В Сыктывкаре 29 октября в четвертый раз состоится акция «Возвращение имен». У часовни на пересечении улиц Кирова и Домны Каликовой соберутся люди, чтобы прочитать имена, фамилии и краткие биографии расстрелянных во время сталинских репрессий жителей Коми. Перед акцией журналист «7x7» поговорил с правозащитником Игорем Сажиным о том, почему на акцию приходит молодежь и не всегда приходят чиновники и как он отреагировал на попытку московских властей перенести «Возвращение имен» с Лубянской площади в другое место.
— Акция «Возвращение имен» появилась относительно недавно. В разных регионах России она проходит по-разному. Какую роль эта акция играет в Коми, почему об этом важно говорить здесь и сейчас?
— Первое. На эту акцию, как выяснилось, есть запрос населения. Есть люди, которые готовы приходить и читать имена своих близких — они реабилитированы, у них есть справки. Есть люди, которые читают списки целых поселков — выселенных немцев и высланных кулаков из Воронежской области. Сразу несколько человек их читают. Есть заказ у людей на воспроизведение прошлого, они считают, что об этом надо напоминать. У памяти есть очень странное свойство — если что-то не повторяется, оно обращается в пыль времен. Люди должны это закреплять каким-то обрядом, неким повторением.
Вторая важная вещь, которую надо понимать, — у нас само по себе место, сам Коми край был местом ближней ссылки со времен царя Гороха. Сюда ссылались при государе-императоре. И это очень хорошо описывает Михаил Борисович Рогачев в акции «Пешком по Усть-Сысольску» — как здесь оказывались и анархисты, и социалисты, и социал-революционеры, и социал-демократы — просто пачками. Были случаи, когда в полицейском управлении записывали целые группы, они ходили тут толпой со знаменами. Усть-Сысольск — маленький город, «запчасть» Вологодской губернии, оставшаяся после того, как большевики разделили все на этнические территории. Это место ближайшей ссылки до Урала, территория для созданной большевиками лагерной системы. Плюс когда возникла потребность в промышленном освоении, оказалось, что у нас есть полезные ископаемые, и добывать есть кому, и можно ссылать сюда, чтобы добывали. Территория оказалась благоприятной для создания такой конструкции, которая бы объявляла часть населения людьми второго сорта, превращала бы их в рабов и сюда направляла. Соответственно, у потомков этих людей возникает острое желание вспомнить тех, кого превратили в людей второго сорта из идеологических соображений, запихали их сюда и здесь их лишили человеческого достоинства.
Вторая часть обрядовости — мы не только вспоминаем, но еще и пытаемся как-то очистить через это. Если человеку при жизни было тяжело, мы пытаемся очистить его имя, целую семью. Если, например, отца объявляли врагом народа, то вся семья будто накрывалась черной пеленой, и очень хочется счистить это. Какой же он враг народа? Он работал больше других, он оказался несдержанным на язык или говорил правду, и его за это сюда турнули, другой оказался не той этничности, четвертый — не той религиозности.
— Кто приходит на акцию, что это за люди?
— В основном это все-таки стариковский контингент, люди в возрасте, потомки. Вторая группа — молодежь, как ни странно. Сейчас есть две концепции молодежного тренда. Первое — это исповедование какой-то идеалистической идеи — возрождение русского мира. И символ этого — Крым и восток Украины. Это целый пласт, они просто горят этим. Второй тренд — противостояние коррупции, справедливость. Для них зачитывание имен — такое напоминание: «Ребята, несправедливое государство было, и оно есть сейчас. Мы наследники этой несправедливости, которая была в 30–50-е годы». И с удовольствием идут читать. Для них чтение — это не обрядовая часть, не чтобы помянуть. Это вызов — «Мы помним, что вы натворили!».
Есть еще ведущая группа, которая очень помогает в чтении имен, — это православное братство внутри православной церкви, они очень уважительно и трепетно относятся к репрессированным священникам. Они приносят их портреты, вместе с нами делают поминание погибших священников, которое мы проводим в феврале. Для них каждый мелькнувший в списке священник или его родственник, или человек, который при церкви что-то делал и погиб, — это очень важно. Единственная профессия, которая была уничтожена, — людей репрессировали не по этничности, не по высказываниям, не по делам — это священники.
— На акцию «Возвращение имен» приходят 20–30 человек, на акцию в День памяти жертв политических репрессий, которая проходит на следующий день, 30 октября, — 150 человек. Туда приходит мэр, приходят школьники. Почему такая разница, ведь они про одно и то же.
— Все, кто приходит на чтение имен, приходят и 30-го, потому что это очень важно для них. Почему у нас меньше людей? Потому что это не носит официальный статус. И нам важно этот статус сохранить. Надо не забывать, что мы принадлежим к эпохе не постсоветской, а эпохе постгосударственной, тотального государства. Все, что государственное, носит признак обязательного. Я сам жил в то время и воспитывался в этой культуре: надо пройти 1 мая с флагами, когда кричат здравницу, надо кричать «ура», даже не слушая. И это нормально — что скажет государство, это априори правда. Мы находимся в этой культуре. Представьте: завтра 30 октября, и откажут в поддержке государства. Я вас уверяю, количество пришедших резко снизится. Это не связано со смыслом, это связано с культурным кодом, который присутствует в нас до сих пор. Если вы вне его, вы против государства. А принцип такой — если вы не с нами, то вы против нас.
— Правильно ли я понял, что чиновники и депутаты туда приходят потому, что так, условно, положено. Некультурно будет туда не прийти. А на «Возвращение имен» они приходят?
— Да, такое было. Приходили. На вторую акцию пришел один депутат и прочел имена своих родственников. Потому что это внутри него. Когда начинался фонд «Покаяние», им руководил Иван Егорович Кулаков. Он это делал не потому, что он был председателем Госсовета республики, а потому, что у него семья репрессирована, он родился в спецпоселке. Он сам имел справку о реабилитации. И тогда это модно еще было, это течение надо было поддерживать. Но он это делал потому, что это было его. Важный нюанс: когда человек взвешивает «это мое» и «это надо», и «мое» он ставит рядом с «надо», и он приходит 30-го, потому что это сидит внутри него. Но этот тренд стал падать, сейчас стали говорить: «Что вы, они же очерняют нашу страну!» И тут начинается самая страшная вещь: человек начинает прятать собственное под «надо» — ради государственных интересов откидывать в сторону свою боль. Он начинает отворачиваться от собственных предков, самую близкую к нему ценность отодвигать на второй план ради сиюминутного получения бонуса. У нас тогда начнется стабилизация, когда мы начнем говорить: «Государство — это важно, но, ребята, в эти ценности лучше не лезть, они важны для нас: отеческие гробы, ценность Родины потому, что это Родина». И тогда у нас ценности языка, народа, религии выровняются, появится многоценностная стабильная конструкция. И когда произойдет девальвация государственных ценностей, на которых все спекулировали, она удержит ее, не позволит рухнуть. А когда мы сводим все только к одним государственным ценностям, любая девальвация приводит к катастрофе.
— На днях мэрия Москвы не согласовала акцию у Соловецкого камня на Лубянке под предлогом ремонтных работ [позже акция была согласована в этом месте]. Как думаете, почему это произошло и что нужно делать? Какой должна быть реакция у общества, у лидеров общественного мнения?
— Я бы сказал о другом — что такое Соловецкий камень. Это борьба символов. Сначала был Дзержинский, которого обрушили. Потом появился символ — Соловецкий камень, он должен был стоять перед ФСБ как напоминание, что они — наследники: «Помните это, если не хотите вернуться в тот кошмар, который был. Вы — люди, которые должны нести очень важную функцию, — безопасность государства. Вам надо помнить о тех трупах, о той совершенной несправедливости, которые ваша контора творила в те годы». Это должно быть как напоминание человеку, эфэсбешнику, который выглянет в окно — и увидит, и вспомнит. Тогда вы не превратитесь в того монстра, которым вы были. А вы реально были монстром. 400 тысяч расстрелянных внутри тюрем за год — это не 300 тысяч, которые погибли на фронтах. Это те, которые были в один год арестованы и расстреляны. Это колоссальная вспышка в истории России. Спецслужбы должны быть? Конечно! Безопасность внутри государства должна быть? Безусловно! И когда мы говорим «давайте этот камень уберем, наша совесть боится этого камня, мы выглядываем в окно и начинаем сами себе руки вязать, а нам бы надо развязать...» — это разговор не про «Мемориал», а про то, чтобы в совести не возникли тайные уголки, куда можно запихать все ценное и важное — собственную веру, семейную ценность, этническую, морально-человеческую. И закрыть, чтобы они не вылезали, чтобы делать все, что прикажет начальник. Это вопрос про то, чтобы напоминания не было.
Каждый раз, когда 29 октября выходит огромная толпа людей, выстраивается в длиннющую очередь, и люди по 12 часов читают имена, — они стоят, смотрят на это, и эти уголки открываются, совесть просыпается.