«Он рассказал мне другую версию». Бывшая девушка знакомого фигурантов дела «Сети»* Алексея Полтавца Виктория Фролова — о его признании в убийстве, жизни в Украине и допросе в ФСБ

21 февраля 2020 года «Медуза» выпустила расследование о возможной причастности некоторых фигурантов дела «Сети»* (террористической организации, запрещенной в РФ) к убийству их знакомых Артёма Дорофеева и Екатерины Левченко. Редакция «7х7» публикует рассказ бывшей девушки Алексея Полтавца Виктории Фроловой об альтернативной версии убийства. Эту версию Полтавец рассказал Фроловой осенью 2017 года, когда они жили вместе в Украине. 1 марта 2020 года СК Пензы опросил Фролову в качестве свидетеля по делу об убийстве. Эту же версию она изложила следствию. Виктория Фролова согласилась на интервью «7х7» после того, как 30 апреля редакция опубликовала материал «Три года без ответа. Главные вопросы в деле об убийстве знакомых фигурантов дела „Сети“* Кати Левченко и Артёма Дорофеева». Интернет-журнал «7x7» в партнерстве с изданием «Медиазона» публикует ее монолог.

Про дело «Сети»*

Про фигурантов

— Мне 24 года. Я была знакома со всеми фигурантами дела «Сети»*, кроме [Михаила] Кулькова, [Армана] Сагынбаева и питерских фигурантов [Виктора Филинкова и Юлиана Бояршинова]. С Ильей Шакурским я познакомилась в середине октября 2013 года на показе фильма про Ивана Хуторского [антифашист из Москвы, убитый неонацистами в 2009 году], который он организовывал. Хороший, добрый мальчик. У нас завязались с ним отношения.

Не помню, как познакомилась с [Дмитрием] Пчелинцевым. Где-то в 2014 году на фримаркете или концерте. Особого впечатления он на меня тогда не произвел, ничем не запомнился. Но я не верю, что он мог отдать приказ об убийстве [по версии Полтавца, изложенного в «Медузе»]. С [Андреем] Черновым и [Максимом] Иванкиным я познакомилась примерно в то же время, что и с Пчелинцевым, а с [Василием] Куксовым — позже, примерно в 2016 году. Я не скажу, что Пчелинцев, Чернов и Иванкин были Илье [Шакурскому] друзьями. С Пчелинцевым, скорее, наоборот: в начале 2018 года из СМИ я узнала, что они подрались из-за меня [17 октября 2017 года] накануне ареста Ильи. С Черновым и Иванкиным он просто иногда общался.

То, в чем их обвиняют, — ничего правдоподобного в этом нет. Да, мы играли в страйкбол, ходили в эти походы. Я начала ходить [в походы] в 2016 году. Мы приходили в лес, у кого-то были свои страйкбольные приводы, кто-то брал напрокат или у знакомых. Я однажды вообще пришла с игрушечным пластмассовым ружьем. Могли просто бегать с палками, если ничего из оружия не было. Разжигали костер, готовили что-то, общались, пели песни. Идеи сходить в поход исходили от разных людей: один раз — один [предлагал], в другой раз — другой. Бывало, мы с Ильей встретимся, пойдем гулять, я говорю: “Давай сходим в лес поиграем”. В другой раз он предложит. Ну не пойдем же мы вдвоем играть. Мало того что с палками, так еще и вдвоем! Мы делали это, потому что нам было интересно.

С нами ходили Иванкин, Пчелинцев, Чернов. Какое-то время с нами ходил Куксов. Кроме фигурантов дела [«Сети»*] еще куча людей [ходили], и никогда не бывало такого, чтобы было одинаковое количество людей или чтобы шли только фигуранты.

Клички [у фигурантов] — да, были. Но это не шифрованные имена. Я, например, с 13–14 лет называла себя Алиной — просто потому, что мне нравилось это имя. И все привыкли. Илью звали Спайком. Ко всем остальным я обращалась по их именам. Других имен я не знала.

Пару раз мы ездили стрелять из огнестрельного оружия, которое принадлежало ребятам. Но мы не бегали с ним по лесу, не размахивали им в разные стороны.

Егор Зорин

— С Егором Зориным я познакомилась в 2014 году, когда Илья пошел в институт [Пензенский госуниверситет], они были однокурсники. Обычный парень вроде, ни плохого, ни хорошего не могла сказать о нем в тот момент. Зорин пару раз ходил с нами в походы.

После того как Зорина задержали первый раз [в феврале-марте 2017 года], он рассказал [об этом] Илье, а тот рассказал мне. Он [Зорин] рассказал, что ему какой-то парень в институте предложил подработать, написать реферат, он согласился, они начали общаться. Потом этот парень позвал его куда-то к себе гараж, они там сидели, курили [траву], парень отошел позвонить, забежали «маски-шоу» [силовики], начали говорить: либо вы сейчас подпишете [признания по наркотикам], либо мы вас сажаем.

Эти сотрудники Зорину назначили встречу через какое-то время, они встречались в машине. Зорину сказали: будешь помогать нам отлавливать чурок у себя в деревне. Спрашивали, что и про кого он знает. Зорин сказал, что ничего такого не знает. Ему сказали: по возможности будешь сообщать.

Когда Зорин выходил из машины, то сотрудник кивнул на заднее сиденье, где лежал бесформенный чехол, и спросил: «Не знаешь, кому железки продать?» Зорин сказал, что ему намекали на оружие, он ответил, что не знает таких.

Насколько я знаю, Зорин продолжал общаться с Ильей вплоть до ареста, ничего не изменилось. А я общение с Зориным прекратила после того, как рассталась с Ильей [в апреле 2017 года].

 

«Сады». Аресты Кулькова, Иванкина, Полтавца

— Квартира на Чехова, 64 — это и есть так называемые Сады [о которых Полтавец рассказал в статье «Медузы»]. Это была квартира, где мы встречались, общались. Никакой конспирации: пользовались домофоном, звонили — открывали.

Впервые я пришла туда в конце марта 2017 года и периодически приходила туда до конца сентября. Совершенно обычная квартира. Грибов и травы я там не наблюдала. Никаких сетей на стенах, о которых говорит Полтавец [в статье «Медузы» Полтавец говорил, что на стенах в «Садах» были натянуты маскировочные сетки], я тоже не видела.

Я не видела, чтобы кто-то из фигурантов употреблял наркотики. Сам Полтавец рассказывал мне позже, что однажды так сильно накурился, что скурил целый камень гашиша. Потом его отношение к наркотикам стало резко негативным.

Полтавца я в «Садах» видела один раз в конце марта [2 апреля 2017 года] — после того как их задержали [30 марта 2017 года]. Он рассказывал мне потом, что он в «Садах» жил. Но я не знаю об этом наверняка, только по его рассказам. Он вспоминал, что однажды то ли ключ потерял, то ли замок в квартире сломался, пошел к соседке, попросил у нее пилу, потом обещал ей принести за это пирог, но так и не принес [это «7х7» подтвердили соседка по квартире на Чехова, 64 и журналист «Медузы» Максим Солопов со слов Полтавца].

Я пришла туда [в «Сады»], скрывать тут нечего — ничего криминального мы там не делали. После статьи «Медузы» все сразу, наверное, подумают про наркотики. Я не знаю, как вам доказать, что ничего такого [наркотиков] там не было. Но так совпало, что в тот день, когда я там была, в «Сады» приехали ребята после задержания за наркотики и еще несколько человек.

Когда я туда шла, я еще не знала о задержании Иванкина и других — просто шла в гости. Уже там мне рассказали.

Я не буду называть фамилии людей, которые тогда были там [в «Садах»]. Все видят и понимают, как работает следствие и суды: доверия к ним нет никакого. Не хочу компрометировать кого-то и рисковать их судьбами. Скажу только одно: Полтавец не совсем точно назвал тех, кто был тогда в «Садах» — некоторые были, некоторых, наоборот, не было. 

Полтавец рассказывал, что его пытали, что он почти сутки стоял в позе «полтора» [на полусогнутых ногах, как будто сидя, но без стула] с пакетом на голове. Все это он повторил потом в своем интервью [«ОВД-Инфо»].

Иванкин про пытки не рассказывал. Сказал, что ему дали только пару затрещин. Иванкин и Полтавец не говорили, что закладывали наркотики. В тот момент они нам сказали, что им подкинули наркотики и задержали. Тогда у них была эта версия.

У тех, кто был в квартире, реакция была одинаковая: что это *** какой-то. Никто никаких версий не строил. Все просто сидели в афиге. Я не слышала, чтобы кто-то о чем-то договаривался, я ушла, они остались.

Больше я не видела в Пензе ни Иванкина, ни Полтавца. Дорофеева и Левченко я вообще никогда не видела.

В следующий раз я пришла в эту квартиру в апреле — там были Пчелинцев и Чернов. Илья перестал туда приходить, потому что они перестали общаться с Пчелинцевым, я в этом виновата. Но я не была девушкой Пчелинцева, мы с ним просто общались. Я знаю его жену Ангелину, последний раз виделась с ней, наверное, в 2015 году. 

В этой квартире я какое-то время тоже жила — несколько недель в мае или апреле, когда поругалась с родителями. Я жила там одна. Пчелинцев и Чернов приходили два-три раза в неделю. Потом я тоже приходила туда два-три раза в неделю. С апреля по октябрь ничем особым мы не занимались: Чернов работал у себя на заводе, Пчелинцев — в тире. С Ильей мы расстались [в апреле 2017 года] и не общались. Про его арест я узнала из интернета, я была уже в Украине.

 

Жизнь в Украине

Знакомство с Полтавцом и переезд в Киев

С [Алексеем] Полтавцом я познакомилась в одном из походов (зимой или весной 2017 года) на базе «Снежинка» [лыжный стадион в Пензе, ул. Ладожская, 111А]. Полтавец занимается альпинизмом и показывал нам, как вязать узлы и делать переправы на веревках.

Никакого особого впечатления он тогда на меня не произвел. Потом я видела его еще в одном из походов [в Пензе] и в третий раз — на квартире «Сады» в конце марта.

Во многих статьях написано, что я с апреля 2017 года была девушкой Полтавца. Это неправда. Он сам так написал в статье [«ОВД-Инфо» «Глоток воздуха»], чтобы получить [документы на] беженство — показать через меня свою связь с делом «Сети»* [на момент выхода статьи в «ОВД-Инфо» Фролову уже допросили в Пензе как свидетеля по делу «Сети»*].

Общаться с ним мы начали, только когда он был уже не в Пензе [после апреля 2017 года]. Сначала была просто дружеская переписка. Потом Полтавец написал мне в «Джаббер»: «Люблю тебя, жить без тебя не могу, приезжай. И вообще, там [в России] небезопасно». Он никак не объяснял свои слова про то, что в России небезопасно. Он говорил: «Нас задержали, нам подкинули [наркотики], и так будет со всеми».

Я выехала к нему из Пензы в Киев 3 октября 2017 года, границу пересекала легально 4 октября. 17 октября, как я потом уже через несколько месяцев увидела в СМИ и говорила выше, Илья [Шакурский] с Димой [Пчелинцевым] подрались — Илья пошел выяснять, куда я пропала.

Полтавец встретил меня на [киевском] автовокзале, мы поехали к нему на съемную квартиру. Он жил в старой пятиэтажке, двухкомнатная квартира на втором или третьем этаже — прям совковая-совковая. Там были диван, кровать, шкаф, три стола, холодильник. Телевизор стоял старый, мы его даже не включали. В этой квартире мы жили до января 2018 года. 

Потом мы переехали на другую съемную квартиру, потому что та была слишком страшненькая. Это была уже нормальная однокомнатная квартира, на 34-м этаже, самом верхнем, по Харьковскому шоссе, 19а. 

 

Два года с Полтавцом

В Украине я прожила с Полтавцом два года — до ноября 2019 года. Все это время мне давали деньги родители, а он — не знаю, где брал. Говорил, что получал пособие как беженец, он подавал [документы] на беженство в 2018 году. Сумма всегда была разная, точную не могу вспомнить. Еще до получения статуса беженца я видела, как он ходил в какое-то агентство по беженству «Рокада».

Полтавец никогда не работал, мы сидели весь день дома, никуда не выходили, только в магазин. Полтавец играл в компьютерные игры в духе «вырасти свою армию» и «ГТА» [Grand Theft Auto, игра в жанре приключенческого боевика с элементами квеста и экшна], я — в «Симс» [The Sims, игра в жанре симулятора жизни] и «Эпоху империй» [Age of Empires, игра в жанре исторических стратегий в реальном времени].

Мы там ни с кем не общались. Единственный, с кем я общалась, — правозащитник Максим Буткевич. 

Очень редко Полтавец общался со своей матерью, сестрой и братом через [безопасный мессенджер со сквозным шифрованием] Wire. Фон он всегда четко соблюдал, даже когда с мамой говорил по видеосвязи: никаких окон и ничего, что могло бы выдать его местонахождение. Как-то мать не дала ему деньги, и он назвал ее «сукой». Больше при мне он ни с кем лично не общался. Говорил, что у него нет друзей, но постоянно с кем-то переписывался. Это продолжалось на протяжении всего времени, и особенно это усилилось под конец моего пребывания в Украине.

Бывало такое, что мы куда-то шли и он просил меня подождать где-то (в кафе, в метро) и уходил с кем-то встречаться. Когда я спрашивала, почему я не могу с ним пойти, он отвечал, что не хочет, чтобы я светила лицом. Не знаю, с кем он встречался. Даже не могу представить.

 

Паспорт Полтавца

— Полтавец не говорил мне, сколько ему на самом деле лет. Я узнала про его возраст только после того, как вышла статья [«ОВД-Инфо» «Глоток воздуха»]. Когда я ехала в Украину, я думала, что ему 21 год. А ему было 17 лет.

В вашей статье [статья «7х7» «Три года без ответа»] есть вопрос про паспорт: был или не было. Я видела его паспорт, но не в открытом виде. Он не давал мне его смотреть, потому что там написан год рождения. Однажды я в очередной раз собралась уйти от него, он стал бегать по квартире и размахивать этим паспортом: «Вот мой паспорт, хочешь посмотреть?» Но так и не дал. Я попыталась вырвать паспорт из его рук, но у меня не получилось.

Но паспорт у него точно был. Потому что он его отдавал, чтобы делать беженство [получать статус беженца; в документах и справках Фролова видела 2000-й год рождения Полтавца]. 

Это был российский паспорт, и он мне сказал, что он был просроченный [паспорт меняют в 20 лет]. Думаю, он не был просрочен, это он мне так сказал для правдоподобности легенды, что ему больше 20. Заграна [загранпаспорта] у него не было. 

 

Как и когда Полтавец уехал в Украину

— Он рассказывал мне про то, как попал в Украину: что нелегально пересек границу, шел по лесам, пил из луж, ночевал с какими-то оленями. Он боялся, что его Интерпол ищет, копался на всяких сайтах, [смотрел] кто кого ищет. У него была очень сильная паранойя по этому поводу.

Полтавец, мягко говоря, очень странный, своеобразный человек. Психически, я бы сказала, нездоровый. Говорит одно, делает другое и постоянно во всем врет.

Когда я уезжала, он постоянно писал, что за ним следят, у дома стоят, сторожат. Но когда я возвращалась, то ни я, ни он не замечали слежки.

Бывало, он уединялся в ванной, закрывал дверь, но не на щеколду, сидел себе руки резал. Один раз порезал себе правую ногу в районе голени. Первое время, когда я это видела, я пыталась это как-то остановить. А потом уже поняла, что человек просто привлекает к себе внимание. Первоначально у него это получалось, но с каждым разом все хуже и хуже.

Однажды он очень долго сидел в ванной с открытой дверью. Я специально очень долго туда не заглядывала. Иду из кухни со стаканом кофе, он сидит у входа в ванную, весь такой измученный: «Дай, пожалуйста, попить». Я даю ему стакан, он весь его выпивает. Я краешком глаза заглянула: в самой ванной немножко крови. «Ну, – думаю, – ничего страшного». И ушла. Через какое-то время он сам вышел.

Потом через несколько дней я начала убираться в квартире и обнаружила под ванной перчатку, в которую был завернут шприц. В шприце была кровь. Я в принципе поняла, что он делал в ванной в тот момент. Принесла эту перчатку ему, положила: «Ты что сделать-то пытался? Меня, что ль, напугать?» Он сказал, что пытался вылить из себя кровь.

Другой раз был очередной приступ резания себя. Он сидел в ванной с ножом и замахивался резать себе горло. Я подошла, стала отнимать нож, то ли его рука соскользнула, то ли моя, и Полтавец порезал себе нижнюю губу. Просил меня зашить, но я не стала, сам себе ее потом зашивал.

В декабре 2017 года он подарил мне и себе обручальное кольцо и всем говорил, что я его жена. Своей маме так сказал. Когда я снимала кольцо, начинались эти ванные и ножи. По отношению ко мне он никогда не переходил границы дозволенного – для него это было принципиально.

 

Он говорил, что такого больше не будет, но так у него было постоянно. Это могло быть связано с моими отъездами [в Пензу] или с тем, что он на что-то обиделся – даже на мои песни в телефоне. Могло быть ни с чем не связано, просто потому что ему стало грустно. Мне было его жалко, он вызывал ощущение больного человека.

Полтавец ревновал меня ко всем абсолютно. Я даже не могла выйти одна в общественный туалет. Когда я шла туда, он шел со мной до двери. Когда я спрашивала: «Ты что, тоже хочешь в туалет?», он говорил, что хочет просто пройтись, и обижался, когда я говорила, что я сама могу сходить. Я думаю, он мог ревновать меня к Шакурскому, потому что я с ним раньше встречалась.

Еще Полтавец просил меня несколько раз его убить и перерезать ему горло. Он плакал и говорил: «Убей меня, я не могу больше жить».

Несколько раз я хотела уйти от него, он угрожал «выпилиться» [наложить на себя на руки]. Я оставалась, потому что не хотела брать такую ответственность на себя.

 

Поездки в Пензу

За эти два года [в Украине] я несколько раз выезжала в Пензу. Когда на неделю, когда на две, когда на месяц. К моим поездкам Полтавец относился очень негативно. Он запрещал мне уезжать в Россию, чтобы увидеть своих родственников. Говорил, что это якобы из-за моей безопасности [поскольку Фролова знакома с фигурантами дела «Сети»*].

Когда я собиралась уезжать, начиналось такое… Я встречалась здесь с мамой Ильи [Шакурского Еленой Богатовой]. Полтавцу я об этом не рассказывала, но он через кого-то узнавал об этих встречах и в это время начинал писать мне: «Если ты не приедешь, я перережу себе горло, руки, ноги – все что угодно». Это было всякий раз, когда мы встречались с Богатовой.

В 2018 году, когда я приехала назад в Украину, он мне сказал, что лежал в психиатрической больнице из-за того, что перерезал себе горло. До этого в переписке еще он говорил, что у него на шее очень большой шрам, но по факту я потом увидела очень маленький шрам.

28 ноября 2019 года я окончательно уехала из Украины, потому что превысила срок пребывания. Полтавец хотел, чтобы я подавала на беженство, а я не хотела.

Тогда он предложил выехать в любую страну, кроме России. Я сказала, что поеду в Россию и не надо принимать за меня решения. Он сначала обиделся, потом сказал: «Хорошо. Я больше ничего по этому поводу не скажу».

Когда я уезжала, то уже знала, что не вернусь к нему. Он не знал. У него в планах было сделать визу и уехать куда-то. Но куда, он не говорил. Несколько раз он говорил, что надо поехать в Финляндию, получить убежище мне и ему, и тогда мы сможем получать по 900 евро в месяц и круто жить.

У нас был с ним разговор о мечтах и целях. Он сказал, что не знает, чем хочет заниматься. Сказал, что видит себя только в войне.

К фигурантам дела «Сети»* Полтавец относился очень отрицательно. Я не знаю почему, но я даже не могла при нем прочитать новости какие-то про дело «Сети»*. Если я это делала, то все заканчивалось резанием рук, ног, губ.

Он ничего о них не говорил, но это вообще была запретная тема. Отдельно он ни о ком не рассказывал. Полтавец видел [Илью] Шакурского, [Егора] Зорина, [Дмитрия] Пчелинцева, [Максима] Иванкина. [Василия] Куксова видел один раз в одном из этих походов. Они не особо контактировали. [Фигурант из Петербурга Виктор] Филинков, как говорил Полтавец, «его лучший друг».

Как-то в очередной раз собиралась ехать в Пензу. Он сказал: «Если ты поедешь в Пензу, то я поеду на Донбасс». Я сказала, что не надо ставить мне ультиматумы: если хочет ехать, это его выбор и я не буду его отговаривать.

Когда я была уже в Пензе, он прислал мне на телефон фотографии. Была одна фотография, где он стоит спиной к стеле «Славянск». Были фотографии с оружием. Были фотографии с гильзами от винтовки, и на ней на пальцах руки у него – не помню, правой или левой, – написано «мур». Не знаю, был ли он там на самом деле или нет.

Перед тем как я в последний раз уезжала в Россию, он потребовал, чтобы я удалила все фото с ним. Одну, где он с веревками, чисто случайно не удалила, пропустила.

Убийство Левченко и Дорофеева: другая версия

— Версия «Медузы» отличается от той версии, которую рассказал мне Полтавец. Он вообще не упоминал [фигуранта дела «Сети»* Максима] Иванкина, говорил, что занимался всем один.

Левченко и Дорофеева я никогда не видела, и от фигурантов «Сети»* о них я не слышала. Я узнала про них только от Полтавца, когда уже приехала в Киев.

Артём Дорофеев жил где-то около меня, учился в школе, где учились мои друзья. Среди моих друзей есть его одноклассник. Он рассказывал, что в школе Артём был позитивным человеком, занимался бальными танцами. Его мама работала в школе, поэтому не хулиганил, как другие мальчишки.

Когда Артём пропал, по моему району стали распространяться слухи, что кто-то пропал. Сначала я не обращала на это внимания. Но, когда приехала в Киев и просматривала новостную ленту в Telegram, там были эти фотографии [пропавших Дорофеева и Левченко] – что их ищут. Это было в ноябре или декабре 2017 года.

Полтавец в это время был рядом, увидел их на экране телефона, начал себя подозрительно вести, нервничать. И если на фото Артёма еще как-то [мог смотреть], то на Катино фото вообще не мог взглянуть. Я спросила, что случилось. Сначала он сказал: «Ничего». Но было заметно, что что-то случилось. После того как он перевыключал все телефоны и перезакрывал все окна и форточки, рассказал мне, что он якобы их убил где-то около Рязани, в лесу – что якобы перерезал им горло.

Он рассказал мне это в достаточных подробностях. Я помню их. Такое не забудешь.

 

Версия Полтавца со слов Виктории Фроловой

По словам Фроловой, Полтавец говорил, что в апреле 2017 года он, Левченко и Дорофеев скрывались в Рязани. Полтавец предложил им сходить в поход, якобы заранее планируя убить их. Полтавец, с ее слов, боялся, что Дорофеев и Левченко вернутся в Пензу и дадут какие-то показания — возможно, по делу о наркотиках.

Виктория Фролова запомнила из рассказа Полтавца, что он якобы долго не решался на убийство. Сначала он хотел использовать момент, когда они спали. Предлагал не накрывать спальниками лицо, чтобы шея оставалась открытой. Но они его не слушали.

Когда они проснулись, он позвал Катю за хворостом и там якобы перерезал ей горло. После этого он побежал к Дорофееву, который слышал крик Кати, и сказал, что надо скорее уходить. Пока Артём суетился, Полтавец тоже якобы перерезал ему горло.

Точную последовательность событий в рассказе Полтавца Виктория Фролова не помнит. Она допускает, что могло быть и наоборот. 

По словам Фроловой, Полтавец не говорил ей про ружье [в рассказе «Медузы» Полтавец убил Дорофеева из ружья]. В обоих случаях он якобы использовал нож, куда его дел, он не сказал. Как они зашли в лес, как он выходил оттуда, он тоже не говорил.

Фролова запомнила в рассказе Полтавца, что, с его слов, Дорофеев упал на колени и начал руками хвататься за траву. Так Полтавец якобы увидел, как человек цепляется за жизнь.

Вопроса о том, что стало с телами, Виктория Фролова не задавала. По ее словам, Полтавец сказал, что в тот момент его единственным желанием было поскорее уйти из леса, чтобы никто об этом не узнал. Говорил, что состояние было непонятное и что он боялся после этого сойти с ума.

Больше эта тема не всплывала, поскольку Фроловой не хотелось спрашивать об этом ужасе. По ее словам, она понимала, что это, скорее всего, правда, но не хотела в это верить.

После того как вышла статья “Медузы”, Фролова общалась с Полтавцом в мессенджере. Она спросила, почему осенью 2017 года тот сказал ей, будто убил обоих, а журналистам «Медузы» – что он якобы сделал это с Иванкиным. Он ответил, что соврал ей, но почему, не объяснил [скриншоты переписки есть у редакции]. Фролова говорит, что невозможно понять, где Полтавец врет, а где нет.

 

Зачем Полтавец дал интервью «Медузе»

— Я не знаю, зачем он давал интервью. Я задаюсь тем же вопросом. Я слышала, что к нему мог ездить [журналист «ОВД-Инфо» Алексей] Полихович и они говорили об этом. При этом мне Полтавец говорил, что боится об этом рассказывать. Я не понимаю, что случилось.

С [Ильей] Хесиным [был одним из источников статьи «Медузы»] я не знакома и никогда не слышала о нем до статьи. В нашем последнем разговоре в Wire Полтавец ничего про него или других не сказал. Кроме того, что “не знаю, почему меня поставили в одну статью с этим ***”. Еще он сказал, что все время, когда мы с ним жили в Украине, переписывался только с журналистами.

За день до выхода этой статьи [20 февраля] он спросил у меня, собираюсь ли я возвращаться [в Украину]. 

– Вик, ты как?

– Норм, а ты?

– У меня настолько жопа, ты не представляешь. И я не представляю. Видимо, ты не приедешь?

– А в этом есть смысл?

– Понял. Просто будь хорошей, такой хорошей, как ты есть. Видимо, это все к лучшему. Извини, если я как-то подставил тебя. Желаю тебе всего самого-самого хорошего, будь справедливой. Может, я напишу что-то еще сегодня.

И не написал. В итоге вышла статья 21 февраля в «Медузе». В день, когда вышла статья, я сразу поехала к маме Ильи, потому что меня трясло и я не понимала, что происходит. Только захожу к ней – он мне звонит:

– Зайди на «Медузу».

– Я уже прочитала. Зачем вы это сделали?

– Так надо. Чтобы спасти людей.

– Каких людей?

– Мне некогда, надо идти.

В разговоре было очень много пауз. Как будто он ждал какого-то разрешения перед каждым ответом мне.

Про «спасти людей» – я считаю, это отмазка, он ненавидел фигурантов дела «Сети»*. Но если в первой статье [«Медузы»] не было ничего написано о том, что Илья Шакурский причастен к каким-то наркотикам, то во второй статье Шакурский уже, оказывается, тоже какие-то наркотики там продавал [для чего Шакурский якобы занимался наркотиками, Полтавец в статье «Медузы» не говорил, а про других говорил]. Думаю, что это [слова Полтавца о причастности Шакурского к наркотикам во второй статье] как-то связано со мной: «Ага, не приедешь, дай-ка поднасру».

Там [во второй статье Медузы] многое не стыкуется с его [Полтавца] первым рассказом. Он говорит, что «Сеть»* существует и у нее была конспиративная квартира. Но он сам, по его словам, к «Сети»* не относится. А кто его тогда на конспиративную квартиру-то пустил? Почему он жил в ней?

Вы пишете, что он узнал про выращивание травы и грибов из секретного чата. Но даже если предположить, что есть «Сеть»*, к которой Полтавец отношения не имеет, то кто тогда его добавил в этот секретный чат? Что это за чат, я без понятия.

Я не знаю, где он [Полтавец] сейчас живет. Когда-то он звонит мне каждый день, несколько раз в день, когда-то – раз в неделю. Я не отвечаю на его письма и вообще не хочу с ним никак контактировать. Зачем? Мне хватит. Я не верю ему, он вызывает у меня чувство отвращения. Я не знаю, что в его рассказах правда, что неправда.

Не думаю, что сейчас звонки – совпадение. Нечасто он так настойчиво звонит, обычно звонит раз и через полчаса еще раз. В последний раз он писал и звонил 9 мая. 

Задержание на границе

На погранпункте

— Весной 2018 года я приехала в Пензу, побыла какое-то время, поехала обратно в Киев.

Когда выезжала из Киева, никаких проблем на границе не было — у меня взяли паспорт, говорят: «Паспорт не проходит, посиди немножко». Я посидела минут 10–15, мне поставили печать, и я поехала [Фролова ездила домой на автобусе через погранпункт Троебортное в Брянской области].

На обратном пути в Киев произошла такая же ситуация. Только после 15 минут пришел молодой человек, представился Богданом, помахал ксивой и начал кричать на меня: «Ты не понимаешь, почему ты задержана? Ты дура, что ли?!» Кинул на стол лист, начал кричать, что я организатор «Сети»*. Мне было и смешно, и страшно.

Я прочитала лист. Там было написано, что 20 октября 2017 года мне приходила повестка на допрос, я ее якобы забрала, а на допрос не явилась, хотя меня в это время не было в стране и родители ее тоже забрать не могли. Я пыталась сказать, что такого не было. Мне сказали: «Было».

У меня отобрали телефон и все документы, в том числе вид на жительство в Украине.

Я попросила позвонить родителям, мне ответили, что я не имею права. Я сказала, что имею, потому что задержана. Мне сказали: «Нет, ты не задержана». Тогда я взяла свои вещи и попыталась выйти. Пограничники меня не пустили. Я спросила, что надо сделать, чтобы получить статус задержанной и позвонить родителям. Мне сказали: «Подписывай листок». Я сказала, что не буду. Мне сказали, что я могу отметить в листке, что не согласна с изложенным. Я так и сделала. Родителям мне так и не дали позвонить. Я долго сидела на паспортном контроле.

Потом приехал “добрый” полицейский, который представился Иваном. Он начал разговаривать со мной про какие-то фильмы и книги – в общем, ни о чем. Я спросила, почему первый со мной так плохо разговаривал, кричал на меня матом. Тот подошел и извинился.

Я спросила, почему тут сижу. Мне сказали, что сейчас придет ответ из Пензы и я поеду в Киев.

Задержали меня где-то в обед. Ночью приехал еще один начальник, начальник всех начальников. Он вышел на улицу, спросил, что я здесь делаю. Я сказала, что мне говорят, что «я террористка». Он посмеялся, сказал: “Мы тут таких террористов задерживали!” Рассказывал, что самый лучший бизнес – это изготавливать скотч, потому что он нужен всем. В школе, на работе. У них если задерживают, человек чаще всего пытается с собой что-то сделать и, чтобы он ничего с собой не сделал, они склеивают ему руки и ноги скотчем. Я спросила, для чего он приехал – чтобы специально поговорить со мной? Он ответил, что объезжает все приграничные пункты. Спросила, почему мне не дают позвонить родителям. Позвонил со своего телефона моему папе, сказал, что меня не трогают, со мной все в порядке. Я это подтвердила. Он пообещал сообщать папе, что со мной происходит. После этого он уехал.

Часа в четыре утра мы стояли на улице [у погранпункта Троебортное в Брянской области] с Богданом и Иваном. Они стояли лицом к России, а я спиной к России. Я спрашиваю у Богдана: «Когда же ответ из Пензы придет? Когда же хоть куда-нибудь отсюда?» А он начинает обратный отсчет: десять, девять, восемь, семь.

Я оборачиваюсь – к нам приближаются двое молодых людей, причем лицо одного из них мне знакомо, я его где-то видела [Фролова его так и не вспомнила]. Они подошли, говорят мне:

– Поехали.

– Куда?

– Ты знаешь куда.

Меня завели в кабинет в приграничном пункте. Я просила позвонить родителям, они смеялись и говорили, что не будут этого делать. Я спрашивала, кто они и почему должна с ними ехать. Просила показать документы – мне не показывали. Тот, лицо которого мне было знакомо, начал тыкать мне в лицо черным блокнотом, где крупными позолоченными буквами было написано «Терроризм» и еще что-то мелкими.

Говорит: «Ты че, ***, не понимаешь, что ли, ничего?»

Эти молодые люди передали пограничникам сумку бесформенную, там что-то гремело и выделялась форма какого-то оружия. Пограничники сказали: «Спасибо». Эти двое ответили: «Есть за что».

Меня затолкали в черную тонированную заниженную «Приору». Говорили, что мы будем дружить. Я говорила, что не будем. Там еще был третий – водитель. Но он со мной не контактировал. Минут через 30 нашей прекрасной поездки я узнала, что мы едем к следователю дела “Сети*” Валерию Токареву. Я просила представиться, они говорили мне разные имена. Я спрашивала, зачем они пытают людей. Они сказали, что это не они, но вот сейчас мы поедем к Токареву, и вот там-то будет страшно. Родителям до сих пор ничего не сообщили – им же сказали, что сейчас я поеду в Киев.

Было очень жутко ехать непонятно куда, тем более когда я начала понимать, кто это. Свои телефоны я увидела только в кабинете Токарева в ФСБ в Пензе. Они лежали в багажнике «Приоры». 

Когда я сказала, что хочу в туалет, они свернули в посадки вдоль трассы. Эти двое пошли за мной. Пристегнули наручниками к дереву, я сходила в туалет, позвала их, они меня отстегнули, и мы поехали дальше.

Я говорю: «Вас три мужика, вы на машине, вокруг поле. Куда я денусь?»

Они говорят: «Сейчас какой-нибудь нож еще достанешь и горло себе перережешь». Хотя до этого меня раза три на границе обыскивали.

 

Допрос в ФСБ

Мы приехали в Пензу, сразу в ФСБ. Там меня встретил [следователь пензенского УФСБ, который вел дело «Сети»*] Валерий Токарев. Говорил, что надо помочь Илье [Шакурскому]. Кинул передо мной бумажки и сказал, что если я их не подпишу, то Илью посадят надолго, а Полтавца вывезут из Украины.

Я подписала эти распечатанные документы. Я их не читала и потом их никогда не видела. Там было примерно три листа.

Потом Токарев говорит: «Сейчас письмо будем писать Илье». И я под диктовку писала что-то в духе: «Дорогой Илья, сделай все, как они просят, а то мне будет плохо». После этого я письмо порвала и сказала, что не буду этого писать. Токарев снимал меня на видео. Я сидела в слезах, говорила, что так нельзя делать. Но Илья потом, как я узнала, получил якобы от меня записку. Хотя я ничего не писала и даже разорванную бумагу унесла с собой.

Мне сказали, что надо прийти через два дня, записать показания на видео. Но на следующий день они позвонили моему папе и сказали, чтобы он привез меня к ним.

Меня опять встретил Токарев. Его кабинет – последний в коридоре. Когда я шла по коридору, то по сторонам не смотрела. Смотрела в пол или прямо. Потом зашел оперативник [оперуполномоченный пензенского УФСБ, который работал с фигурантами дела «Сети»*, Вячеслав] Шепелев и попросил меня пройти с ним в другой кабинет. Начал показывать мне на компьютере разные фотографии – мои, незнакомых людей. Я не понимала, для чего все это происходит, он не объяснял. Отвел обратно в кабинет Токарева. Когда зашли в кабинет, Токарев спросил:

– Дружка своего видела?

– Какого дружка?

– Ну своего дружка.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Хочешь увидеть или нет?

– Хочу.

– Но только ни одного слова.

Шепелев завел Илью в наручниках. Я его обняла. Обнимала секунд 20–30. И они его увели. Он успел крикнуть: «Жди адвоката!»

На следующий день мы записывали мой допрос – то, что я должна была сказать на камеру. Текст допроса мне на руки домой не давали, поэтому выучить я его не успела. И за то время, пока я сидела в ФСБ, тоже не запомнила. Я попросила Токарева развернуть экран компьютера ко мне, чтобы я могла хотя бы читать. Токарев говорит: «Ага! Умная! На камере ведь будет видно, что ты читаешь».

Он мне задавал вопросы, я на них отвечала. Один из вопросов – какой был псевдоним у Васи [Куксова]. А я не знала. И на камере видно, как я глазами спрашиваю: «Как?» И он произносит это имя вопросом.

Я не знаю, почему я поехала без адвоката. Я в тот момент просто ничего не понимала.

Они мне сказали, что после этого допроса я должна уехать в Украину и не возвращаться как минимум полгода. Я чуть раньше вернулась. На границе [в мае 2018 года] опять была заминка: меня выпустили только после звонка в Пензу.

Как только я приехала в Украину, вышло интервью со мной [на «ОВД-Инфо»]. Но я с журналистами не общалась. Это Полтавец меня расспросил и все сам им написал. 

Полтавец уточнял у меня, спрашивали ли [в ФСБ] что-нибудь про Левченко с Дорофеевым. Но о них меня не спрашивали.

Контактов с ФСБ у меня больше не было, никто не выходил на меня и не звонил. Когда я сказала Полтавцу, что уеду в Россию на три месяца, мне было страшно. Но, когда он сказал, что меня арестуют и убьют сразу по приезду, мне перестало быть страшно. Человек очень не хотел, чтобы я уезжала в Россию.

Вину чувствую за то, что подписала те показания в ФСБ. Они не соответствуют действительности: что мы якобы готовились к чему-то, каждый день якобы ходили стрелять, будто Пчелинцев поджог военкомат. Но тренировок у нас не было, были походы. 

Я считаю, что ФСБ придумала дело “Сети”*. В этом я полностью убедилась, когда побывала на допросе у следователя ФСБ Валерия Токарева в мае 2018 года. Когда фээсбэшники везли меня в Пензу, то говорили, что девушки в деле не нужны — они “лишние”.

 

Допрос в Следственном комитете

Уже в 2020 году меня допрашивали в Следственном комитете по делу об убийстве, потому что я жила с Полтавцом два года. Допрос вел следователь Артур Тимурович Наубатов. Но спрашивали, опять же, в основном про дело «Сети»*. Я рассказала его [Полтавца] версию убийства [что он якобы действовал один], и как он себе руки-ноги резал, и все остальное: как я общалась с фигурантами дела «Сети»*, во сколько, где и почему. В этом допросе всего один абзац про убийство. Остальное – про «Сеть»*. 

---

*«Сеть» — признанная террористической организация, запрещена в России. Фигуранты одноименного дела заявили, что в реальности такой организации не существовало.