«Володя и ненависть — несовместимы»

«Мы всегда были пацифистами»

 

— Олег, расскажите о себе: где вы живете и работаете?

— Мы с Владимиром родились в Караганде Казахской ССР, но в 90-е годы вместе с родителями переехали в Смоленск. Я работаю в частном туристическом агентстве, веду экскурсии по Смоленску и области уже три-четыре года.

— Какие у вас отношения с братом?

— Несмотря на разницу в возрасте (мне 31, брату - 38), мы всегда были с ним в близких отношениях. У него прекрасные жена и дети. Тимофею — год, Льву — семь лет. С ними мы тоже в хороших отношениях. У нас была нормальная семья. Никогда больших проблем не было. В последние годы нам с братом было обоим неприятно смотреть на происходящее.

— О чем вы?

— Я про 2014 год, когда в Донбассе начался конфликт. Мы и восемь лет назад были против убийств и конфликтов в любом виде. Речь не только о конфликтах, где участвует Россия.

Мы никогда не поддерживали войны и считали, что должен быть мир во всем мире. Мы всегда были пацифистами, никогда не восхищались парадами военной техники. Это вызывало ужас, а не восторг.

— Такое отношение воспитали родители?

— Родителей вряд ли могу назвать пацифистами. Но они не воспитывали нас в милитаристском патриотизме. Для нас патриотизмом был русский язык и культура, такие люди, как Папанов, Твардовский, Гагарин, — вот гордость. Разъезжать на танках — не патриотизм.

— Расскажите о Владимире: на кого он учился, кем работал, чем увлекался?

— Он, как и я, учился на менеджера по туризму, но у него не получилось в этой сфере. После учебы он работал торговым представителем и водителем. Был индивидуальным предпринимателем и занимался грузоперевозками.

С детства любил коллекционировать, например, вкладыши из жвачек Turbo. После 18 лет он стал собирать пивные пробки. Владимиру 21 мая исполнилось 38 лет, и мы подарили ему специальный альбом для его коллекции.

Он не учился на повара, но вкусно готовит. Даже под домашним арестом готовит пасту и тирамису.

— Где он отбывает домашний арест?

— По месту прописки — в частном доме наших родителей. Я там тоже живу с тех пор, как потерял работу из-за пандемии. До уголовного преследования Вова вместе со своей женой Кристиной и двумя детьми снимали квартиру.

 

Обыски и суд

 

— Как вы узнали, что Владимиром заинтересовались силовики?

— Мама позвонила мне утром 5 апреля и сообщила, что домой пришла полиция и ищет Вову. Мама сильно испугалась. Я тоже. Попытался дозвониться до Вовы, но связи не было: он был в рейсе по области, перевозил какой-то груз, работая через один из сервисов доставки.

Потом он перезвонил и сказал, что его пригласили на беседу в смоленский Центр по противодействию экстремизму при МВД. Я нашел адвоката и заключил с ним договор. Я понимал, что Вове нужен будет защитник.

— Что было дальше?

— Я приехал домой к Вове, где были Кристина и дети. Мы ждали новостей, но только поздно вечером адвокат сообщил о задержании Вовы на двое суток. После полуночи полицейские пришли с обыском к Володе домой. Параллельно с обыском пришли в дом родителей. У Вовы изъяли ноутбук и телефоны.

При обыске нам показали постановление, и мы узнали, что Вова заменил в «Карусели» [крупнейший гипермаркет Смоленска] ценники на пацифистские надписи. За это ему вменили публичное распространение заведомо ложной информации о Вооруженных силах РФ (статья 207.3 УК).

Но я уверен, что у Вовы не было умысла распространять заведомо ложную информацию. Там были «вегетарианские» лозунги с перечислением количества беженцев, каких-то погибших. Возможно, это дискредитация Вооруженных сил РФ (статья 20.3.3 КоАП), но не более.

— Что было после обыска в квартире Владимира и дома у ваших родителей?

— Утром 6 апреля меня, родителей и жену Вовы как свидетелей вызвали на допрос в Следственный комитет. Нас спрашивали, как мы можем охарактеризовать Вову и знали ли мы о его желании провести «акцию».

После допроса мы узнали от адвоката, что у Вовы будет суд, который изберет ему меру пресечения. Через полчаса Вову отправили под домашний арест. Мы обрадовались, что не в СИЗО.

После суда Вову отвезли к следователю, а через пару часов домой. К его ноге прикрепили браслет и выдали телефон, по которому ему звонит следователь, адвокат и следящие за домашним арестом сотрудники ФСИН.

— Каким был Владимир после суда?

— Вова всегда был обаятельным, открытым и добрым — душа компании. Но после суда я увидел его таким подавленным, каким не видел никогда. Было жутко от его вида. Оказавшись дома, он почти не говорил, лишь махал головой, тяжело передвигался, перестал улыбаться.

— Как долго он находился в таком состоянии?

— Через пару дней он частично пришел в себя. Помогло то, что к нему приехали жена и дети, рядом был я и родители. Однажды он попросил меня дать ему почитать книгу. Я дал Ремарка, «На Западном фронте без перемен».

По-моему, очень символично, что даже в такой тяжелой ситуации Вова читает одного из самых пацифистских авторов в мире. А недавно мы подарили ему книгу юмориста Жванецкого. Он читает, улыбается.

 

Момент, когда нельзя молчать

 

— Вы удивились, когда узнали, что он заменил в магазине ценники на пацифистские надписи?

— Да. Его, как и меня, нельзя было назвать борцом за какие-то идеи. Мы никогда не ходили на митинги, не состояли в движениях. Если и выражали кому-то поддержку, то репостами постов СМИ в соцсетях.

После 24 февраля мы поняли, что появилась цензура и нельзя называть спецоперацию [Роскомнадзор]. Но мы смотрели ленту Instagram*, видели посты Meduza, BBC и «Дождя». Что-то репостили.

После 24 февраля мы договорились, что если и постить, то информацию из независимых СМИ. Мы никогда не репостили публикации украинских СМИ. Это была наша самоцензура. При этом мы на 100% не признавали, что публикуемое российскими независимыми СМИ — правда.

— Владимир говорил вам, что хочет провести какую-то акцию?

— Нет. Я не знал, что он пойдет на такое.

— Как думаете, почему он все-таки заменил ценники в магазине пацифистскими надписями?

— Я видел, что в других регионах люди тоже меняли ценники. Видимо, он увидел такие «акции» и решил высказаться. Для него это, вероятно, был момент, когда он уже не мог молчать.

— Как Владимир в целом чувствует себя по домашним арестом?

— В день у него может пару раз резко смениться настроение. Неважно, позвонил ему следователь, читает он книгу или смотрит телевизор. На вопрос: «Что не так?» — он просто машет рукой. Наверное, в этот момент думает о своем уголовном деле. 

Через час вижу, как он стоит готовит и все нормально. Еще через час подойдет и, улыбаясь, прочтет что-то из Жванецкого. Недавно он купил себе укулеле.

У нас с ним есть темы для разговоров: книги, спорт, дети, а не только уголовное дело.

— Как ваши родители переживают уголовное дело Владимира?

— Иногда мы забываем про дело. В этот момент дома все улыбаются. Недавно отметили день рождения Вовы — было хорошо. Когда представляем, что дело — реальность, то волнуемся: у мамы и папы поднимается давление. Но в целом они хорошо держатся. Мне кажется, я даже больше волнуюсь.

— Из-за домашнего ареста Владимир не работает?

— Не работает. Наши родители пенсионеры, но еще работают: папа — на заводе, мама — продавцом в магазине. Я тоже работаю экскурсоводом. Этого нам хватает, чтобы всем вместе жить.

 

«Обвинение — абсурд»

 

— Что об уголовном деле Владимира говорят ваши родственники, его друзья и знакомые?

— Часть родственников сказали: «Он что, дурак? Не знал, какое время?» Я объяснял, что Вова против убийств, а мне отвечали: «Там нацисты». Есть родня, которая, не поддерживая его позицию, просит его «держаться». Вову поддержали родственники жены. Наша подруга Тома из Казахстана собрала деньги. Когда мы пришли с допросов, Тома позвонила Кристине, чтобы узнать, как помочь. Мы не просили ничего, кроме слов поддержки. Но через пару дней Тома рассказала, что люди захотели поддержать Вову и собрали деньги. Родственники Кристины тоже перевели деньги.

Однажды к Вове приезжал его друг. Он не согласен с позицией Вовы, но поддержал его, в том числе деньгами.

У меня на работе тоже спрашивали про Вову. Два друга на ушко сказали мне, что Вова для них герой. Нас поддерживает и то, как за рубежом таких, как Вова, называют «смелыми героями». Но в России пока считают, что такие люди делают хуже стране. Но стране хуже делает не Вова.

— Сколько денег суммарно собрали в поддержку Владимира?

— Около 80 тысяч рублей. Но эта сумма полностью не покроет адвокатские расходы. На это пойдут деньги семьи и накопления Вовы с Кристиной.

— Одно из самых известных в России дел о фейках про Российскую армию — дело питерской художницы Александры Скочиленко. Она, как и Владимир, заменила ценники в магазине пацифистскими надписями. Вам обидно, что о деле вашего брата мало писали?

— Я слежу за новостями и вижу, что подобные случаи предают огласке. Я хотел огласки, но было страшно. Мы живем в Смоленске, и здесь говорить об этом означает дразнить силовиков и приковывать внимание разных людей. А я вижу, что большинство людей поддерживают спецоперацию.

При огласке истории Владимира было страшно, как бы чего плохого не вышло. Даже при разговоре с вами у меня дрожит голос. Наверное, в последнюю неделю до суда мы решили, что рассказать эту историю будет правильно.

— Я видел, что о деле Владимира писал правозащитный проект «Сетевые Свободы». Они вас тоже поддерживают?

— Да. Их адвокат Станислав Селезнёв помогает адвокату Вовы в деле. Станислав — специалист в таких делах.

— Недавно «Сетевые Свободы» писали, что Владимиру изначально вменяли более мягкую статью, но после экспертизы ужесточили. Как вы узнали об этом?

— Это правда. Сначала Вове вменяли распространение заведомо ложной информации о Вооруженных силах РФ (часть 1 статьи 207.3 УК). Но потом ему ужесточили статью на распространение заведомо ложной информации по мотивам политической ненависти (часть 2 статьи 207.3 УК).

Так произошло, потому что по заказу следователей печально известный «эксперт» Данила Михеев [автор экспертиз по делам об экстремизме, фейках и дискредитации Российской армии, возбужденных против известных активистов, политиков и журналистов] провел экспертизу и нашел в действиях Володи «политическую ненависть». А за нее возможно более жесткое наказание.

Мы и так не понимали, как в поступке Вовы можно увидеть какие-то «фейки» об армии. А теперь ему еще и вменили «политическую ненависть». Вова и ненависть — несовместимы в любом отношении. Нет чего-то в мире, о чем Вова сказал бы: «Я это ненавижу». Это обвинение — абсурд.

— Как Владимир отреагировал на ужесточение статьи?

— С начала домашнего ареста мама и так ежедневно давала ему таблетки и замеряла давление. Но в тот день, когда Вова узнал об ужесточении статьи, ему стало очень плохо. Поднялось давление, онемела рука и пальцы, подкосились ноги, он весь побелел.

Мы вызвали скорую помощь, хотя раньше никогда такого не было. Врачи осмотрели его, вкололи ему что-то, и Вове стало лучше. После этого ему так плохо не было.

— Суд в Смоленске 30 мая начнет рассматривать уголовное дело против Владимира. Как вы настраивали себя и его на суд?

— Я настраиваю его на лучшее. У него дети, безупречная репутация, не было проблем с законом. Все-таки у нас не 1937 год, чтобы за замену ценников человека отправлять в тюрьму. Но я говорю ему, что нужно быть готовым ко всему. Тогда тебе легче принять даже самое плохое.

Надо готовиться к худшему, а надеяться на лучшее. Но подкидывать шапку и говорить: «У него дети, кто ж его посадит?» — я не могу. В нынешней ситуации можно ожидать чего угодно.