|
Один из нас. 20 лет без Довлатова.
|
|
24 августа 1990 года наша жизнь понесла невосполнимую утрату. В Нью-Йорке на 49-ом году жизни не стало выдающегося писателя современности Сергея Довлатова. Кто не читал его рассказов, тот беден душой и разумом. А тот, кто читал, но не понял и забыл, с тем мне просто не о чем разговаривать… А ведь я мог с ним познакомиться. Летом 90-го года в Нью-Йорке меня звали на литературные чтения с водкой. Говорили, что будет какой-то «потрясный Довлатов, Ильф с Петровым отдыхают». Вторым вариантом уик-энда были смуглые девочки с текилой. Я выбрал второй, не сознавая, что совершаю главную потерю в своей безалаберной жизни. Какой идиот! Потом прочитал некролог в «Новом русском слове». Сердце опять не ёкнуло. Через пару месяцев я прилетел в Ташкент к своему другу, переписывать чей-то убогий сценарий. Дабы уберечь меня от пучины безыдейного пьянства, маскирующегося под муки творчества, друг Юсуп подсунул мне журнал, кажется «Знамя», с повестью «Иностранка», подписанной смутно знакомой фамилией на «д». И всё. До этого раз в несколько лет я менял литературные приоритеты. В старших классах кумиром был Хэмингуэй, к месту и не к месту вставлял цитаты : «Надо быть ироничным и милосердным», «Человек один не может ни черта», «Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол…» и т.д., девчонки частенько отвечали на них благосклонностью. В 80-ые на смену старине Хэму пришёл Габриэль Гарсия Маркес: «Пройдёт много лет, и поклонник Аурэлино Буэндиа, стоя у стены в ожидании расстрела…». Тут уже кинематографические мэтры удивлённо поднимали брови – «надо же, а он не только портвейн уважает». С появлением в моей жизни Сергея Довлатова вопрос о любимом писателе отпал сам собой и навсегда. С цитатами стало совсем просто, Довлатовым можно разговаривать, вставляя от себя одни междометия и вульгаризмы.
“Я родился в не очень-то дружной семье. Посредственно учился в школе. Был отчислен из университета. Служил три года в лагерной охране. Писал рассказы, которые не мог опубликовать. Был вынужден покинуть родину. В Америке я так и не стал богатым или преуспевающим человеком. Мои дети неохотно говорят по-русски. Я неохотно говорю по-английски. Что это, если не самая ёмкая из написанных автобиографий? У самого так не получается. Слишком многословен… Довлатова бесполезно читать поклонникам реализма, как соц, так и кап. У него всё облачено в гипертрофированную форму, недостатки и достоинства, собственное пьянство и разгильдяйство, таланты друзей, покорность к судьбе жены Лены (эта женщина великого терпения в его рассказах предстаёт сразу в нескольких ипостасях, попробуй, определи истинную), нигилизм дочки Кати… перечислять можно бесконечно. Своих родственников, объединенных общим «Наши» (не путать с современной прокремлёвской шпаной, этих добрейший Довлатов нокаутировал бы в первом же раунде), он одновременно не жалеет и превозносит. От этого они становятся живыми и родными всем нам, кто понимает. «Дед Исаак очень много ел. Батоны разрезал не поперек, а вдоль. В гостях бабка Рая постоянно за него краснела. Прежде чем идти в гости, дед обедал. Это не помогало. Куски хлеба он складывал пополам. Водку пил из бокала для крем-соды. Во время десерта просил не убирать заливное. Вернувшись домой, с облегчением ужинал...». (Когда пишешь о Довлатове, есть большой соблазн скатиться до сплошного цитирования, лучше него по любому не напишешь. Постараюсь держать себя в руках, да только получится ли?). В 80-е я часто и помногу вращался в питерской рок-тусовке. Удивительное дело, в ней обсуждали и цитировали кого угодно, от Попова и Галявкина до Сапеги и Шагина. Но только о Довлатове ни полслова. Хотя, казалось бы, он самый рок-н-рольный из питерских писателей. Недаром за оформление его книг взялись не кто-нибудь, а «Митьки». И дело не только в общей любви к возлиянию, хотя и это тоже. Дело в восприятии действительности. Если живёшь в стране полного и безоговорочного абсурда, его именно так и надо изображать, кистью или на ундервуде, не важно. Иначе, не интересно. Иначе, будет лживо. Иначе, можно сойти с ума. У кого ещё, кроме Довлатова, вы встретите такие парадоксальные формулировки: «потерпел успех», «одержал поражение»? Антисоветская агитация в чистом виде, галимая статья, однако попробуй, докажи. Браво, маэстро! Я много лет собирался засесть за собственные армейские мемуары, Довлатов тормознул меня в этом на полтора десятка лет. Кажущаяся простота его литературного языка и лёгкость формы в итоге приводит к постыдному копированию, от которого так трудно избавиться. А ещё вводит в уныние и осознание собственной бездарности то, как он сумел совместить в одном две равновеликие для нашей литературы темы – лагерную и армейскую. Действительно, в его рассказах не понять, кто же больше сиделец – зек или вертухай. И страшно и смешно одновременно, это великий талант. На Мосфильме у меня был знакомый механик из золотой молодёжи, сын известного партийного сценариста, мифотворец замещал отцовский долг денежными купюрами с Лениным в углу. Отпрыск так увлёкся их переводом в жидкое состояние, что даже его добрый папа осознал необходимость суровой армейской школы. В итоге разгильдяй два года отстоял на вышке, охраняя воркутинский лагерь. Читать его письма оттуда было действительно страшно. Например, о том, как после смены караула ему лучше вернуться в барак, чем в казарму – целее будет. То же самое написано и у Довлатова, только так, что не оторваться. Значит, правда… У Довлатова любой зэк лучше ефрейтора-подонка Фиделя. Лучше, умнее, тоньше. Но это не только по рождению, это гримасы СИСТЕМЫ. Один из самых ярких эпизодов о постановке ленинианы в зоне написан, по сути, ради одной фразы, сказанной рецидивистом Гуриным: «Сколько же они народу передавили… барбосы эти… Ленин с Дзержинским… рыцари без страха и укропа. У нас в лагере мокрушников раз-два и обчёлся, а эти - Россию в крови потопили и ничего. Они-то и есть самая кровавая беспредельщина…». При чём сам Довлатов не причислял себя к борцам с режимом, он был пассивным его созерцателем. И опять фирменный парадокс – «после советских я больше всего не люблю антисоветских». Если брать его жизнь и творчество в целом, то о них, на мой взгляд, очень точно написал мой большой (во всех смыслах) друг, поэт-песенник Ярослав «Сэнди» Трусов, тоже до поры до времени не знавший о существовании писателя Довлатова: Я не спасал в реке детей, Закона я не блюл сухого, Я просто радовал людей, Тем, что не делал им плохого Вот я и говорю, Довлатов - один из нас… А каким был Довлатов писателем (кроме того, что «великим», это вне обсуждения)? Имеется в виду – советским, русским, армянским или еврейским? Вопрос не праздный, на Интернет-форумах периодически читаю, что израильтяне отказывают ему в еврействе. Мол, писал на русском, мать – армянка, не иудей, Израиль предпочёл Америке и т.д. По мне он самый яркий и достойный пример здорового космополитизма. Для Довлатова чужеродный Таллинн настолько же родной и близкий, как Питер или Пушкинские горы, ибо везде он находил близких и родных по духу людей. Так что гордиться им, как своим, вправе все – русские, евреи, армяне, наши в Америке... Кстати, я слышал, что в те Горы сегодня едут не только, а иногда и не столько, к Александру Сергеевичу, сколько по «боевым местам» Сергея Донатовича, в избушку, где «через щели в полу к нему заходили бродячие собаки». И великий поэт на великого писателя не в обиде – «ай да Серёга, ай да сукин сын!». Был ли Довлатов верующим человеком? Не знаю, сомневаюсь, о своих отношениях с Всевышним он почти не писал. Но жил-то по-божески, делился чем, мог – куском, стаканом, словом - что ещё надо? И абсолютное отсутствие меркантильности, что свойственно тому поколению. У Довлатова своё понимание богатства и жизненного успеха, такого определения я ни у кого до него не читал, но видел много примеров из жизни. Ничего не могу с собой поделать, опять цитата:
|
23 Авг 2010, 20:39