Два обстоятельства побудили меня задуматься над означенной темой. Вернее – три.
Первое – записанное вчера интервью-исповедь с Аллой Ефремовной Гербер, старейшим борцом с ксенофобией в нашей стране (борцом деятельным и успешным – один инициированный и выигранный ей процесс Осташвили чего стоит).
Второе – дискуссия о русско-еврейских отношениях, развернувшаяся на сайте и неприятно поразившая верхоглядством и безответственностью наших так называемых почвенников.
Третье…
На фото: А. Гербер и О. Чуб
Так получилось, что до дома Аллы я добирался в метро – и промыслительно столкнулся нос к носу с омерзительной сценой (очень репрезентативной, как сказали мне потом завсегдатаи подземки): в полный (!) вагон вошла группа совершенно тверезых подонков славянской внешности и - о нет, никого не стала избивать (эта добрая традиция великодушного и хлебосольного народа, по-видимому, осталась в прошлом) – лишь деликатно попросила сидящих в вагоне вьетнамцев покинуть его, «дабы ничего не случилось в пути». Те послушно встали и выполни приказ негодяев – точно так же, как смиренно люди читали надписи, сделанные нелюдями вроде «Евреям и собакам вход воспрещен». Я вышел следом, содрогаясь от отвращения и стыда за свой народ (не народ, конечно, а чернь, довольно многочисленную, смердящую, отключенную от сети мирового разума и готовую на любое злодеяние)...
Вот один из оппонентов Леонида Зильберга, заимствовавший стилистику протодьякона Кураева, талантливейшего и циничнейшего из русских антисемитов, выуживает, словно блох из сучьего охвостья юдофобские высказывания из мировой истории, пытаясь хоть в какой-то степени отмыть своего черного кобелька (еще одна метода отмывки – дотошный сбор секс-компромата на правозащитников «по просьбам трудящихся». Принцип стар как мир: «он мал, как мы, он мерзок, как мы!»). Вот другой критикан походя бросаетбессовестный упрек в адрес администрации США по поводу бомбежек Югославии и необнаруженного в Ираке ядерного оружия (как будто дело в оружии, которым любая тирании может обзавестись в мановение ока – тот же Кувейт был взят ими без всякого оружия). Словом, с бору по сосенке – русскому пьедестал. Красуйтесь, Емели, пока не слетели!
Чего не отыскать днем с огнем во всех этих русофильско-охотнорядских откровениях, так это теологического осмысления трагедий 20 века. Думающий читатель, справедливо ожидающий от «православных журналистов» рассказа об осмыслении православным богословием ГУЛага и всего, что стоит за этим понятием, вынужден довольствоваться новым пряничным славянофильством – насквозь мещанским, спекулятивным, не отягощенным малейшей моральной рефлексией. Трагическое чувство России ему недоступно - попытки имитировать его сразу сбиваются на риторику а laКуняев и Ко. Нечего рассчитывать наразмышления на тему "русское христианство после ГУЛага" – православного осмысления ГУЛага нет. Православного богословия после ГУЛага нет, просто потому что, по глубокому наблюдению Сергея Лезова, и христианского богословия на русском языке сейчас нет. Единственное, чем мы располагаем, это попытками богословского осмысления произошедшего в 20 веке, предпринятыми либеральной когортой русского (действительно русского, а не советского) священства. Покойные Александр Мень, Георгий Чистяков, Вениамин (Новик), ныне здравствующие Глеб Якунин, Владимир Зелинский, Петр (Мещеринов), Яков Кротов, Иннокентий (Павлов), Иоанн Свиридов – атланты сегодняшнего православного христианства, замешенного на ферменте совестливости и трагического сомнения в правоте исповедуемой веры. Совсем немного для карраса избранных – да и те избранные, как всегда в этой стране, - в резервации, заботливо замастыренной руками-крюками победоносцевых-шевкуновых-смирновых – неистребимых политкомиссаров военно-полевого богословия (вот уж трижды прав Евгений Евтушенко – «есть у банд один закон – кто не в банде – тех в загон»).
Философ и теолог Пауль Тиллих, один из наиболее значительных творцов христианской мысли 20 века, заметил, что христианин сейчас "не может присоединиться к хору тех, кто живет в мире неопровергнутых утверждений". Тиллих имел в виду не Катастрофу, а современный кризис доверия ко всем наличным мировоззренческим системам, в том числе и к христианству. Однако словами Тиллиха можно выразить исходную смысловую установку теологии-после-Освенцима: сейчас, после Катастрофы, христианин больше не может жить "в мире неопровергнутых утверждений". Западная Европа сегодня стоит перед пониманием того, что Холокост - это проблема не еврейского народа, а всего человечества. Для нас это проблема самосознания, способ, попытка отрефлектировать самих себя и ту реальность, в которой мы живем. Вот почему весь мир возвращается к этой теме на пороге третьего тысячелетия. Вот почему в Берлине (да и не только там) на улицах и в парках можно увидеть щиты с надписью об ответственности немцев (в том числе и ныне живущих) за злодеяния фашизма. Чувство вины определяет нравственный облик современной немецкой интеллигенции. Сегодня стыд перед еврейством за Холокост – неотъемлемая черта немецкой (и – шире – европейской) ментальности.Да что европейской - в Вашингтоне в 1993 году был открыт Музей Холокоста, который посетили более 9 миллионов человек, причем по статистике, из каждых десяти посетителей только один еврей, остальные – люди других национальностей. На открытии этого музея президент Клинтон сказал, что каждый американский мальчик и девочка должны пройти здесь круги ада, чтобы Холокост никогда не повторился. Слышали ли вы что-либо подобное в России (я не говорю о совестливых единицах – Сахарове, Ковалеве, Политковской, Афанасьеве)? Здесь – картина прямо противоположная – распространяются вещи, присущие формированию протототалитарного мировоззрения, которое Умберто Экко назвал «урфашизмом». Здесь много признаков – культ героя, определенный отбор в истории, определенный отбор в национальных представлениях, возвышение общего над частным.Это все прошлые и нынешние вожди партии, сам "аппарат", идейные сталинисты, идейные националисты, славянофилы и с ними вся необъятная Русь - нищая, голодная, «неправдоподобная, как стадо платяных вшей» (Исаак Бабель), но по-прежнему видящая избавление от всех бед только в "твердой руке", в "хозяине", в дыбах, тюрьмах и иконе-вожде. Совершенно закономерно, что антиподом такого сознания мыслится народ, создавший Тору и Евангелие, который никогда никому не причинил зла: врачи, учёные, просветители, музыканты, экономисты - они были белыми воронами, «выродками» средневековья, жертвами вечного Холокоста, ибо «нация господ» не выдерживала с ними конкуренции и избирала самый простой способ выиграть состязание: газовую камеру и крематорий. На днях я посетил типовой московский лицей имени пророка Маймонида – на переменах еврейские юноши и девушки в коридорах музицируют на скрипках и альтах. Чем занимаются на переменах в школьных туалетах развращенные окаянным антихристианским Западом чада поющих трегубую аллилуйю «великой России», гадать не берусь. Лучше вспомню пресловутый анекдот застойных времен о том, что два еврея – шахматный турнир, трое – симфонический оркестр. Русская же «всечеловечность» (ох уж и большим иронистом был Федор Михайлович!), к сожалению, как правило редко простирается за пределы интеллектуального алкоголизма, блестяще описанного карнавальным Веничкой Ерофеевым. Да, Россия – загадка, которую «умом не понять». Последняя загадка Сфинкса, наподобие той, которую силится и никак не может разгадать герой «Москвы - Петушков», пытающийся подсчитать, сколько раз в год знаменитый ударник Алексей Стаханов ходил по малой и по большой нужде.
Сама мысль о том, что можно жить иначе, для нас оскорбительна. Вот потому-то и «не жаль нам пастернаковский рояль». Именно русский недифференцированный тоталитарный ройнаучил наспитать свое сердце живительными токами ненависти – не только к гениальным евреям, но и к гордым чеченцам, простодушным грузинам, веселым украинцам, степенным эстонцам, трудолюбивым таджикам. Антисемитизм, конечно, занимает в этой гамме ненависти особую нишу, ибо он нечто большее, чем обычная национальная неприязнь. Это некое довлеющее самой глубинной сути русского народа антиоткровение, такое желанное и сладостное, что с ним и водка становится крепче, и хлеб вкуснее, и душа горячее. Однако самым большим парадоксом является то, что в результате никто нас не любит, кроме…евреев, которые, по наблюдению Юрия Марковича Нагибина, «даже оказавшись в безопасности, на земле своих предков, продолжают изнывать от неразделенной любви к России».
Один немецкий теолог объяснял своим студентам, как он определяет ценность новой философской идеи: «Надо посмотреть, может ли эта идея оставаться неизменной после Освенцима. Если Освенцим не в силах изменить эту идею – держитесь от нее подальше».
Многое изменилось в мире после Колымы и Освенцима. Холокост начинается не с погромов и не в газовой камере – это его логический исход. Он начинается в попытке отыскать единственно верное и последнее решение универсальных проблем. Как написал в 70-е годы Григорий Соломонович Померанц, "Дьявол начинается с пены на губах ангела, поднявшегося на борьбу за святое и правое дело". Эту же мысль по-другому выразила Ольга Седакова, говоря о том, что сама претензия на различение добра и зла грозит фундаментализмом. Нацизм, большевизм, сталинизм и прочее - все это частные случаи, отдельные нарывы, а болезнь крови - в неспособности обрести Царство Божие, которое внутри нас. Холокост – выстраданный еврейским народом путь к избавлению человечества от кошмара готовых методологий. Даже от нравственности, понятой монологически – во время процесса над Юрой Самодуровым мне посчастливилось увидеть в судебном зале звериный оскал апологетов этой самой пресловутой «православной нравственности», требующих новой и новой крови. Впрочем, внове ли это для нас? Так ли сильно отличаемся мы от своих поверженных в Великой Отечественной противников? Слово Алле Гербер, а я засим откланяюсь:
- В 1952 году в привилегированном госпитале в Лефортове лежал Гена Ф. – моя первая безумная любовь. Был он намного старше меня и уже успел повоевать. Когда я рассказывала о нем друзьям, то первое, что я говорила: «Вы понимаете, он воевал!» Каждый день я ходила к нему, и каждый день меня ждал пропуск. Дежурная знала меня в лицо и всякий раз, выписывая пропуск, добавляла: «Он Вас ждет». Но в тот день пропуска не было, и всегда любезная дежурная холодно отчеканила: «Вам пропуска нет и не будет!». – «Что-нибудь случилось?» - прошептала я. «Случилось», - прошипела бывшая подруга и захлопнула окошко.
Плача и тупо повторяя – ничего не понимаю, ничего не понимаю, - я вбежала в метро. И тут заметила, что в вагоне на меня как-то странно смотрят. Но опять ничего не поняла. Из дома позвонила самой близкой подруге и, захлебываясь слезами, как заклинание повторяла: «Он меня разлюбил!» - «Неужели ты не понимаешь?» - тихо, точно боясь кого-то разбудить, спросила Марина. «Что, что я не понимаю?» Она ничего не ответила. И только вечером, когда такой хороший, такой храбрый и такой умный Гена позвонил мне и так же тихо спросил: «Неужели ты не понимаешь?» - я наконец поняла. Герой войны с фашистами не мог принять меня; ему это было неудобно, потому что в тот день вся страна прочитала в «Правде» «исповедь» никому доселе не известной доктора Лидии Тимашук, которая больше не могла молчать и поведала всему миру о врачах-отравителях, в основном еврейской национальности. На следующий день я своими глазами увидела, как разъяренные женщины вытащили из-за конторки аптеки всеми любимого старенького провизора Арона Моисеевича и с криком: «Ты травишь наших детей!» - начали его бить. >
Когда «Память» ворвалась в Дом литераторов, я хорошо помню, что рядом с чувством омерзения и ненависти было и другое чувство – жалости. Эти прыщавые желтолицые мальчики – наверное, родители никогда их не кормили, не давали в школу яблоко, не хвалили, не дарили всякие детские замечательные глупости, а может гнали на улицу, когда напивались, а может, вообще домой не пускали. А эта женщина с авоськой, которая громче всех орала: «Жиды, убирайтесь!..» - что она видела в этой жизни, если пришла на «акцию» с куском сыра в этой самой авоське?.. И снова спрашиваю себя: кто тут палач, а кто жертва? Есть закон, который обязан карать тех, кто открыто нарушает его. Можно судить генерала, который сегодня, а не 60 лет назад призывает «мочить жидов», а воодушевленная его громогласным призывом толпа с блеском в глазах кричит «Давай» или «Любо», что значит – правильно. Но что делать с толпой, которая всегда ненавидит тех, кто непохож, и, объединенные своей похожестью, похожие преследуют непохожих: будь он в очках, в шляпе, в узких брюках, рыжий, с длинным носом или с «лицом кавказской национальности»…
Я пришла в «Холокост» не только для того, чтобы не дать забыть, но и для того, чтобы не дать повторить.
Интервью с Президентом международного Фонда «Холокост» Аллой Гербер будет опубликовано в ближайшем номере альманаха «История совести»