«Диктатор не признает, что сажает людей в тюрьму просто так». Глава программы помощи политзаключенным Сергей Давидис — о противостоянии государственным репрессиям в условиях спецоперации

Переезд и перезапуск

- Что сейчас происходит с программой поддержки политзаключенных ПЦ “Мемориал”?

- Чтобы понять это, нужно сделать шаг назад. Мы предполагали, что эта программа генерировала самые большие риски для ПЦ “Мемориал”.

Когда суд рассматривал дело о ликвидации правозащитного центра, прокуратура настаивала, что сотрудники нашей программы оправдывали экстремизм и терроризм. На деле мы лишь высказывали мнение о политзаключенных. Государство обвиняло их в связях с организациями, которые само признало экстремистскими и террористическими. Публичное несогласие с этими решениями, по мнению прокуратуры, и есть оправдание терроризма. К слову, формулировки об оправдании терроризма не вошли в решение суда о ликвидации ПЦ “Мемориал”.

Еще до ликвидации центра мы понимали: возможно, сотрудникам нашей программы придется уехать за границу из-за не очень приятной перспективы. Кто-то в программе пишет справки о политзаключенных, кто-то занимается информационным сопровождением кейсов. Всех сотрудников в будущем могут обвинить в оправдании терроризма.

- Как вы поняли, что нужно уезжать?

- После начала [Роскомнадзор] перед нами встал еще один выбор: или молчать, или продолжать высказывать свою позицию в России, но, возможно, получить уголовные дела. Мы решили, что молчать мы не готовы, а чтобы иметь возможность говорить и продолжать работу, надо уехать из страны. Последней каплей для многих стали обыски в офисах “Мемориала” по делу об оправдании терроризма против члена ПЦ Бахрома Хамроева.

Сейчас мы восстанавливаем работу после переезда и ликвидации ПЦ “Мемориал”. Действуем как независимый проект “Поддержка политзеков. Мемориал”, продолжаем вести список политзаключенных. Но если раньше решение, кого включить в список, принимал совет ПЦ “Мемориал”, то сейчас это делает независимый совет. В него вошли авторитетные правозащитники, чьи фамилии мы не раскрываем ради их безопасности.

Надеемся, что к концу мая мы запустим сайт со списками политзаключенных, а пока размещаем информацию в Telegram, Facebook* и Twitter.

- Во время обысков в ПЦ “Мемориал” в марте 2022 года силовики интересовались документами вашей программы. Кажется, на тех, кто занимался политзаключенными, давили больше всего. Чем вы так мешали властям?

- Властей раздражает критика, которая имеет резонанс. Когда международные организации принимают по России резолюции, связанные с политзаключенными, они опираются на итоги работы нашей программы. Спецдокладчик ПАСЕ использует наши списки и методики. Ни у кого за границей нет ни ресурсов, ни сил изучать все российские уголовные дела и разбираться, кого считать политзаключенными.

Фактически, когда мы признаем человека политзаключенным, мы говорим, что государство совершило преступление. Государству это не нравится. Раньше нас объявили иноагентом, поносили на официальных телеканалах и провластных сайтах, называли предателями. После начала [Роскомнадзор] терпимость к несогласию в государстве снизилась. Пока позиция прокуратуры на суде по ликвидации «Мемориала» не вылилась в уголовные дела об оправдании терроризма, но это может случиться в любой момент.

- После 24 февраля политзаключенных стало больше?

- Мы пока не можем судить о динамике и общей ситуации по нашей статистике, потому что занимались переездом и перестройкой работы из-за закрытия “Мемориала”. Да и в принципе наши списки всегда неполные, отстают от событий. Но и без нашей статистики ясно, что к числу политзаключенных добавились десятки людей.

В последние годы количество политзаключенных и так росло. До 24 февраля в наш список входил 441 человек. За прошедшие два с половиной месяца мы включили в него 22 новых узника. Некоторые люди покинули список: освободились из колонии, СИЗО или из-под домашнего ареста. Сейчас в списке 449 человек.

Очевидно, что в ближайшие две недели в список добавятся те, кого преследуют по новой статье 207.3 Уголовного кодекса (“Публичное распространение заведомо ложной информации об использовании Вооруженных сил РФ”). Мы работаем над тем, чтобы поскорее описать эти кейсы.

- А что делать с людьми, которые выходили на улицу с пустыми плакатами или стояли рядом с кем-то - и этим, по мнению суда, “выражали молчаливую поддержку неправоправным целям” пацифистского пикета?

- У нас нет возможности включать в список тех, кого преследуют по административным статьям. Конечно, эти люди - тоже политзаключенные. Но их очень много, а условные 15 суток, которые они проводят под арестом, - маленький срок, чтобы мы могли успеть описать все такие случаи и включить их в списки.

Наша команда занимается теми, кто попадает под уголовное преследование, потому что цена, которую платят эти люди, гораздо выше. Мы знаем больше 40 уголовных дел по новой статье 207.3 УК РФ. С антивоенной позицией россиян связаны дела по статьям о вандализме, хулиганстве, оправдании терроризма.

По пути Беларуси

- Перед беседой с вами я говорил с журналистом и фигурантом “Болотного дела” Михаилом Магловым. Он сказал, что раньше государство чаще преследовало политических активистов и правозащитников, а теперь переключилось на простых людей. Политрепрессии, скажем так, “пошли в народ”. Справедлива ли такая оптика?

- Сейчас людей преследуют за антивоенную позицию. Грань между активистами и не активистами условна.

Есть люди, которые своими поступками или словами раздражают власть, и она хочет прекратить это. Яркий пример - Алексей Навальный. В регионах такое происходит с блогерами-правдоискателями.

Во многих ситуациях под репрессии попадают случайные люди, потому что силовикам надо кого-то показательно наказать. Вышли люди массово на митинг - тех, против кого возбуждают уголовные дела, часто выбирают из толпы произвольно.

В нашем списке политзаключенных есть украинцы, которых обвиняют в шпионаже, контрабанде и диверсии. Но это совсем случайные люди, мы уверены, что дела против них сфабрикованы, потому что анализируем доказательства по каждому делу. Видно, силовикам надо было реализовать идеологический, пропагандистский заказ на антиукраинские уголовные дела.

Когда государство дает отмашку на преследование конкретной группы людей, у силовиков начинается соревнование, кто найдет больше “правонарушителей”.

Я вспоминаю историю с частичной декриминализацией статьи 282 УК РФ («Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства»). В Барнауле, например, было несколько дел по этой статье, и впервые за долгое время жители выступили против, вышли на митинг протеста по политическим мотивам. Столь массовое применение статьи 282, когда россиян сажали за мем или репост, стало контрпродуктивным с точки зрения интересов власти. Власть пошла на частичную декриминализацию статьи.

- Не раз слышал мнение, что власть выдавливает политических оппонентов из России. Ей проще, чтобы человек уехал и ничего не устраивал внутри страны. И это справедливо не только по отношению к столичным активистам, но и к людям из регионов. Тренд на выдавливание сохраняется или власть предпочитает возбудить дело и “закрыть” человека?

- Думаю, выдавливание врагов - тех, кто выступает против режима, - продолжается. Другое дело, что власть уже много кого выдавила. Но, например, [политик, историк, публицист] Владимир Кара-Мурза остался в России и оказался за решеткой. Он считает, что российский политик должен быть с народом. Как Алексей Навальный. Власти много усилий приложили, всячески запугивали его, чтобы он остался за границей, но он вернулся. Тогда силовики задействовали план Б.

Но вряд ли власти могут стремиться выдавить абсолютно всех несогласных. Силовикам, в конце концов, надо отчитываться о работе уголовными делами. А если все убегут за границу, то кем отчитываться?

Многое зависит от человека, региона, обвинения. Тенденция на выдавливание еще сохраняется, но, вполне возможно, она сойдет на нет.

- Как после 24 февраля помогать политическим заключенным?

- Политзаключенным нужна юридическая помощь. Ею занимаются “ОВД-Инфо”, “Апология протеста”, “Общественный вердикт” и другие. Можно поддержать эти проекты.

Второй вариант помощи - коммуникация с людьми. Переписываться с теми, кто находится в СИЗО или в колонии, не запрещено. Многие политзаключенные говорят, что внимание для них едва ли не важнее, чем передачки. Отправить письмо можно через систему “ФСИН-письмо” или обычной почтой, а можно обратиться к проекту “РосУзник”.

Третий вариант - привлекать внимание к конкретным делам и людям, проводить общественные кампании. Этим занимаются НКО и активисты, но и обычные люди могут помогать: рассказывать знакомым о политических репрессиях, распространять эту информацию в соцсетях, подписывать петиции.

– Вы говорите: “Это пока не запрещено”. Писать письма политзаключенным пока не запрещено, платить юристам и адвокатам пока не запрещено. Почему вы так говорите? Потому что мы движемся в сторону белорусского сценария, в котором такие вещи вне закона?

– Россия несколько лет движется в ту сторону.

– Только скорость появления запретов выросла после 24 февраля.

– Скорость, с которой людей преследуют по административным статьям, выросла радикально. Теперь нельзя выйти с плакатом “За мир” или с рисунком голубя как символа мира. Это абсолютно абсурдно и совпадает с тем, что происходит в Беларуси. Власти как бы говорят: “Не надо нам ничего доказывать. Мы понимаем, что вы хотели сказать своим плакатом”. То есть силовики определяют смысл высказывания с помощью контекста. Они после 24 февраля перестали даже имитировать правовое государство. Совсем позорно.

Турбулентность повысилась, а предсказуемость снизилась. Вряд ли кто-то сейчас сможет сказать, чем закончится 2022 год. Один из возможных сценариев - еще большее закручивание гаек, ужесточение репрессий. Это путь, по которому пошла Беларусь, где с 2021 года и даже раньше нельзя собирать деньги на уплату штрафов. Там любая гражданская активность под запретом, если ее не одобряет государство.

У нас ввести такие запреты сложнее, потому что страна большая. Да и необходимости нет: уровень сопротивления общества не такой, как в Беларуси.

- Мы с коллегами-журналистами обсуждали, что требование “Свободу политзаключенным” будто бы ушло на второй план на фоне последних событий. Силовики задержали акционистку Александру Скочиленко, которая заменила ценники в магазине на антивоенные высказывания. В следственном изоляторе ей выдали обычную еду, которую она не может есть из-за редкого заболевания. Сотрудники СИЗО при этом отказались принимать передачу с диетическими продуктами для Александры. И вот люди требуют не свободы политзаключенным, а того, чтобы передали еду, иначе человек умрет в СИЗО.

- Эта ситуация всегда была и будет. Мы всегда требовали свободы политзаключенным. И когда передали Дмитрию Медведеву список политзеков, из которого власти освободили только одного человека. Медведев помиловал Сергея Мохнаткина. Правда, потом его снова осудили за якобы нападение на представителя власти. Это требование - свободы политзаключенным - было главным и потом, когда мы занимались “Болотным делом”, и позднее.

Почти никогда требование свободы политзаключенным не давало прямого эффекта. За исключением, возможно, 2013 года, когда перед Олимпиадой в Сочи Владимир Путин освободил Михаила Ходорковского, экологов из Гринписа, Pussy Riot и других. Тогда количество политзаключенных резко сократилось, потому что Путин хотел произвести впечатление на весь мир.

Такие события, как перед Олимпиадой, случаются крайне редко, но продолжать требовать свободы политзаключенным надо. Иначе получается, что мы принимаем правила игры государства, соглашаемся с ними.

Да, требование сегодня стало более риторическим, но все разговоры о политзаключенных, конечно, подразумевают это требование как само собой разумеющееся. И это требование никак не противоречит требованию соблюдать права узников, пока они все же находятся за решеткой.

В истории с Александрой Скочиленко требование к СИЗО звучит громче, чем лозунг “Свободу политзаключенным”. Но все понимают, что ее судят незаконно и что ничего криминального она не сделала. Общественное внимание к кейсу, мощная кампания солидарности помогают влиять на ситуацию. Они показывают, что большая часть общества не согласна с тем, что людей сажают ни за что.

Давить извне

- Символом [Роскомнадзор] для пропагандистов стала украинская бабушка, которая вышла с советским флагом к украинским военным, приняв их за российских. Теперь ей ставят памятники, печатают баннеры с ее изображением. Это еще один признак реставрации Советов. Хочу спросить о ней в разрезе политзаключенных. Мне кажется, что в позднем СССР власть пыталась “исправить” диссидентов, отправляла их в ссылку например. Мол, посидит, подумает, пойдет по правильному пути. А какова логика российской власти в борьбе с несогласными?

- У меня нет исчерпывающего ответа на этот вопрос. Советские политические репрессии начала 80-х годов сопоставимы с современными по масштабу. Но тогда власть боролась со своими врагами. Причем на первом этапе она прилагала усилия, надеясь, что человек “одумается”. Чиновники проводили с несогласными профилактические беседы, выносили им предупреждения, увольняли их с работы. Обычно, только если после этого человек продолжал выступать против советской власти, его сажали в тюрьму.

Сейчас ситуация отличается. С одной стороны, в тюрьму попасть проще: написал что-то в интернете - силовики расценили это как оправдание терроризма. С другой стороны, нет неотвратимости, которая была в Советском Союзе.

– О какой неотвратимости идет речь?

- Если человек тогда говорил, что ненавидит Ленина и не признает власть коммунистической партии, его или в сумасшедший дом отправляли, или в тюрьму.

Сейчас можно говорить, что не любишь Путина, и почти ничего за это не будет, если не призывать к свержению власти.

Хотя иногда это выглядит как лотерея, в которой можно проиграть. Сергей Лавров из Курска написал в социальных сетях, что России нужна революция. Под революцией он понимал мирное движение общества вперед, изъявление воли. Он не говорил о насилии. Несмотря на защиту профессионального адвоката, Сергей сел на пять лет.

В РФ еще нет тотального преследования людей, как в Беларуси. Конструкция российских репрессий более избирательна, пока у власти нет необходимости в массовых репрессиях. Если она появится, то, уверен, власть пойдет на это.

– На ситуацию в Советском Союзе могли повлиять заявления зарубежных лидеров или кампании в защиту политзаключенных СССР. Советские власти будто бы стыдились, они предпочитали выдавить диссидента из страны, чтобы избавиться от проблемы. Работает ли сейчас такое давление извне на страну?

- Сложно представить, что для имиджа России хуже, чем [Роскомнадзор] в Украине. На фоне происходящего нарушения прав политзаключенных воспринимаются мировым сообществом сейчас как что-то гораздо менее существенное.

Но Россия все еще очень зависит в экономическом плане от других стран, что бы ни говорили в Кремле. Власти обижаются, когда Россию исключают из международных структур. Они же хотят, чтобы их воспринимали как ключевых участников международных отношений, как равных США и Китаю. Кажется, в искаженном сознании российских чиновников [Роскомнадзор] была средством получить такое признание.

В 2013 году на ситуацию с политзаключенными повлияла Олимпиада в Сочи. Сейчас все гораздо хуже, но Россия остается членом ОБСЕ, членом ООН.

В условиях [Роскомнадзор] российское государство вряд ли будет прислушиваться к запросам международных организаций или иностранных государств о политзаключенных. Вряд ли будет отпускать людей или менять им наказание на более легкое. Но и сказать, что оно совсем безразлично к таким обращениям, я не могу. Некоторые возмутительные факты репрессий выйдут на уровень этих и других площадок. Какой-то результат это будет иметь. Это небесполезно.

Государство по-прежнему заинтересовано в поддержании своего имиджа. Если в России суд выносит более мягкий приговор, страна дает меньше поводов упрекать ее в грубых нарушениях прав человека.

– Напоследок процитирую Владимира Путина. В 2012 году на встрече с российскими политологами он сказал: “У нас [в стране], по-моему, политических заключенных нет, слава богу, хотя все время [некоторые] говорят об этом, не называя фамилий. Хотя бы показали хоть одного человека, который сидит по политическим соображениям". Спустя 10 лет что вы ответили бы на эту реплику?

– Любой современный диктаторский режим пытается имитировать работу демократических институтов в стране. Диктатор не может признать, что сажает политических преступников в тюрьму просто так. Царизм в Российской империи в этом смысле был более честным.

Методика, по которой наша программа признает людей политзаключенными, предполагает содержательное обоснование этого статуса в каждом случае. И власть ведь с этими конкретными аргументами практически не спорит. Она, конечно, может голословно заявлять, что в России нет политзаключенных, но этот разговор с ее стороны всегда беспредметный.

Еще власть оправдывается тем, что людей, которых мы считаем политзаключенными, суд, скажем, признал террористами. Но ведь если суд назовет террористами чиновников, станут ли они ими от этого? Если априори любой суд прав, то и разговора никакого о политзаключенных не может быть.

Что и говорить про тех, кто осужден по неправовым и антиконституционным статьям УК? Действия, которые подпадают под новые статьи, например о дискредитации Российской армии, или старые статьи, например об оскорблении чувств верующих или нарушении порядка проведения публичных акций, вообще нельзя признать преступлением. Но людей преследуют по этим статьям, многие россияне уже отсидели в тюрьме.

Так что политзаключенных в России можно не увидеть, только если специально закрывать глаза.