Зумеры в поисках национальной идентичности: шесть историй

“Всегда хотелось, чтобы у меня было якутское имя”

 

Айыыне 19 лет, она представительница народа саха. До переезда в Новосибирск в 2023 году девушка жила в Якутии. В детстве родные читали ей народные сказки, рассказывали про духов и почему их нужно кормить:

— Я ходила с дядей на охоту, перед этим мы брали молоко и делали оладушки. Потом, когда идешь в лес, разжигаешь костер, и сначала льешь молоко в огонь, потом пьешь сам. И оладушки, когда идешь по лесу, сначала кладешь под дерево, потом ешь сам. Это традиция, чтобы задобрить духов и они были щедры. Когда переехала, начала кормить деревья в парках.

Родной язык Айыыны — русский. Якутский она знает на начальном уровне, хотя взрослые в ее семье владеют им. Ее языку не учили. Когда она пыталась учить сама, смеялись над ее акцентом, и ей не хотелось говорить на якутском.

У девушки есть одноклассники, гордящиеся принадлежностью к саха. Но сама она ненавидела свою азиатскую внешность: «хотела широкие, большие глаза, как у славян». При этом русское имя Алена, которое ей дали родители, Айыыне не нравилось:

— Раньше в социальных сетях я использовала другие имена — Рашида, Зульфия. Якутские имена очень красиво звучат, мне всегда хотелось, чтобы у меня было якутское имя. Я не могла понять, какое именно, потому что имя нельзя выбрать просто так.

Задумываться о своей идентичности Айыына стала в конце 2021 — начале 2022 годов. Она ходила на концерты панк-групп, исполняющих песни на якутском языке. Молодой человек, с которым девушка тогда встречалась, рассказал ей про имя Айыына, схожее по смыслу с Аленой (Айыы — божества и прародители народа саха в мифологии):

— Он [бывший парень] занимался активизмом, придерживался радикальных взглядов, с фанатизмом относился к деколонизации. Мог назвать русских «свиньями». А поначалу казался хорошим. У меня и до отношений с ним был интерес к якутской культуре. Однако с того момента, как я с ним стала встречаться, я штудировала информацию о саха.

Девушка читает статьи из локальных изданий, научные статьи на «Киберленинке», общается с окружающими о саха. Она слушает песни на якутском языке, раньше переводила их с якутского на русский. Во «ВКонтакте» Айыына подписалась на группу «Культура и антикультура Якутии». В инстаграме* следит за аккаунтом «Азиаты России» и смотрит якутские приколы. События после февраля 2022 года пробудили в ней желание писать на якутском языке:

— Национальная идентичность для меня — это любовь к истории народа, родине, поддержка земляков, обращение к родной культуре. Хоть я и говорю по-русски, думаю по-русски, знаю историю России — это не делает меня русской. У меня есть своя родина, своя история. Сейчас я горжусь тем, как выгляжу. Уже не хочу быть другой, не стесняюсь того, что я из Якутска.

Айыыне не нравится, когда человек, какой бы национальности он ни был, кичится этим.

— Ты ведь в первую очередь должен быть личностью. Сейчас мне немножко некомфортно, когда люди рядом начинают говорить что-то в духе: «Россия — великая держава», «Русские, вперед!» В моем окружении были саха, которые похожим образом декларировали свою якутскую идентичность. Я всегда им говорила: «Блин, чуваки, вы кринжарики». С фанатизмом это все выглядит не очень. Когда человек просто рассказывает о том, как что-либо устроено в его культуре, думаю, это круто, — говорит девушка.

В Якутске Айыына рисовала и клеила по городу антивоенные стикеры, из-за чего столкнулась с преследованием. Отчасти поэтому — а еще потому, что тогда она хотела быть ближе к радикальному бывшему, — девушка переехала в Новосибирск.

В 2023 году в новом городе на Айыыну напали. Она шла с молодым человеком после концерта, когда ее пнул мужчина и назвал “чуркой”. Девушка, которая шла рядом с ним, ответила положительно на вопрос, нацисты ли они. Айыына и ее парень вызвали полицию. Пока они ждали силовиков, другой прохожий назвал молодых людей “китаезами”. После словесной перепалки прохожий начал душить парня Айыыны и восклицать, что он “ветеран СВО”. Айыына, по ее словам, приходила в себя после этой ситуации около полутора месяцев. Она продолжает сталкиваться с расизмом на бытовом уровне в Новосибирске — прохожие могут крикнуть ей “Нихао” или отсесть от нее в метро. Девушка планирует вернуться в Якутск и учиться уже там.

“Ну я и выбрал”

 

25-летний Меж Кутук определяет себя как меря. Он начал разбираться в своих корнях в 2022–2023 годах — хотел понять, как может быть связанным со своей землей, не используя пропагандистские штампы о необъятной могучей державе. Начал с расспросов родственников, где жили его прабабушки и прадедушки. Оказалось, что в деревнях по реке Унжа и в украинском поселке Добрянка. В то же время Меж Кутук узнал о народе меря, жившем в VI–X веках в Верхнем Поволжье. Сейчас это территории Ярославской, Ивановской, Владимирской, Костромской и частично Московской областей.

Меж Кутук родился и вырос в Мытищах, а у его друга Егора была дача под Ростовом Великим в Ярославской области. Во время велосипедных прогулок в ее окрестностях друзья нашли необычный валун с выемками. Егор выяснил, что этот камень — один из так называемых «камней-чашечников» или «синих камней», которые играли важную роль в мерянской мифологической картине мира. Меж стал искать информацию об этом финно-угорском народе.

Меря жили в городищах и селищах до XI века, а потом начали ассимилироваться пришедшим на Верхневолжье славянским населением. Мнения ученых о времени, до которого сохранялся мерянский народ, разнятся. Кто-то считает, что до XVIII века отдельные группы могли жить в обособленных скоплениях деревень, так называемых «мерьских станах». Многие названия рек и населенных пунктов в этом регионе имеют мерянское происхождение, а в местных диалектах встречаются слова с финно-угорскими корнями. На местах городищ археологи находят остатки посуды, инструментов, украшений и оружия.

Меж Кутук нашел в интернете сообщество Merjamaa — энтузиастов, занимающихся изучением и восстановлением мерянской культуры. На сайте и в телеграм-канале сообщества он читал краеведческие, исторические, культурологические статьи. Также молодой человек скачивал из Интернета научные публикации, а в Ярославле покупал сборники археологических конференций, где затрагивались темы меря и поволжских финнов. Один из деятелей проекта Merjamaa подарил ему словарь мерянского языка, В нем авторы Анди Мерӓн и Васка Шёмтолгай реконструировали язык на основе топонимов (названий географических объектов), региональных фамилий и диалектов.

— Я тогда переживал сложный период в жизни. Тема меря вытащила меня из кризиса, а язык помог заново найти собственный голос. Я вдруг начал открывать родство со множеством мест, традиций и людей. Однажды пришел на встречу марийского землячества, и меня там очень радушно приняли, учили народному танцу — кандыра. Мари — близкие родственники меря в семье финно-угорских народов, — вспоминает Меж.

Углубляясь в тему, Меж Кутук нашел параллели между образом жизни меря и своими мечтами о самостоятельной и свободной жизни на земле. Меряне жили в плотных сообществах, занимались торговлей, проблемы решали на общих советах.

В поисках связи со своими землей и корнями молодой человек поехал автостопом в Ярославскую и Костромскую области. Он заходил в краеведческие музеи, посещал культовые мерянские камни-чашечники. А доехав до Унжи, взял себе матчество (имя по матери) Кутук — по фамилии жившей в тех местах прабабушки, Кутуковой. По этимологии в волжско-финских языках это имя можно трактовать как «низкорослый», поэтому Меж в шутку называет себя «мерянским хоббитом».

— Я ехал в электричке до Костромы, и ко мне докопался какой-то [бывший заключенный] с армейскими наколками, — вспоминает Меж. — В какой-то момент он с напором спросил: «Ты русский?». Я ему ответил, что русский и меря. Он сказал, мол, так нельзя, надо выбрать. Ну я и выбрал. Для меня это был один из переломных моментов.

Спустя полгода онлайн-общения с сообществом Merjamaa Меж помог организовать живую встречу в значимом для мерян месте – на Сарском городище в Ярославской области. В дни осеннего равноденствия 2023 года восемь человек, энтузиасты мерянской культуры и их товарищи, впервые собрались на Сарский сход, названный так по имени городища. Второй сход прошел в Кокуй – день летнего солнцестояния в июне 2024 года, и собрал 16 человек: музыкантов, ремесленников, антропологов, походников. Они пели песни на мерянском языке, приготовили шаньги — выпечку, характерную как для русского населения Верхневолжья, так и для финно-угорских народов. Под звуки кантеле (финских гуслей) и в исторических нарядах отметили солнцестояние у праздничного конусовидного костра, который в финских языках называется «кокко» или «кокуй».

— В мерянском сообществе я встречаю родные души и единомышленников самых разных поколений родом из Мещеры, Костромы, Переславля, Карелии и не только. Как и с любым народом, генетика здесь не так важна, как своя культура и любовь к родным местам. Мы находим общий язык в идее: заново открывать свою малую родину и заботиться о ней вместо того, чтобы силой навязывать кому-то свое видение блага, — говорит Меж. — Для меня это не про «выписаться из русских», а скорее про позабытую изнанку русскости, которая имеет очень мало общего с верноподданничеством.

«Долго не понимала, что в Дагестане есть искусство»

 

Муслимат Шабановой 22 года, она агулка по национальности, живет в Дагестане. Девушка понимает агульский язык, но не разговаривает на нем. В ее семье с ней говорили на русском.

— На агульском мне говорили базовые фразы, допустим, «иди», или «принеси», или «достань что-то». Моя прабабушка тоже говорила на русском, — рассказывает Шабанова.

Утерю родного языка Муслимат считает основной проблемой в осознании национальной идентичности. Это связано с тем, что в Дагестане много народов, и между собой они разговаривают на русском. А пропагандой изучения родных языков на государственном уровне никто не занимается.

Хотя Муслимат и определяет себя как агулку, она предпочитает не отделять себя от других народов Дагестана. Она выросла с людьми разных национальностей – так или иначе переняла что-то и от них:

- Национальная идентичность - это непохожесть на других. Понятное дело, что мы все связаны и похожи, но это именно тот код, который отличает тебя.

Муслимат хотела уехать из родной республики — ей не нравились традиции и жизнь в регионе. Но она поступила в художественный колледж в Махачкале и осталась. Сначала Шабановой казалось, что она ошиблась с выбором. Теперь она связывает нежелание изучать что-либо, связанное с Дагестаном, контролем и ограничениями со стороны общества:

— «Он же мужик. Он же лицо твоей семьи. Сними весь груз с его плеч на себя», — вот это меня бесило всегда в этих «традициях». И даже те, кто сейчас погружен в религию, они все еще следуют этим же моделям поведения и называют «традициями».

На втором курсе преподаватели колледжа познакомили ее с кайтагской вышивкой. Это вид вышивки односторонней гладью «в прикреп» по домотканной хлопковой ткани шелковыми нитями, появившийся в конце XVII века. Название вышивки отсылает к месту ее обнаружения - Кайтагскому району. Традиционно вышивкой занимаются даргинцы в Акушинском и Дахадаевском районах республики.

Муслимат поразило, что у каждого из вышитых рисунков и орнаментов есть смысл. Расшитая вышивкой «в прикреп» детская подушка, например, была оберегом для ребенка.

- Мне всегда нравилось искусство, но западное и азиатское. Я долго не понимала, что здесь [в Дагестане] есть искусство. Но я очень благодарна своим преподавателям за то, что они мне эту любовь привили.

Раньше художница не ездила в села, откуда родом ее родители, – Тпиг и Буркихан. Заинтересовавшись искусством народов Дагестана, она решила начать с истории и традиций своей семьи. Теперь Муслимат часто ездит в Буркихан, расспрашивает бабушку и дедушку об их повседневной жизни в селе.

- Они рассказывают, но они говорят: «Ну а что мы делали? Работали мы. В детстве что мы делали? На сенокосе или возле стада своего были». Очень тяжело понять картину того, как проходил их повседневный день, чем они занимались, о чем мечтали, какие у них были шалости, игры, - рассказывает Шабанова.

В 2023 году Шабанова открыла бренд керамических изделий People B. Она занялась глиной, потому что это «быстрый способ донести до людей смыслы через искусство». По ее словам, на глине можно многое отобразить – традиционные орнаменты и формы. Бренд помогает художнице осознавать свою национальную идентичность. Для работы над изделием или его фотографией она предпочитает изучать не только технику, но и историю появления каждого элемента.

Художница ведет в соцсетях страницу проекта и публикует процесс создания керамики, рассказывая о традициях народов Дагестана и смыслах орнаментов и узоров. В будущем она хочет научиться разговаривать на родном языке и сделать изделия, основанные на традициях гончарного дела Кабардино-Балкарии:

— Мне кажется, это будет нескоро. Я даже 20% того, что могу рассказать о культурном коде народов Дагестана, еще не рассказала. Не отпущу идею воплощения национальной идентичности через искусство, пока до конца не изучу и не расскажу обо всем.

“Сто лет назад в мещеряки записывались тысячи человек, а сейчас - никого”

 

26-летняя Ярослава Жигалева из Подмосковья раньше была Натальей. Имя ей не нравилось: Наташ слишком много, к тому же она узнала, что папа назвал ее в честь своей первой любви. Ярославой ее хотела назвать мама. Увлекшись славянской тематикой, девушка поменяла имя в паспорте. При этом она не чувствовала своей связи со славянами, хотя предки ее бабушки были из Воронежа и с Дона, из казаков, и ее новое имя напоминало ей об этом:

— Эту часть себя и своей родословной я узнала и полюбила раньше всего. И «Ярослава» сейчас остается для меня связующей ниточкой с этой моей частью.

Другие ее предки жили в мещёрской деревне. Мама рассказывала, что они были финно-уграми, не вдаваясь в подробности. А папа родился в Пензенской области. Начав изучать историю своей семьи, Ярослава наткнулась на сайт, где было сказано, что родное село ее отца — мещёрское.

МещерА или мещёра — это финно-угорское племя, которое жило вдоль реки Оки в VI–XVIII веках и постепенно ассимилировалось в русских и эрзя. У племени был свой язык с характерным «цоканьем».

— Встретились северные и южные оконечности [моего народа], и получилась я, — говорит Ярослава. — Я думала, чтобы «омещерить» имя. Друзья предложили сокращение Йäрыска. Оно мне нравится, оно точно про меня, но пока я не готова сказать «с этого дня называйте меня вот так».

Ярослава еще в школе составила семейное древо, но ощущала тоску по идентичности. Ей хотелось быть «кем-то маленьким», с собственной Родиной:

 — У меня иногда в голове звенящая пустота, будто я не знаю языка, чтобы говорить. Словно мой родной язык — на самом деле не родной.

В 2021 году, когда девушка начала пристальнее изучать свои корни, ее жизнь «наполнилась новым смыслом».

— Вот я иду, и мне грустно, и тут я вспоминаю, что я мещёра, и мне становится хорошо, — шутит она.

Ярослава ассоциирует себя с финно-уграми. В соцсети она написала пост, в котором были слова: «Моя кровь — кровь болот, финно-угорская кровь». Девушка изучает историю, традиции и особенности мещёры.

Летом 2024 года Ярослава пришла на лекцию профессора культурологии Александры Барковой про мифологию финно-угров и встретила там ученого и специалиста по генеалогии Александра Семенова. Он презентовал свою новую книгу о рязано-окской культуре. После лекции Ярослава подошла к нему узнать, где можно прочитать книгу, и Александр пригласил ее заехать за книгой к нему домой.

— Было десять часов вечера, мой парень ждал меня дома и приготовил ужин, но я села в такси и поехала с незнакомым ученым к нему домой за книгой, — со смехом вспоминает она.

Александр и Ярослава стали переписываться. Он предложил девушке сделать ДНК-тест, чтобы определить ее принадлежность к одному из древних русских народов — Александр ведет проект «ДНК-история России», где пытается углубить знания о таких народах при помощи ДНК-тестов современных россиян. Оказалось, что точнее принадлежность к народу можно определить по носителям Y-хромосомы. У них есть нужные для анализа гаплогруппы.

Ярослава попросила своего брата сдать тест. Оказалось, гаплогруппа ее семьи — N, как и у людей древних народов, мещёры и эрзя.

Девушка завела канал в «Телеграме» и надеется со временем систематизировать все, что известно о мещёре на русском языке. Источников в интернете, тем более обновляемых, мало. Зато на «Авито» Ярослава купила две книги о национальных мещёрских костюмах.

Национальная идентичность для Ярославы — то, что позволяет твердо стоять на своей земле, взаимодействовать с миром вокруг, природой, прошлым:

— У многих из нас после 100 лет оторванности от корней и традиционного уклада жизни есть вопросы о самом себе и окружающем мире, на которые нет ответов. Я нашла свои ответы в моем народе, его истории и осколках культуры и традиций.

Цель ее поисков — узнать больше о самой себе и сохранить то, что было живо совсем недавно.

— Это ведь не Средние века. Всего 100 лет назад в мещеряки записывалось 17 тысяч человек только в Пензенской области, а сейчас — никого. Это страшно, вообще-то, — признается девушка.

“Все это время в тебе было что-то еще”

 

Эле Шарифуллиной из Татарстана 18 лет, она журналистка и фем-блогерка. В ее семье, где хорошо говорят на татарском языке и соблюдают мусульманские обычаи, все складывалось традиционно — «по-татарски». О национальной идентичности Эля задумалась, когда искала погибшего в Великой Отечественной войне брата своего прадеда. У него было татарское имя Мирзахмет. В базе погибших его русифицировали — назвали Михаилом.

— Вот тогда я удивилась и начала задавать вопросы, — говорит Шарифуллина. — Я осознала, что не все люди знают то, о чем говорили мне в семье. Я всегда знала, что татарское население подвергалось репрессиям в Советские времена, как уходил татарский язык из школ. Но об этом не знали друзья и знакомые.

Когда Эле было 17, бабушка невзначай рассказала ей, что она сама башкирка. Так девушка стала считать себя татаро-башкиркой.

— Вот это и есть «обрести идентичность». Ты понимаешь, что все это время в тебе было что-то еще. Я поняла свою непосредственную причастность к протестам в Куштау и Баймаке, к делу Фаиля Алсынова. Сердце стало отзываться больнее, — делится она.

Национальная идентичность, говорит Эля, — это «принятие себя»:

— Можно укреплять национальную идентичность атрибутами — одеждой, например. Можно сохранять национальную, историческую память. Или можно, наоборот, уменьшать ее. Но вытеснить идентичность невозможно, потому что ее определяет сам факт твоего рождения.

Как журналистка и блогерка, Шарифуллина работает с исторической памятью: рассказывает истории об угнетении татар и том, чем живет Татарстан сегодня, как в нем укрепляется национальная идентичность.

«Русский север» — никакой не русский»

 

Экоактивистке Асе Фоминой из Архангельска 21 год. Она определяет себя как поморку. Поморы — субэтнос, группа русского народа, которая живет на побережьях Белого и Баренцева морей и вдоль северных рек Мезень, Печора, Онега, Северная Двина. Поморы формировались из новгородских переселенцев и местного финно-угорского населения, например, карелов, самов и коми. Мать Аси — карелка, ее ветвь семьи переехала из Карелии в Архангельск. Одна часть семьи отца — из Поморья, другая — из Петербурга и южных городов.

Поморскость для Аси связана не столько с этнической принадлежностью, сколько с «покабытьем», то есть традициями семьи, местом, где она выросла, и контекстом местной культуры.

Ася всегда знала, что она поморка, — об этом ей рассказывал отец. Семья растила ее в отдалении от других родственников, и в детстве она не интересовалась своей идентичностью. Начать разбираться в своей принадлежности к народу Асю подтолкнула война. В 2022 году, после начала полномасштабного вторжения, они с друзьями начали думать о своей локальности — «северности и поморскости». Начав изучать разные источники, Ася поняла, что поморов в культуре романтизируют как суровый северный народ, преодолевающий разные трудности. Ей же хотелось найти что-то, что она может ассоциировать с собой, использовать в своей жизни.

— Я всегда понимала, что наша поморская этничность мало представлена в городе, а у зумеров есть только обрывочные представления о культуре. Часто эти представления могут быть исковерканными властью, которая хочет сделать из Поморья «Русский север». Север же никакой не русский, он поморский, карельский, ненецкий, саамский и коми, — рассказала она.

Ее погружение в культуру началось с языка — поморьской говори. Через язык она начала чувствовать единение с землей, узнавать о привычках предков. Она создавала художественные высказывания на поморском языке, выкладывала посты со стихотворениями на свой сайт-портфолио.

У поморского языка нет письменности, поэтому Ася использовала кириллицу, передавая звучание языка знакомыми ей буквами. Кроме того, в 2022 году она создала визуализацию письменности — инсталляцию «Хочу успокоиться» с фотографиями собранной ею органики — кусочков мха, кореньев, листьев, ягод, веток.

— Маленькими шагами я стараюсь сложить картинку о прошлой жизни Поморья и ищу связи с современностью. Например, пытаюсь замечать, какие поморские слова остаются в современном вокабуляре и кажутся архангелогородцами обычными словами, — сказала она.

Освоила Ася и народное ремесло: в детстве она шесть лет создавала каргопольские игрушки — традиционные глиняные свистульки. Она умеет лепить, расписывать и играть на них. В свой гардероб она старается добавлять элементы поморской одежды, по примеру мамы и ее семейной линии собирает травы и делает травяные чаи.

Так как тесных связей с семьей, кроме родителей, у нее нет, основную информацию о своей идентичности Ася находила в интернете — в словарях, книгах, на форумах, в группах музеев.

— Изучение своей поморскости точно сделало мое самоощущение более полноценным, — уверена Ася, — я еще больше полюбила свой дом, свою землю и привязалась к ней. Я больше не чувствую себя жителем квартиры в многоэтажке, который ходит по городу, воспринимая его как фон, как обычный населенный пункт в России. Я чувствую связь с местом, понимаю, что все это принадлежит мне.

Для нее исследование локальной идентичности — это возможность чувствовать себя на своем месте.

— Смотря на поморские дома, я вижу в них приятную логику дизайна. Отправляясь на остров пешком по льду или на теплоходе летом, я чувствую, что так и должно быть. Используя поморьские слова или говоря на поморьской говори, я чувствую, что мысли наконец облекаются в правильную форму, и звуки становятся органичными как никогда, — сказала она.