кронгауза

* * *

Скажет один:

— Это на сон похоже...
Скажет другой:

— Это сон — навек...

...Крови горячей бег
Под холодною кожей —
Вот что такое зима.

Перевод Ю. Нейман

ЛЕС

Дуб — как витязь, чутко спящий,
Снег и лед — его кольчуга,
Заколдованной царевной
Спит береза в зимний день,

Но когда весною в чаще
Воздух задрожит упруго,
И призывно, страстно, гневно
Затрубит в лесу олень,

Тотчас бросится в сраженье
Всех ветвей неразбериха —
За погибелью, за славой...
И пойдёт переполох:

Гром; и ливень, и движенье...
...А пока — светло и тихо.
Стужа властвует... И, право,
Зимний лес — совсем неплох.

Перевод Ю. Нейман

ЗИМА

Права сто тысяч раз

Зима лихая:

Согнулись вы — драконит вас

Не отпуская.

Кто слаб,

Кто выстоять не смог, —

Ей не по нраву,

Того с презреньем валит с ног,

Дерет на славу.

Хвала тебе, мороз

И вьюга злая.

О том, что с вами спор не прост,

Давно я знаю.

Но русский холод нас не брал, —
Народ безусый,

Когда со Ржевом Гжатск пылал
Со Старой Русой.

Вела нас ненависть вперед
На недругов заклятых,
Под кожей пальцев таял лед
На автоматах.

Права сто тысяч раз
Зима лихая.

Поблажки слабому не даст,
Пред смелым отступая.

Я знал, как в теле кровь течет,
А пот — снаружи
На самой тяжкой из работ
В полярной стуже.

Земле, одетой в лед, хвала!
Я был обучен ею,
Как одолеть дороги зла
И стать добрее.

Перевод А. Ревича

ТОЛПА

Как много здесь людей слилось!
Все улицы — как струи рек...
Но каждый встречный —
Званый гость,

Но каждый новый человек —
Тобою не открытый мир.

Один из них —
Богат, широк...
Другого — тесен,
мал мирок.

Тот — враг тебе,

А этот — друг...

Но знай, страшней всего — недуг

Оледененья, равнодушья...

Пусть не скользит усталый взгляд
С недоуменьем и тоской
По этой вот волне людской,
По всем подряд!..

Любуйся капелькой любой
Потока мощного...

Мостком
Над пропастью
Между тобой
И ним,

И тем, кто незнаком,
Свое ты сердце перебрось!..

Не в этом ли — твой долг суровый,
Наградой ставший неприметно, —
Пред этою многоголовой,
Пред этою многопланетной
Толпою?..

Перевод Ю. Нейман

ПЕСНЯ О МАРКИШЕ

Перец Маркиш,

Перец Маркиш!

Где Волынь? Где гам базарный?

В заревах России жарких

Мчатся лавы конных армий.

Братья падают в бурьяны,

Кровь из песни, как из раны,

Стонут матери и вдовы,

Но огнем, зарей багряной

В муках мир восходит новый.

Спят курганы в дымке ранней,
Веет эпос твой ветрами...
Погляди за Днепр.
Ты видишь? —
Замерло восхода пламя,
Слыша твой могучий идиш.

Снова бой,

И снова — долгий:

В гетто

Кровь течет рекою,

Вздыблен,

Взорван берег Волги.

Ты спешил в горнило боя

Как летящий к фронту поезд.

Перец Маркиш,

Перец Маркиш!

Рушится поток кипучий

С гор, где снег искрится маркий.

Где целуют лед на круче

Только ветер,

Только, тучи.

С гор, где нет орлам дороги,

Мчит поток через пороги,

Нет преграды водам горным.

Ты таким же был упорным,

Все преграды брал с размаху

Вопреки смертям и страху,

Свет неся народу

Яркий.

Прочь унынье!
Прочь унынье!
Смерть бессильна.
Жив поныне
В песне звонкой,
В строчках жарких
Перец Маркиш,
Перец Маркиш!

Перевод А. Ревича

ПОЭТУ

...Но если кончу труд и отложу тетрадь,
То это будет знак, что мне пора

в дорогу.

С. Галкин

«Он нависал, тот миг, неотватим…»

1

Он нависал, тот миг, неотвратим,

Как тень секиры, холодя затылок...

Нет Галкина.

Он был таким живым,

Но сердце недопевшее застыло.

Мне говорят — скончался он во сне.

Но разве мог он умереть иначе?..

Робея смерть стояла в стороне,

Пока он пел, то радуясь, то плача.

Она была бессильной в те часы

Пред властью сердца — слабого, больного,

Похожего на капельку росы,

Что соскользнуть с листка вот-вот готова.

Рожденью слова трудно помешать...
И смерть не раз меняла гнев на милость,
Пока звучала песня и струилась,
Пока поэт не отложил тетрадь...

Перевод Ю. Нейман

«Чем светлей голова, тем сильней седина…»

Чем светлей голова, тем сильней седина,

И тогда неизбежно над нами,

Словно коршуна тень, кружит смерть-сатана —

Совершает круги за кругами...

Сделать больше, чем сделал, хотел бы любой.
Только смертны мы все...

И, однако,

Мертвый лев мне милее собаки живой,
Мертвый лев все же лев — не собака.

Без надрыва к тебе прихожу, мой поэт,
Без тоски и душевной отравы —
Как приходит на землю предутренний свет,
И как росы приходят на травы;

И как хлеб, и как соль — на сосновый мой стол,
И как слово твое — прямо в сердце...
И клянусь я тебе всем святым, что не стал
И не стану прислужником смерти!

Перевод Г. Абрамова

РАССВЕТ

Язык родной. Каким щитом,
Каким заклятьем он храним?
Пробился он сквозь прах руин,
Сквозь пламя, пепел, бурелом.

И корни глубину бурят,
Чтоб влагу дать его листве,
Все кроны меж собой в родстве,
Язык мой — всем другим собрат.

Он выжил, выжил, не зачах,
Его плоды питает прах
Шести мильонов. Нет, не зря
Зовет рассветом наш народ
Любой конец, любой исход.
Строка последняя — заря.

Перевод А. Ревича

СОРОКОЛЕТИЕ

Мне сорок лет? Не может быть!
Мелькнул за годом год,
И паутины белой нить
Нет-нет в кудрях мелькает.

Дышать легко. Мой мир не стар,
Просторны небеса.
Вовсю земной кружится шар,
Как пот, блестит роса.

Гляди — меня учил народ, —
Как сочен мир и спел,
Как старый дуб весной цветет —
Совсем помолодел.

Дитя играет день за днем,
Глядь — детство навсегда
Прошло... Поплакать бы о нем,
Смешно — не те года.

Мне кажется подчас:
Тряхну я головой,
И седина слетит,
Как вишен цвет весной.

Прекрасен каждый миг,
Когда стремишься ввысь, —
Зачем же убеждать его:
Остановись!

Я каждый новый миг
Нетерпеливо жду,
И сердца стук
Со временем в ладу.

Я не беспечен, как дитя,

О нет!

В суровый,

Гордый век

Я прожил сорок лет.

Перевод А. Ревича

ОСЕННЯЯ ПЕСЕНКА

Лето, со мной не прощаясь, ушло,
Осень меня привечала не очень.
Хмурая туча легла на чело, —
Вот и пою себе так, между прочим.

Нет, не со зла я напев свой тяну,
Тихий, на ласковый дождик похожий.
Люди, не знаю исам почему,
С каждым рассветом вы сердцу дороже.

Дни провожаю, как милых гостей.
Поле ждет снега, с травою рассталось.
Не замечаешь в мелькании дней,
Как приближается, шаркая, старость.

В самой туманной дали узнаю
Близость измены, дыханье тревоги.
Не потому ли, что был я в бою,
Знаю, что люди добрее, чем боги?

Перевод А. Ревича

ДРУГУ

Как буйно над безмолвием могил
Деревья разрослись!..

И ты со всеми

Сад насаждал, и ты, хотя б на время,
Об одиночестве своем забыл.

Твой труд во всем, что тут свежо и ново,
У тех домов, где детвора щебечет...
И, может быть, еще найдешь ты слово,
Что раны старые твои залечит,

Перевод Ю. Нейман

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО

Ну, что ж, — обо мне погорюйте, друзья,
Как водится меж людьми...
Но в жизни печалиться долго нельзя!
Она хороша, черт возьми!

Хоть крохами радость была мне дана,
А горя — невпроворот!
Я жизнь восхваляю... А смерть, она
Пусть пропадом пропадет!

Клянусь вам, несчитанные года,
Бессмертья холодный сон
Сменил бы на краткие дни, когда
Смертельно я был влюблен!

Мне бы жить, бедовать

И любить опять,

И снова в строю друзей

Плечом к плечу

По земле шагать

Под смертной звездой моей!

Перевод Ю. Нейман

АККОРД

Когда от клавишей из-под упавших рук

Последний взмоет звук,

Ты мысль мою поймай,

Возникшую из мук,

Поймай горячий миг

Смятенных чувств моих.

А я останусь в стороне,

Прислушаюсь к струне

И слезы радости тайком

Смахну платком...

Что это?

Музыка?

Перевод А. Ревича

ТРАВА

И слабая трава
Восходит сквозь гранит.
Что говорит строфа?
А то и говорит.

Сольются родники
С морскою глубиной.
Чем кончатся стихи?
Авось не запятой.

Откуда ни возьмись —
И травы, ислова,
Но постоянен смысл
Случайного родства.

Перевод О. Чухонцева

У СТАРОГО ИСТОЧНИКА

К нему я возвращаюсь иногда,
К источнику древнейшему...

Живая

Вода свежа, как в прежние года,
И шепчет, с памяти всю пыль смывая:

— Теперь ты можешь вновь идти вперед,
Но не забудь, что за твоей спиною,
Как песнь, тропинка тянется, ведет
Туда, где путь издревле начат мною...

Повсюду — на горах, среди степей —
Поведай людям, где я клады прячу.
Пускай они придут ко мне скорей!
Пусть черпают, и стану я богаче!

Тесней сольется плеск моей струи
С ключами братскими других нагорий...
Я — песнь твоя... Но разве — не твои
Все волны несмолкающего моря?!

Перевод Ю. Нейман

ЛЕС И ЖЕЛЕЗО

На земле появилось железо,
И не стало жизни для леса,
Задрожал от корней он до крон:
«Топоры под стволами засвищут,
И пойдёт над дубравами стон...»
А железо смеется:
«Вас тыщи,

Вы не лезли бы вон из коры,
И не шли бы на топорища, —
Не рубили бы вас топоры!»

Перевод А. Кронгауза

ВИНО И МУДРОСТЬ

Лучшее,

Ценнейшее вино

Сохраняется в подвалах вечных —

В глиняный кувшин заключено,

В бочках,

В бурдюках из шкур овечьих.

В серебре и золоте держа,
Не сберег его никто покуда,
Все вино зарежет без ножа
Эта драгоценная посуда.

Уксусом становится оно.

Но не буду я распространяться,

Потому что мудрость,

Как вино,

Тоже любит просто одеваться.

Перевод А. Кронгауза

КОГДА БЫ…

Когда бы мне

Всего хватало,

То жить бы очень скучно стало.

Но мне везет.

Скажу опять,

Что если с завтрашнего дня

Ходить начну я вверх ногами,

То и тогда мне (между нами)

Чего-то

Будет не хватать.

Перевод Р. Сефа

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Мой сынок, у мамы с папой

Ты один покуда.

Но не надо, милый, плакать —

И другие будут!

Спи, мой крошка Береле!

Птичка спит на дереве,

Месяц шьет пеленочку

Моему ребеночку!

Даже кошку мышь не дразнит,

Спит на полке мячик,

А для мамы просто праздник,

Если сын не плачет!

Дай сотру слезиночку

С пухлых щечек-ямочек!

Спи, моя кровиночка,

Мой жемчужный камушек!

Бай, бай, бай, бай!

Ветер, ветки не качай,

Пусть лес не шумит —

Пусть мой мальчик крепко спит...

Перевод Т. Сикорской

СКАЗ О ПОРТНОМ

Жил старый портной, мастер тонкого дела.
По имени Янкель, а может быть, Эле.
Он жил не тужил, если верить рассказу,
А шил он тандет* и кроил по заказу.
Не знал ничего, кроме ножниц, с рожденья,
Но делал работу — одно наслажденье.
Строчил да утюжил, — ну, словом,

портняжил
И через утюг уважение нажил.

Вот важный вельможа приехал однажды
Не то из Варшавы, не то из Деражны.
Аллюром — наметом, карьером, галопом
Вдоль улиц, где круглые спины холопов
Согнулись в поклоне, влетел он на тройке,
А кони так садят, что рвутся постромки.
И вот, когда стали взопревшие сани,
Богатый вельможа с лихими усами
Ввалился в домишко к седому портняжке.
Аж похолодел утюжок у бедняжки!

— Эй! — крикнул с порога он с барскою шуткой. —
Жидок, как зовут тебя — Беркой иль Юдкой?
Ты, вижу я, стар, да мастак на все руки.
Бери-ка товар да верни-ка мне брюки!

— Товар ваш, — портной улыбнулся, — что надо. —
Махнул сантиметром и смерил что надо. —
Не гневайтесь, пан, на холопье раденье,
Сошью вам штаны, не штаны — загляденье.

Портной над штанами полгода трудился,
А кончил труды — и со свертком явился.

— Эй, ты! — закричал, багровея, вельможа. —
Ты где пропадаешь, поганая рожа?
Ты знаешь, болван, —

он надвинулся грозно, —
Что мир за неделю был господом создан?
А ты одни брюки мурыжишь по году?
А ты?.. На конюшню всю вашу породу!

— Вы правы, вельможный, не мне с ним тягаться,
С творцом, в чьем творении грех сомневаться, —
Ответил портняжка. — Но сделайте милость,
Взгляните на ваши штаны, ваша милость.
Смотрите, какие изящные складки,
Глядите, коленки на гладкой подкладке,
Хотите — сама расстегнется ширинка.
Ну что за штаны, не штаны — а картинка!
Теперь посмотрите на божье творенье!
Ну что за убожество, что за сравненье?
Тьфу!

*тандет - готовое платье

Перевод О. Чухонцева

ПОЖЕЛАНИЕ

Пусть враги владеют всем,

чем они уже владеют.

Но голодный стол — зачем?

пусть имеют что имеют.

Пусть в обед у них индейки,

фаршированные шейки,

вдоволь зелий и сластей,

вдоволь рыбы без костей,

что мне сласти да индейки —

я не дал бы и копейки.

А желать — так только малость

пожелать хочу врагам:

чтобы сладость им не в радость,

чтобы мед не по губам!

Пусть враги владеют всем,

чем они уже владеют.

Но холодный дом — зачем?

пусть имеют что имеют.

Пусть живут в больших палатах

для приемов и парадов,

где один ковер узорный

от гостиной до уборной,

где подушки как ватрушки —

я не дал бы и полушки.

А желать — так только малость

пожелать хочу врагам:

чтобы праздность им не в радость,

чтобы пух не по бокам!

Пусть враги владеют всем,
чем они уже владеют.
Но худых детей — зачем?
пусть имеют что имеют.
Это верно, что отец —
вор, доносчик и подлец,
но ребенок, он невинен,
простодушен и наивен,
и скажу без дураков:
я не враг детей врагов.
Пусть растут и вырастают,
из-под крыши вылетают
от отца, от подлеца,
нет прекраснее конца!

Перевод О. Чухонцева

* * *

Смерть придет —
Ее бы встретить как олень:
В прыжке последнем распластавшись
Под небесами грозовыми.

Смерть придет —

Ее бы встретить как орел:
Полет не завершив, на землю рухнуть
И жаркой кровью скалы окропить.

Прекрасно, правда?

Но еще прекрасней
Смерть будничная.

Ты — один,
Все люди, словно белки в колесе,
В своей привычной жизни суетятся;
И ты уйдешь — внезапно, незаметно,
Падешь, обыкновенный человек,
Под тяжкой ношей
Верности и долга.

Перевод Б. Камянова

* * *

Питайся хлебом и водой,
Останься гол и бос.
И память не бери с собой —
В лицо чужбине брось.

Пусть лес кричит: "Не уходи!" —
И стонет от тоски.
Пусть голос детства позади
Рвет душу на куски.

Пусть плач его тебя зовет,
Пусть поседеешь враз –
Гляди вперед,
Иди вперед,
Иди — и в добрый час!

Перевод Б. Камянова

12 АВГУСТА 1952

Сжимается сердце при мысли о том,
Как ночью на казнь повели их тайком,
И единственным светом, блеснувшим во мгле,
Был залп, разметавший их тела по земле...
Ни могил, ни надгробий. Лишь список имен:
Маркиш. Гофштейн. Квитко. Бергельсон.

Перевод Р. Торпусман

(Составление – В.И. Кишеневский,2002,2005)