Сделавши дело, отчалили мавры,
Вексель погашен и выписан чек.
Вырастет из небольшого кадавра
Суперкадавр, а не сверхчеловек.
Н.Б.
Несколько лет назад, в период моей работы в отделе древнерусской литературы Пушкинского Дома, мне довелось прочитать довольно любопытную книгу сотрудника нашего отдела Дмитрия Буланина «Эпилог к истории русской интеллигенции». При всей провокативности заглавия уже с первых строк мне стало понятно, что ни о каком эпилоге, естественно, речь не идет – во всяком случае в виде того привычно-поднадоевшего завывания, мол, «были люди в наше время». Сама постановка вопроса Буланиным свидетельствовала о том, что трагическая (подчеркиваю) рефлексия как основа мыслящего сословия жива, а значит не перестанут воспроизводиться «образованные люди с больной совестью» (определение интеллигента, данное Моисеем Самойловичем Каганом). Книга, взывающая к полемике, меня тогда немало утешила и умиротворила.
После прочтения же материала за подписью некой Арины Холиной (очень напоминающем воспроизведенную логику пародии) возникло тошнотворное ощущение этакого дежавю, как будто ты оказываешься в бесконечном дне сурка с тем отличием, что если Фил из американской комедии не отбрасывал тени, то наш никак копыта не отбросит. Первый вывод, напрашивающийся сам собой – наше огламуренное культсо будто заразилось от соплеменного простонародья странным презрением, почти ненавистью к своей стране. Его загривок дымится, вот-вот полыхнет, а он, мятежный, надрывается, мол, держи шарикова, не то уйдет. Сами по себе обвинения интеллигенции в мещанстве, пошлости, сервильности настолько тривиальны, что не требуют комментариев – разве что сокрушенно-сочувственного пожимания плечами. Начиная с Маяковского никто не сказал по поводу слоников ничего нового. Интересен, однако, контекст, в котором появляются подобные инвективы. Когда с ораторской аффектацией и предгрозовой хрипотцой произносятся проклятия в адрес «лихих девяностых», о том, что «Россия был втоптана в грязь», унижена «окаянным западом» и «поставлена на колени». А кто, спрашивается, виноват? Конечно же, вшивые интеллигенты. Правозащитники там разные. Общечеловеки опять-таки. В общем, как сказал поэт, «Киты по борту! Жарь! Давай, ребята, бей их!»
Кажется, я знаю, кто сегодня развенчивает мифы о «народце, который называли интеллигенцией», кто с пренебрежением описывает его «логово» (каково словцо-то!), делает «открытия» вроде того, что советскую интеллигенцию «воспитывали на толерантности к Софии Ротару». Мне подсказал однажды Лев Рубинштейн: «Это более или менее те же самые ребята, которые в самом начале «лихих девяностых», то есть в годы своей пубертатной пассионарности, дружно ошивались около интуристовских гостиниц, выпрашивая у тех, кто не по-нашему одет, жвачку, сигареты «Мальборо» и авторучки «Бик». Это они за пару-тройку «зеленых фантиков» были не прочь прокатить на закорках того или иного «тупого америкоса» по историческим местам родной столицы. Это они называли местные рубли «деревянными» и источали холопское презрение к окружавшему их бытовому ландшафту. Несчастных бабушек, продававших у метро белый хлеб, или немолодого кандидата наук с задрипанным портфелем в руке они называли «совком».
И все же об одном мифе мне хотелось бы сказать. Одной из категорий советской псевдожизни (или антижизни?) был «простой человек». Помните - от музыкантов требовалось писать такие мелодии, которые «простой человек» может с первого раза запомнить и напеть; философ не должен был говорить «заумного» и «сумбурного», как это делали Сократ, Спиноза, Мамардашвили и другие «несознательные и буржуазные», и так далее, и так далее. Я очень давно задумывался – а был ли в реальности этот вездесущий «простой человек»? Но мой вопрос отчасти ответила Ольга Александровна Седакова в своей блестящей лекции – и впрямь, вернее всего изначально он был конструкцией, моделью «нового человека», «человека воспитуемого», но постепенно эта официальная болванка наполнилась содержанием, и мы увидели этого «простого человека» вживе; его «воспитали», вскормили, ему внушили, что он имеет право требовать, чтоб угождали его невежеству и лени. Еще вчера он на выставках писал в книгах отзывов: «Для кого это все выставлено? Простой человек этого понять не может». Он строчил в редакции, он сам стал воспитателем. Сегодня, как мы видим, он уже теоретически отказывает интеллигенции в самом праве на существование. Доведет ли он нас до Колымы или ограничится общественным разносом в одном гигантском парткоме, коим становится страна Россия – зависеть будет от его доброй воли. Это прекрасно описал Пауль Тиллих, анализируя тоталитаризм в своем «Мужестве быть»: без согласия среднего человека на режим, без этого добровольного совпадения населения с режимом мы мало что поймем в происшедшем и происходящем по сей день у нас.
И последнее. Нужно ли Преображенским дискутировать с полиграф-полиграфовичами? Едва ли. Даже если шелудивая жучка из подворотни пытается облечься во фрак и сойти за лорда. Эту полемику стоит оставить для тех, кого Дмитрий Сергеевич Лихачев очень деликатно называл полуинтеллигентами. А интеллигенции – той, что онтологична от сотворения России, неплохо бы внять доброму наставлению Антона Павловича – работать, а все остальное к черту. Ибо мифов и горящих шапок этой стране хватит еще не на одно поколение.