«Остаться в стране и выжить»

«Остались самые смелые ребята»

 

— Вы известны как режиссер игрового кино, особенно благодаря картине «Сулейман Гора». Теперь снимаете документальные фильмы о том, что происходит с россиянами сегодня. Почему?

— Мне пришлось заняться документальным кино, потому что сейчас невозможно никакое игровое кино на абстрактные темы. Естественно, когда началась война, я стала думать: что мы такое в целом? И от страшной агрессии к русским людям я пришла к тому, что хочу делать фильмы о героях, о тех, кто сопротивляется. Например, в предыдущем фильме «Семья из Мирного» [о семье активистки Шиеса] в главной роли абсолютно героическая женщина, которой приходится бежать. Еще мы собираемся делать игровой короткий метр с Яной Трояновой про Славину [Ирина Славина — нижегородская журналистка, которая в 2020 году совершила акт самосожжения из-за давления властей]. Показать, что такие люди существуют, для меня стало важно. В этом смысле я защитник русского человека.

— Как возникла идея нового фильма?

— Это второй фильм, который мы делали с OstWest. Первый, «Семья из Мирного», вышел в сентябре 2022 года. Тогда мы начали думать с Сашей Перепеловой и Машей Макеевой [продюсеры фильма «Спасись и сохранись»], о чем еще можно поговорить. И пришли к выводу, что интересно посмотреть на людей, которые сознательно отказываются от войны, и разобраться в этом.

— Главными героями фильма стали три молодых парня, которые выбрали альтернативную службу. Почему вы решили уделить им больше всего экранного времени?

— Остались самые смелые ребята, которые согласились с нами разговаривать. Эти мальчики — абсолютные герои в современном понимании для меня. Вообще, людей было нелегко найти. У нас были другие ребята с интересными судьбами, один из которых, например, даже садился в тюрьму, чтобы не ходить на войну второй раз. В какой-то момент все отказались сниматься, потому что боялись.

— Чего они боялись?

— Себя подставить. Например, шел суд, а сейчас выйдет фильм и повлияет на процесс. Или не повлияет. Их можно понять.

— То, что многие люди отказывались говорить с вами, как-то повлияло на концепцию картины?

— Да. Я думала, что это будет фильм про семью, отношения внутри: как люди не пошли в армию, что об этом думают их родители. Но это было невозможно: семьи не хотели разговаривать.

— В фильме только один человек остался анонимным, остальные показывали лица. Вы уговаривали их или они сами были на это готовы?

— Нет, уговаривать никого нельзя, потому что это опасно. Они все согласились сами. Я их предупреждала, что не знаю, как все может развернуться, [и спрашивала], понимают ли они свои риски. Они сказали: «Да». У них были свои основания. Один из героев ответил, что хочет помочь другим ребятам, которые не знают об альтернативной службе. А другой парень говорил, что мало сделал для страны. Хотя они все молодые, что они могли сделать в свои 20 лет? Но все равно есть это чувство «хочу что-то сделать».

«У нас не война, а специальная военная операция, ничего страшного там не происходит»

 

— Как к идее рассказать о людях, которые выбрали альтернативную службу во время войны в Украине, добавился формат интервью в поезде?

— Изначально мы предполагали, что в фильме будет реальная среда этих ребят. Но поскольку ни один из родителей не согласился говорить с нами, пришлось искать другие варианты. Путешествие оказалось логичной частью фильма. Мне нужно было погрузиться в среду, в то место, в котором живут мамы и бабушки этих молодых ребят.

Самая концентрированная среда — это, конечно, поезд, особенно плацкартные вагоны. В вагоне можно услышать все, появляется представление о стране. Поезд — это лицо страны, потому что здесь едут все.

— Как вы выбирали направления?

— Мы отталкивались от героя и ехали к нему на поезде, попутно общаясь с людьми. Это была Сибирь, Ленинградская, Тверская области и юг России. Мы искали героев по всей стране, но дальше Сибири не нашли, как, между прочим, и в Москве.

— Легко ли попутчики в поезде соглашались обсудить темы войны в Украине и мобилизации?

— С некоторыми было очень легко общаться. Я говорила с ними о жизни и постепенно приводила к этим темам. Военные отказывались это обсуждать, а обычные люди — нет. Например, женщина в поезде, которая высказывалась против, меня удивила: мне казалось, что она будет поддерживать войну. Насколько обманчиво наше представление о человеке! А бабушка, которая топила за войну, была очень милая. Я уверена, что она хороший и добрый человек для своих подруг и семьи, но говорила совершенно жуткие вещи. Непонятно, откуда все это и почему так. С другой стороны, были люди, которые сначала критиковали страну, а потом говорили что-то за войну.

— Встречали и таких людей?

— Да. Например, в фильме есть йог. Он вначале сказал, что против войны, а дальше, видимо, подумал и добавил: «У нас не война, а специальная военная операция. Ничего страшного там не происходит». А я его спрашиваю: «Вы сказали это сейчас, потому что вам страшно стало?» Он: «Нет». И дальше начался совсем другой рассказ. Это пример человека, который, мне кажется, из-за страха поменялся. Еще другой мужчина говорил: «Бабушки получают десять тысяч! Что это за страна, что это такое?» Но когда он увидел оператора с камерой, который просто снимал кадры за окном, то вдруг добавил: «Но вообще я за Путина. Путин — красавчик».

— Может быть, люди сами потерялись в своих эмоциях и мыслях?

— У меня ощущение такое, что люди вообще не думают. Как любят про нас говорить украинцы — рабское сознание. Неприятно, но, мне кажется, в этом большая правда. Ты понимаешь, что ты зависишь от государства на сто процентов и ничего с этим не можешь сделать. Ты просто знаешь, что есть закон и его нельзя нарушать. Вот тебе сказали идти на войну — ты пошел. Тебе сказали сидеть дома и не высовываться — ты сидишь дома. Ты можешь это ругать, не любить, но ты будешь подчиняться этому сильному.

— Заметили ли какие-то тенденции во мнениях людей в разных регионах? Есть стереотип, что чем дальше от Москвы, тем население лояльнее относится к власти. Как думаете?

— Нет, мне давно понятно, что это никак не зависит от расстояния до Москвы или региона. Как и то, что образованный человек не будет топить за войну, а необразованный будет. Это полная ерунда. Например, проводница, которая 280 дней в поезде ездит, была против, а какая-нибудь интеллигентная бабушка — за.

Наверное, только пограничная [с Украиной] зона больше за, потому что им деваться некуда, они уже понимают, что они в этой войне, и настроены воинственно. Но, например, в Сибири почти нет плакатов про войну, очень мало «зеток». Эти города живут вне войны практически, ее не слышно там.

А что касается приграничной зоны: там страшнее, потому что люди привыкли. В Ростове-на-Дону видишь военные машины и военных на улицах и понимаешь, что люди соединились с этой войной. Эта рутина меня сильно впечатлила: я поняла, что это может длиться очень долго.

Если война стала на юге частью жизни, то завтра это произойдет в том же Томске.

«Они надеются, что инстинктивно родители за них»

 

— Если окружение героев фильма — это поезд, где большинство высказывается за войну в Украине, то тогда откуда у этих единиц силы бороться? Откуда они взялись, если не из семьи?

— У меня тоже возникал этот вопрос: каким образом это рождается у человека в среде алкозависимых, например? Эти парни, конечно, уникальные. Они вырвались, оказались совершенно в другом мире. Ничто не способствовало такому формированию, они абсолютно одинокие. Я думаю, это какое-то природное дарование, которое заставляет искать, узнавать новое. Например, один герой на этой альтернативной службе очень умный, всем интересуется, рисует, читает, поет, играет на гитаре, учит языки. На него смотришь и думаешь: «Хоть бы ты уехал и жил классной жизнью не здесь».

— Таким ребятам стоит уезжать?

— У меня даже нет в этом смысле никаких вопросов. В 22 года, конечно, стоит уезжать. Понятно, что навряд ли они вернутся, если все это затянется надолго. Но это наши проблемы, и мы сами сделали так, что они не приедут назад.

— Только один из героев фильма говорил, что уедет, если его жизни будет что-то угрожать. Почему не сейчас?

— Во-первых, у них нет денег. Во-вторых, у них есть близкие и деятельность, которую они любят. У кого-то девушка, которая не может поехать за ним, или родители, которых они не хотят бросать, — обстоятельства как у всех. Они хорошие и ответственные люди, они не могут убежать и просить денег.

— Одна женщина в поезде сказала, что в происходящем в России сейчас виновата действующая власть. Винят ли кого-то в случившемся эти парни?

— В кадре один из героев говорит, что он сначала обвинял государство. А потом понял: если люди поддерживают власть, то проблема в них. В принципе они винят свое окружение за равнодушие, соглашательство. Я тоже самое думаю: проблема не в Путине, проблема в этой поддержке. Но я сама не хотела, чтобы ребята эти свои мысли артикулировали четко. Это была моя личная цензура. Одно дело — рассказать про альтернативную службу и показать, что так можно. А другое — расковырять человека, чтобы его упекли на вечное поселение. Это не было моей задачей. Для меня важнее жизнь и свобода человека, чем документальное кино.

— Что еще осталось за кадром?

— Были еще интересные молодые парни. Один из них рассказывал, как после начала войны он заехал к бабушке с дедушкой, а они сидели с картой перед телевизором и радовались тому, «какие земли мы захватили». Эта картина — жуть. И ребята страдают от этого.

У всех у них одна и та же ситуация с родителями, бабушками и дедушками. Никто не сказал, что в семье кто-то нейтральный или против войны. Они только надеются — и это для меня самое ужасное, — что чисто инстинктивно их родители за них. 

Эти парни сами смогли отстоять свою точку зрения в суде, разобраться с документами в 22 года без поддержки родных. Это мечта любого родителя — такие мальчики. И я не могу понять их матерей. Ты должна была его защищать, ты должна была его гнать на альтернативную службу. А ты просто ходишь: «Ну ладно, не ходи, хотя Путин сказал, что срочников никуда [на войну в Украину] не берут».

— Вы думали, что эти матери будут вести себя иначе?

— Конечно. Мне даже непонятно это с точки зрения инстинкта: это твой ребенок, ты куда его отправляешь? Что происходит особенно в Сибири, где не слышно войны. Кого он будет защищать — этот умный и красивый сын? Это вызывает полный ужас.

Я прекрасно помню, как была чеченская война и родители прятали моего брата. Мама и отец носились и что только ни делали, чтобы он ни в коем случае не попал в армию и на войну. И так делали все женщины вокруг, все понимали, что туда не должен попасть их ребенок.

Я была уверена, что сейчас будет то же самое, но только больше. В чеченскую войну были митинги в Москве, которые я видела ребенком. И я была уверена, что с началом мобилизации в 2022 году женщины порвут ОМОН. Но этого нет. Так все поменялось.

«Мне ногу оторвало, ха-ха-ха!»

 

— Название фильма «Спасись и сохранись» похоже на православное выражение «Спаси и сохрани». Это ведь не совпадение?

— У названия был очень долгий и сложный процесс. Этот вариант предложила Саша Перепелова. Я сначала его не могла принять — слишком религиозно. А потом поняла, что это очень отражает ситуацию. Что еще делать в России? Себя спаси и сохрани, и это уже будет хорошо. А еще это связано с компьютерными играми, где тоже нужно спастись и сохраниться. Поскольку эти молодые парни много играют, то я подумала, что это про них.

— То есть целью фильма было показать, что в России еще можно спастись и сохраниться людям с непопулярными взглядами на происходящее?

— Да, это банально, но я сама к этому пришла только благодаря тому, что езжу и снимаю. Нельзя всю нацию наказать, нельзя сказать, что все русские поддерживают войну. Это могут делать украинцы, и понятно почему. Но люди должны видеть обязательно, что есть голоса против. Хочется это зафиксировать для будущего осмысления.

Еще одна из задач — показать, что есть возможность остаться в стране и выжить. В иудаизме есть суждение: если ты спас одну жизнь, ты спас мир. Не надо стремиться всех спасти. Герои фильма для этого и дают интервью, чтобы их кто-то услышал и понял, что есть схема с альтернативной службой. Мы надеемся, что это кому-то поможет.

— Вы можете назвать общее настроение людей, которых вы опросили?

— Равнодушие. Я не могу сказать, что многие говорили: «Ура! Давайте всех убьем». А вот равнодушия было очень много. Такое ощущение, что у людей атрофия воли. «И это пережили, и то переживем» — такое состояние. Нет эмпатии, сопереживания, понимания, что там [на войне в Украине] гибнут дети, мирные жители, солдаты с обеих сторон. Я думаю, что если это признать, то ты сразу же поменяешь свою позицию. 

— Это равнодушие к себе?

— Конечно. Например, в поезде мы говорили с добровольцем, который сказал: «Меня замочили из гранатомета». И захохотал. Он пять месяцев лежал в больнице, его собирали по частям.

Они все смеются над своим состоянием. Это какая-то русская реакция: «Мне ногу оторвало, ха-ха-ха!»

Этот мужчина поедет назад воевать. При этом он еще говорит, что когда идет по деревне в Запорожской области, молодые к нему более-менее относятся, а бабушки кричат: «Че ты сюда приперся? Уезжай». И он этому удивляется: «Они нам, освободителям, такое говорят!» У него в голове не поворачивается, он думает, что бабушки странные. Но он все равно пойдет их «защищать».

— Получается, ваш фильм не столько дал ответ, а вновь поставил вопрос «Почему мы такие?»

— Наверное, да. Мы, как сели в поезд со съемочной группой, так только об этом и говорили. Мы бесконечно ужасались, поражались и ничего не понимали. У меня нет никаких объяснений, я бьюсь над этим сама с начала войны или даже раньше. Что мы за люди? Мне кажется, мы никогда не ответим на вопрос, почему так.