… Тишина надмирная повсюду.

                                                                     Иней под подошвами шуршал:

                                                                      Населенье шло сдавать посуду

                                                                       Истово, солидно, не спеша.

                                                                       Очередь безмолвная стояла.

                                                                       Все вращалась хмурая земля.

                                                                        А пустая, испитая тара

                                                                        Возвращалась на круги своя…

                                                                         Эльдар Рязанов, «Ноябрь»

    Да не обидятся на меня мои празднолюбивые соотечественники, но, видит Бог, позволяют они обращаться с собой как с тем Иванушкой, которого очередной суверен подобно тесту режет на части, а затем спекает заново – с тем, чтобы он, когда спечется, вновь признал хозяина своим и дальше служил верой-правдой. В подтверждение этой невеселой мысли позволю себе небольшую зарисовку из жизни, сделанную в преддверии брошенных государством с барского стола четырехдневных каникул.

   Утро в небольшом, хотя и не совсем заштатном городишке. Вот вываливается из замызганного помятого автовоза средних лет мужичонка, поутру вроде как тверезый, но небритый и помятый под стать своему средству передвижения. Он с каким-то метафизическим энтузиазмом волочит домой авоську, затаренную беленькой, прижав ее, как мать кормящая, к груди. Из-под засаленного кожуха гордо виднеется майка с умиротворяющей надписью «Все путем».

    Вот зябнет на остановке бабушка в салопе, похожем на саван, – уж она-то точно будет праздновать 7 ноября. Прислушиваюсь – ан нет, славословит брутального нацлидера. «Свой он мужик, Зина, свой! Как есть царь!» - увещевает она собеседницу в кургузом китайском пуховике и безразмерных калошах на босу ногу. Дородный батюшка, ожидающий извозчика, приближается и мягко начинает втолковывать им что-то благочестивое о божьем помазаннике. К нему подлетает молодая девочка блядовитого вида, с ног до головы увешанная, как рыба чешуей, значками. «Не слушайте его, - кричит она, - наш бог - это Ленин».

    На индивидуальном авто проносится мимо, обдавая дискутирующих грязцой, известный в городишке сборщик металлолома с лысой и круглой, как брюква, головой. Говорят, он – монархист, но с примесью марксизма, потому и выйдет на ноябрьскую демонстрацию аж дважды – с дореволюционными трехцветными тряпицами 4-го, и с красными – 7-го.

    Знакомый социолог в берете на затылке толкает меня в бок и с видом эксперта констатирует: «Массовое сознание большинства россиян не исторично, а ситуативно»: «чем дальше отстоит от нас то или иное событие, тем меньше оно воспринимается как источник нынешнего неблагополучия».

   Что есть, то есть. Чего нет – так это повода для удивления. Феномен русского беспамятства давно и хорошо известен. «Мы ленивы и не любопытны», - произнес когда-то Пушкин. «Этим он хотел сказать, - комментирует его Анатолий Федорович Кони, - что в большинстве случаев у нас не существует вчерашнего дня. От этого завтрашний день такой неясный, туманный. Мы не знаем вчерашнего дня не только в нашей жизни, но и в жизни общественной, и то, что могло воспитать в нас чувство долга, что могло дать нам темные и светлые картины прошлого, все это исчезает в туманной дали».

    Откроем Костомарова, профессора истории: «В России был только один момент, когда она могла пойти по другому пути». Выдающийся историк (вот бы по кому историю изучать) имел ввиду так называемое время смуты, когда за одиннадцать месяцев правления Григория Отрепьева поднялась экономика, была отменена, как мы бы теперь сказали, паспортная система, и даже артистам перестали вырывать языки. Вот его-то и бросили бояре на копья, потому что уже тогда возникла угроза через католичество войти в цивилизованное европейское сообщество.

    Следующий шанс нам история подарила аж в августе 1991 года, когда впервые за много веков насельники этой страны, объединенные ранее лишь набором искусственно созданных бедствий, почувствовали себя нацией – всем памятны полумиллионные вече у Моссовета (то, что многие из пришедших – добровольно пришедших! - попросту перепутали демократию с колбасой, выяснится несколькими годами позже – но об том разговор особый). Спустя десятилетие «счастливые нулевые», подобно тучным волам, затопчут ту нашу победу, а «лопоухий пьяненький народ» (Э.Рязанов) с идиотски-счастливой физией проморгает наглую и циничную аннигиляцию грандиозного события. Будто и не с ним, христовеньким, все это было.

   И вот сегодня на посмешище миру и к недоумению юных российских граждан новым (!) государственным праздником России сделан – и при почти нулевой реакции родителей этих граждан – не день 21 августа, а день изгнания поляков из Москвы в ХVII веке (которых к тому же, как уверяют историки, вовсе не тогда изгнали). Судя по всему, мы приближаемся к вердикту Анны Ахматовой в густосоветское время: «Их премии – кому хотят, тому и дают».  

     Впрочем, при всем желании из августовского исторического события день национального единства – как, простите, из дерьма национальная (она же традиционная) ценность.  Думаете  в чем дело? А вот и не угадали -  вовсе не в том, что, по наблюдению Арона Гуревича, «в глубине души каждого русского пульсирует ментальность раба» – порой наш брат бывает не в меру вольнолюбив. Все много тривиальнее.  Как остроумно заметил Костя Боровой, просто в августе пить очень, очень и очень небезопасно. А поэтому «покуда не забрали, давай-ка наливай».

    Как минимум пять веков (с момента уничтожения Иваном IV Новгорода – по определению Георгия Федотова, нашей «республики Святой Софии») мы питаемся давно проглоченной и, увы, доднесь не переваренной пищей. Перефразируя Венедикта Ерофеева, можно сказать, что в каждом веке есть физическая, духовная и
мистическая сторона – и теперь наш век тошнит со всех трех сторон  в восьмой части света (слава Богу, уже не в шестой), сильнее других пострадавшей от векового запоя. Извергаются фонтаном проглоченные наспех территории, загаженные куски природы, прокисшие идеи основоположников и протухшие поводы для «вставания с колен» – и все, что так горячило и пьянило, дурманило национальное самолюбие, теперь холодной рвотной массой заливает место недавнего пира.
   Для эстетов сформулирую иначе – единственно неоспоримым предметом нашей гордости, равно как и хронотопом нашего национального бытия, является коловерть пустой испитой тары из бессмертного рязановского стихотворения. Никакой истории – один текущий момент. Свойственное страждущему идиотией проживание каждого дня с чистого листа. Увы, это квинтэссенция нашего вечного русского топтанья-круженья-шараханья, непреходящего соблазна узреть себя не в сточной канаве, а в небеси, в медленном круговороте вечности, в котором поносимому нами «жиденку Мандельштаму» мерещились «тяжелые нежные розы». Увы, одно с другим «не монтируется», как говорили в 50-е годы. Это только гениальному Окуджаве удалось повенчать цветущую красную розу со «склянкой темного стекла из-под импортного пива» – среднестатистическому празднующему будет не под силу. Один великий сатирик заметил, что русский народ – младенец с не заросшим родничком. Пока он не зарастет, мол, нам можно будет вложить в голову все что угодно. Я как исторический пессимист считаю, что наш родничок давно закрылся – потому так репрезентативен для нас образ дубинноголовой гоголевской Коробочки, да еще песня, призывающая чего-то там «ухнуть». Осталась одна трубочка (знаете, такая, что остается после операции), через которую очередной державный отец будет вливать послушному глупенькому чадцу новые и новые порции зелья. А потому вопрос о  том, чем помимо горькой будет утешать свою страждущую душу наш богоносный народ в эти праздничные дни, остается биномом Ньютона. Утешает одно – уж точно не ожиданием светлых капиталистических будней. И то ладно.