«Российским общественно-политическим институциям интересны военные пропагандисты, преступники и фээсбэшники». Роман Супер — о деградации и возрождении русскоязычных медиа

Мрак и паника сменяются апатией и привыканием

— На ваш Telegram-канал подписаны 84 тыс. человек. Кто эти люди? Как вы сами для себя описываете их?

— Думаю, это люди, способные к двум прибавить два и получить четыре. Люди, которые с первых дней [Роскомнадзор] понимают, в какую пропасть скатывается Россия, в какую яму политики и лично Владимир Путин закапывают будущее десятков миллионов людей. Это люди, которым интересно наблюдать за реальным живым протестом, за тем, как договариваются со своей совестью российские пропагандисты, за которыми я внимательно слежу с начала [Роскомнадзор].

— Как изменилось эмоциональное наполнение сообщений, которые вы получаете от подписчиков с 24 февраля и которые потом публикуете в канале?

— Волнообразно. Мрак и паника сменяются апатией и привыканием к [Роскомнадзор]. Потом что-то происходит особенно чудовищное — вроде Бучи — и я снова утопаю в сотнях писем от людей на грани нервных срывов. Последняя волна активности читателей случилась сразу после объявления мобилизации. В тот момент, кажется, до самых тяжело соображающих дошло, наконец, послание российского государства: [Роскомнадзор] касается абсолютно всех, это больше не новости в телевизоре, это реальная катастрофа, которая происходит прямо сейчас. Потому что Владимиру Путину так хочется.

— Откуда рождается доверие к вашему Telegram-каналу? Почему пишут именно вам? Почему для людей важно, чтобы их мнение было публичным, чтобы его прочитали десятки тысяч человек?

— Это уж точно вопрос не ко мне, а к людям. Я не знаю. Наверное, это какая-то сумма причин. Я больше 15 лет занимался сначала журналистикой, потом производством документального кино. Все эти годы я старался белое называть белым, черное черным, а серое — серым. Я никогда намеренно не врал своей аудитории. Возможно, в этом причина.

— В описании Telegram-канала вы указали свой ник. То есть, люди могут писать напрямую вам, а не, скажем, в бот или кому-то из ваших друзей или коллег. Почему для вас важно напрямую общаться с читателями вашего канала? Насколько это общение бывает дискомфортным? Приходили ли к вам тролли или убежденные путинисты?

— Это главный принцип канала. Никаких посредников между людьми и мной не будет. Мой канал — не сервис, не СМИ в конвенциональном смысле, не какой-то агрегатор. Мой канал — это я, он называется моей фамилией, у него на аватарке мое лицо, тогда почему с людьми должен общаться бот?

Тролли приходят очень вяло, возможно, один-два в месяц. Убежденных путинистов за [последние] семь месяцев не было ни разу. Я не уверен, что по состоянию на октябрь 2022 года активные убежденные путинисты в принципе существуют. Ключевое слово — «убежденные».

Истории деградации

— Вам пишут люди, которые работают в государственных медиа. Многие журналисты, которые работают в независимых изданиях, называют их пропагандистами, относятся к ним подчеркнуто с пренебрежением. А вы нет. Это так или я просто неправильно считываю это?

— Я отношусь к пропагандистам по-разному, зависит от пропагандиста. Но объединяет их всех для меня антропология. Мне интересно не осудить — это слишком просто, — а изучить их истории деградации. Что произошло с некогда талантливым и профессиональным Андреем Норкиным? Какие на самом деле мотивы заставили Жанну Агалакову выбросить в унитаз удостоверение Первого канала и вернуть Путину все государственные награды? И почему ее коллеги так не поступили? В общем, для меня вот в этом интерес. А не в том, чтобы назвать мудака мудаком.

— Можете ли вы сказать, какое настроение в целом сейчас в Останкино у тех, кто работает на гостелевидении?

— Настроение в Останкино ничем не отличается от настроения на любом другом российском предприятии. Это ужас, страх, депрессия и желание спасти свою задницу и задницы своих близких. Наиболее чувствительные и сообразительные люди уволились в первые дни после начала [Роскомнадзор]. Остальные решили окопаться. Знаю, что начальство большинства крупных телеканалов оформило брони на своих сотрудников, чтобы их не мобилизовали. Теперь эти брони являются еще одним фактором заложничества. Мол, мы вас отмазываем от участия в реальной [Роскомнадзор], а вы сидите тихонечко.

— Почему журналисты рассказывают о том, что происходит за кулисами? Причем как рядовые сотрудники, так и их начальство?

— Опять же, это вопрос не ко мне, а к тем, кто так делает. Я снова могу тут гадать. Возможно, потому что я их всех более-менее знаю, а они знают меня. И я при этом не кидаюсь с трехэтажными осуждениями, а даю возможность сказать.

— В первые месяцы военных действий многие журналисты продолжали работать в гостелевидении, даже если были не очень согласны с боевыми действиями в Украине — ведь у них ипотека, дети и тому подобное. Вы знаете, сколько человек ушло с гостелевидения, скажем, за июнь-сентябрь 2022 года?

— Я не могу назвать объективную цифру. Могу только сказать, сколько человек мне из телека написали: около 200 уволившихся сотрудников. Думаю, это малая часть от общей цифры уволившихся.

Расцвет уничтоженных медиа

— Кто, как вы думаете, потребитель независимой журналистики сейчас в России — или за ее пределами?

— Это более-менее все русскоговорящие люди, имеющие доступ к интернету и желающие узнать, каким образом, например, можно и нужно реагировать на мобилизационные повестки. Сейчас независимые медиа имеют уже абсолютно прикладную функцию — они рассказывают читателю, как выжить в этой [Роскомнадзор]. В этом смысле — парадоксально прозвучит — независимые медиа переживают расцвет, несмотря на то, что все они формально уничтожены.

— Как появился проект «Иными словами» и как вы стали его главным редактором? Зачем нужен этот проект?

— «Иными словами» — это журналистский и писательский проект, который создан на базе американского Вилсон-центра. В самые мрачные для свободной мысли времена появляются гранты, которые позволяют лишившимся работы профессионалам продолжать писать, длить мысль. Идея [проекта] в общем-то абсолютно гуманитарная и благотворительная: дать лучшим российским авторам работать дальше, рефлексировать происходящий ужас, создавать тексты, по которым через какое-то количество лет можно будет изучать это поганое время.

Хочется создать библиотеку, куда наши дети придут, где возьмут интересующую «книгу» и поймут чуть лучше, чем оборачиваются для человека несменяемость власти, тоталитаризм и война.

— Как в этом проекте появляются тексты: кто приглашает авторов, кто предлагает темы?

— «Иными словами» — это совсем камерное медиа с точки зрения редакционных процессов. В нем пять человек, которые выполняют работу за десятерых. Авторов и темы предлагаю я, как главред. За более чем 15 лет работы в журналистике, слава богу, все блестящие русскоязычные авторы стали или моими приятелями, или даже друзьями. Все эти люди сейчас рассыпаны по миру, но в то же время находятся на расстоянии вытянутой руки в мессенджерах.

— Есть ли у вас, как у главного редактора, KPI? Какой он?

— Какой и у всех других — посещаемость, читаемость, цитируемость. Мы только запустились, а цифры очень приличные. Ну, оно и не может быть по-другому, если у тебя пишут Людмила Улицкая, Илья Азар, Василий Арканов, Андрей Лошак. Это лучшие авторы одной шестой суши.

— Был ли у вас внутренний вопрос к себе: «Могу ли я возглавить проект, тексты которого будут публиковаться на сайте американской общественно-политической институции»? Что вы отвечаете тем, кто говорит, что вы, условно, продались «Госдепу»?

— Отвечаю, что я был бы счастлив делать такое медиа на сайте российской общественно-политической институции. Но российским общественно-политическим институциям журналисты и писатели уже 20 лет не очень интересны. Им интересны военные пропагандисты, преступники и фээсбэшники. Я не являюсь ни пропагандистом, ни преступником, ни фээсбэшником, у меня другие интересы и специалитеты. 

— Вы будете еще делать документальные фильмы? Есть ли у вас такая возможность сейчас?

— Как только такая производственная возможность появится, в тот же день продолжу снимать кино. Собственно, кино — это уже вторая профессия моя, которую уничтожили власти. Сначала они разгромили журналистику, потом разгромили производственный рынок для документалистов. В России сейчас точно невозможно заниматься ни тем ни другим.

— Как вы стараетесь поддерживать связь с читателями из России, не находясь в России? Упрек о местонахождении можно было часто слышать в последние годы от тех журналистов, кто до последнего оставался или остается в стране.

— Прямо сейчас я нахожусь в четырех километрах от России, в городе Карсава, где похоронены мои предки. Скажите, в чем заключается крамольная разница: нахожусь я в четырех километрах от России или нахожусь в четырех километрах от Латвии со стороны России? Для меня это довольно устаревший и пустой разговор.

Километры не определяют мое сознание, мой язык и мои отношения с аудиторией. Даже признанные в России экстремистскими Facebook* и Instagram* как работали в Шумилкино и Печорах, так и продолжают работать. Моя аудитория, соответственно, тоже никуда не делась.

— Мои друзья, кто преподавал журналистику в разных вузах, последние годы на первых лекциях у первокурсников в шутку говорили фразу «Бегите, глупцы. В этой профессии ничего хорошего не будет в России в ближайшее время». А что бы вы сказали первокурсникам журфака?

— То же самое, что и ваши друзья: «Вы совершаете ошибку». Но добавил бы: «Я вами горжусь».