«После 26 лет я поняла, что необязательно убегать от мужчины, который заговорил с тобой на улице»: тезисы из паблик-тока о положении женщин на Северном Кавказе в Reforum Space Vilnius

Пробковый шлем колонизатора сталкивается с многоженством

Гендерная исследовательница Ирина Костерина: 

– Когда речь заходит о Северном Кавказе, многие склонны впадать в ориентализм. А ведь регион очень разный, и всегда нужно уточнять, о какой республике говорим. Я сама приехала туда в пробковом шлеме колонизатора, чтобы освобождать женщин, нести им феминизм – но со временем сняла его.

Большая часть моей работы в Фонде Генриха Бёлля (признан Генпрокуратурой нежелательным на территории РФ) была связана с Северным Кавказом: мы организовывали тренинги, летние школы для женщин, общались с ними в закрытом формате, помогая разбираться с проблемами. Опубликовали два больших отчета по результатам социологических исследований – о положении женщин и мужчин (нас в первую очередь интересовало, можем ли мы привлекать их как союзников в вопросах гендерного неравенства). Мы увидели, с каким уровнем насилия сталкивались женщины. Наши интервьюеры были в ужасе: мужчины спокойно рассказывали, как они применяют насилие, – иногда объясняя это отстаиванием чести семьи, а иногда тем, какие они горячие и темпераментные. Мне запомнился один ответ: мужчину спросили, бывает ли, что он применяет насилие, и что для этого должна сделать женщина, и он ответил: «Она так разговаривает со мной, что рука сама бьет». 

Мы несколько лет делали тренинги про гендерную и социальную чувствительность для мужчин из Чечни, Дагестана, Ингушетии и Кабардино-Балкарии. Для них очень важна тема отцовства: у многих в семье было насилие, и они размышляли, на что поменять старую неработающую схему и как вписать в нее фигуру матери. Для многих кавказских мужчин мать – фигура, которая может выбрать жену, имеет право осуществлять насилие в семье. У мужчин из-за этого много боли, переживаний и стресса: не хотим, чтоб жена страдала, но маму ослушаться не можем, поэтому не знаем, что делать.

Мы разговаривали с ними про многоженство. Это сложная тема, на которой я тоже снимала пробковую шляпу. Мне ценностно было невыносимо, что можно быть второй женой, – но вот на одной конференции на меня напали девочки, которые все хотели пойти вторыми женами: мол, первая жена нелюбимая, она рожает, работает, вся в хлопотах. А вторых жен часто берут по любви, а не ради детей и борщей, чаще выводят в свет. Для меня это было удивительно и сложно.

Первая моя поездка была в Дагестан: фонд поддержал благотворительный проект больницы для женщин, созданной Айшат Магомедовой, номинанткой на Нобелевскую премию мира. Айшат родилась в горном селе. Она выучилась на врача и открыла в центре Махачкалы больницу, куда бесплатно приезжали лечиться женщины со всего Дагестана. Там можно было получить и помощь психолога-юриста. Ее история есть в нашей книге. Кончилась эта история печально: у клиники было красивое дорогое здание в центре города, очередной мэр, чтобы отжать его, организовал травлю. ОМОН выкинул дорогое оборудование и выгнал людей, новое помещение выделили на выселках — Айшат этого не пережила. При этом свободы в Дагестане достаточно много, так как нет единоначалия, как в монореспубликах. Вот в Ингушетии и Чечне есть четкое представление, какими должны быть чеченские и ингушские мужчины и женщины, а в Дагестане можно увидеть женщин в мини и декольте под ручку с подругами в хиджабе.

В Чечне же все определяет Кадыров. Мне местные женщины рассказывали, что у них правовой треугольник: адаты (традиционное право, которое регулирует повседневную жизнь), шариат (исламский закон) и светское право, то есть законы РФ. На самом деле в республике один закон, и он называется «Рамзан сказал». Кадыров как-то опубликовал статью, обосновывающую убийства чести: мол, за честь женщины отвечает мужчина, и если его спросят, почему его сестра гуляет в шортах – для него это позор, и он будет просто вынужден ее убить. Вывод: не надо ходить в шортах. Страха в Чечне очень много, он проникает на все уровни. Люди учатся жить с ним, строить нижнюю жизнь, и еще ниже, андеграунд под андеграундом. Учатся говорить такими эвфемизмами, что вообще непонятно, о чем речь.

Думаю, многие следили за ингушским «болотным делом»: Кадыров решил отжать земли Ингушетии, люди вышли на протесты, в тюрьму попали и старейшины, и женщина, ставшая первой в регионе политзаключенной (речь про Зарифу Саутиеву – прим. редакции). Для ингушского общества это шок: в адатах многое держится на уважении к старшим, на понимании места женщины, а тут все это было грубо нарушено. Люди увидели, что власть не считается с глубоко встроенными моральными принципами.

Еще я хочу рассказать про книжку, нашу попытку создать образ позитивного Северного Кавказа через истории его прекрасных женщин. У девочек там немного ролевых моделей: женщины не на слуху, их как бы и нет. Но когда мы объявили, что собираем персонажей для книжки (это могли быть родственницы, учительницы, знакомые, исторические личности), нам пришло очень много разных историй. Мы постарались отобрать их таким образом, чтобы были представлены разные регионы, разные сферы. Презентовали ее в Москве в начале февраля 2022-го. Большая поездка с книгой по Северному Кавказу по понятным причинам не состоялась, но журналистка Женя Волункова, которая собирала истории и оформляла тексты, успела съездить в несколько горных сел к нашим героиням. Женщины, особенно пожилые, были очень счастливы, собирали село, чтобы поделиться радостью, подарить книгу. А молодые девушки потом писали нам: «Спасибо, мы не знали, что в республиках есть такие вот женщины». В книге есть история дагестанской женщины, которая всю пенсию откладывала, чтоб проложить в село асфальтовую дорогу, история ингушской бабушки-модницы, нашей подруги и коллеги Инны Айрапетян, с которой для меня началась Чечня, и многих других.

Закрытая в ванную дверь как привилегия

Правозащитница и журналистка Светлана Анохина:

– До 26 лет я жила в Махачкале и думала: то, как там принято, и есть норма. А когда уехала оттуда, поняла, что некоторые навыки (например, немедленно убегать от мужчин, заговоривших с тобой на улице) мне совершенно нигде больше не пригодятся. Тогда я впервые задумалась, что с местом, где я выросла, не все так очевидно. Это утрированный патриархат, завязанный на местную власть. Все боятся всех. Это структурное насилие, которое иногда оправдывается культурным.

Вот пример, показывающий, что правовой треугольник не работает – точнее, его отдельные стороны используются, чтобы оправдывать насилие. К моим коллегам, которые работали с женщинами, как-то обратились люди из муфтията. Ситуация сложная: девочка сбежала с мальчиком, с которым родители не разрешали быть вместе (ребятам по 16-17 лет, такие кавказские Ромео и Джульетта). Просидели ночь у друзей, утром вернулись по домам; никакого секса точно не было. В доме девочки собрались все мужчины рода, и дядя сказал: нужно ее убить, позор семьи. Мама говорит: ничего не было, могу отвести к гинекологу, он подтвердит. Дядя настаивает. Папа молчит – папа в таких случаях почти всегда молчит. Мои коллеги говорят: погодите, сейчас позовем имама, пусть он решит. По шариату убийство запрещено, чтобы доказать факт совокупления, нужно четыре свидетеля (интересно, как это вообще возможно). Но имам сказал: по шариату убивать нельзя, а по адату можно, я же как-никак чеченец. В итоге не убили, к счастью.

Женщины, как правило, не знают законов – и молодые девочки говорили мне, как им важно получить исламское образование, чтобы понимать, на что они имеют право, перестать принимать право из рук мужчин. Отсюда растет кавказский исламский феминизм: женщины сами изучают первоисточники и отстаивают свои права в рамках ислама. Для многих это еще и момент сепарации от родителей, которые могут называть себя мусульманами и ходить в мечеть, но вести себя отнюдь не согласно нормам ислама. Противоречить родителям по кавказским меркам недопустимо, и если девушка упорно стремится носить хиджаб вопреки принятым в доме порядкам, ее могут даже выгнать из дома. Но для нее это будет победа.

Про эвакуационную группу «Марем»

– Когда много пишешь о тех, кому плохо, в какой-то момент понимаешь, что слов маловато. Мне было недостаточно просто рассказать истории девочек, которых мы спасали через нашу эвакуационную группу «Марем» – мне хотелось рассказывать их так, чтоб в них не было кровищи (бесконечное перечисление ужасов отвращает, а нам очень нужно, чтобы эти истории знали). И я придумала гениальный ход: мы не будем говорить о том ужасе, откуда девчонки бегут, а покажем его через возвращение утраченных возможностей. Поэтому мой проект – серия мультфильмов – называется «Символ свободы». Мы сняли четыре, еще четыре в работе.

Мы спрашивали девчонок еще в процессе побега: а когда ты ощутила себя свободной? Для одной это был момент, когда ее завели в комнату, где она должна была выбрать себе вещи. Они ведь бегут без документов, без денег, буквально в тапочках (бывало, что я отдавала свою обувь). Так вот, когда ей предложили выбор, она разрыдалась: раньше у нее никто ничего не спрашивал, одежду просто приносили и надевали на нее. Она выбрала рубашку хаки унисекс, совершенно ей запрещенную, надела, сфотографировалась, отправила мне. Это был момент свободы.

Еще для одной девочки таким моментом было, когда на кризисной квартире она бросилась мыть посуду, а я сказала – брось тарелки, мы же разговариваем, посиди. И она в этот миг поняла, что ей не надо искать нашего расположения тем, что она очень хозяйственная. Еще одна героиня ощутила себя свободной, когда смогла запереть за собой дверь ванной (серия «Крючок»), еще одна – когда смогла сама купить себе сырок (серия «Сырок»).

«Сырок» – история, с которой я придумала весь проект. В мультфильме она рассказана мягко, там нет про то, сколько раз эта девочка пыталась сбежать из своего села. Она потрясающая: в 20 с небольшим лет придумала вымышленную личность, Вику из Саратова, стала от ее лица общаться в Сети, даже уговорила дурачка из Москвы купить ей билет, вызвать ей такси. В Москве ее поймали (бывший муж – двоюродный брат Хабиба Нурмагомедова, у них огромные ресурсы), привезли домой, приковали наручниками, потащили к экзорцистам. Она нашла ноутбук и начала писать в прокуратуру, в следственный комитет, в МВД, что ее насильно удерживают. Люди из СК мучили ее три дня в отделении и вернули родителям. После нескольких попыток она неведомо как нашла телефон, обучилась взламывать двери по роликам с YouTube и связалась с нами. И не просто попросила помощи, а рассказала придуманный ею план побега: мы подъезжаем к ее воротам, и пока я ругаю якобы таксиста («Ишак, куда ты нас завез!») под взглядом ее бдительной маман, приятельница подбрасывает телефон в ковш трактора в соседнем дворе. Через несколько дней по ее звонку мы, замазав номера грязью, приехали, она вылезла из окна, легла на заднее сиденье и на кризисной квартире в Махачкале даже к окнам месяц не подходила. А ведь она ничего не видела в жизни, ей 20 с небольшим. Откуда в ней, во всех них столько отваги, столько воли к жизни, желания быть свободными, что они все бегут и бегут, раз за разом? Они либо бесконечно храбрые, либо безмозглые. Но безмозглые не сбежали бы!