Главный редактор интернет-издания «Кавказский узел» Григорий Шведов выступил на баркемпе в Сыктывкаре 2 июля. Он вкратце рассказал о том, что его информационный ресурс, по сути выросший из правозащитного проекта, пишет о нарушениях прав человека в регионах Кавказа. Журналист провокационно обвинил аудиторию в равнодушии и незаинтересованности, в нежелании читать о задержаниях и пытках, в интересе к популярному инфотейменту. Почему изнасилованный в сочинском отделении полиции «мужик» и ингушский парень, которого на носилках приносят на заседание суда, должны волновать даже жителей далекого от Кавказа Сыктывкара, — в лекции Григория Шведова. «7x7» представляет расшифровку его выступления.

 

 

«К Кавказу я не имею ровным счетом никакого отношения»

Наверное, самый хороший пример — показать вам петицию, про которую мы разговорились по прилете с Анной [консультант проекта change.org Анна Бялас], когда познакомились. Я стал говорить, какое лично для меня важное значение имела эта петиция. Она посвящена нашему журналисту — парню исполнилось 24 года в июне, он сейчас сидит в тюрьме в Чернокозово. В зале есть люди, которые знают, что это такое [общественные и правозащитные организации не раз критиковали чернокозовское СИЗО, ее сотрудников обвиняли в пытках и издевательствах над заключенными]. Это такое неслучайное место на карте Чечни. Ему подбросили наркотики, против него было сфабриковано дело. Сейчас он отбывает срок за преступление, которое не совершал.

И я не знаю, кто создал эту петицию — но могу подозревать, что Мария из Казани — и она набрала 24 тысячи подписей от людей, которые ее поддержали. И меня потрясла не сама эта цифра, а те комментарии, которые писали эти люди. Из комментариев было видно, что большое количество людей не имеет никакого отношения к Кавказу, которые не знают, кто этот журналист, не знают, что такое «Кавказский узел». И именно об этом я хотел говорить сегодня с вами: о реакции таких, как вы, кто, я уверен, не глубоко занимается, не изучает вопросы нарушения прав человека на Кавказе. Я считаю, что это ваше дело — это не мое дело. Я, кстати говоря, к Кавказу не имею ровным счетом никакого отношения, кроме того, что несколько лет назад мы решили в недрах правозащитной организации заняться этим регионом с точки зрения информационной. То есть я с этим регионом никак не связан точно так же, как большинство здесь находящихся.

Я попытаюсь убедить вас, что это ваше дело не в меньшей мере, чем мое.

Мы занимаемся тем, что освещаем ситуации, связанные не только с известными людьми, к которым каким-то образом можно отнести правозащитников или журналистов, которые подвергаются нападкам, которых похищают и пытают в регионах Кавказа. Мы пытаемся привлечь внимание к абсолютно неизвестным людям, вынося их фамилии и имена в заголовки. Мы считаем, что это один из основных элементов нашей работы, миссии — попытаться привлечь внимание к людям, которые никому не известны и абсолютно отсутствуют на карте, скажем так, информационной.

 

 

Пытки школьников и изнасилования «мужиков»

Например, маленькое видео о человеке, которого судят. Его на носилках доставляют в суд, потому что его так пытали, что он ходить не может. Его судят, а он на носилках лежит в суде. И это регион Ингушетия, который, собственно говоря, не так уж сильно известен как полигон пыток. Мне интересно было: это для кого видео? Про этого парня, который на носилках. Это видео для жителей Ингушетии, которых немного, полмиллиона?

Нет, я уверен, что это видео для всех, для нас, здесь присутствующих, потому что это уже нонсенс, что человека доставляют на носилках в суд. Если учитывать, что, когда его задерживали, он был в здравии.

И это Ингушетия, Северный Кавказ. Все мы слышали: «О, Северный Кавказ, какой ужас, какая жесть там творится». Можно сделать сноску, что это поствоенный регион.

А вот парень из Сочи. Школьник, который рассказывает, как его пытали в полиции Со-чи! Напоминаю. Я думаю, здесь немало людей, которые в Сочи ездили искупаться или, по крайней мере, так воспринимают этот регион.

И давайте подумаем, что это такое. В Сочи пытают школьника. Почему? Может быть, он что-то сделал? Может, его подозревали в изнасиловании ребенка? Нет, это было дело о краже. Следствие считало, что он украл, должен был дать признательные показания, и его пытали. Соответственно, по Сочи это не самая резонансная история.

Наш бесстрашный журналист Светлана Кравченко нашла строителя, который попытался получить деньги за свою работу, которую он проделал перед Олимпиадой, а вместо денег он был задержан полицией и изнасилован. И стал инвалидом. После этого суд признал его виновным в клевете на доблестных сотрудников полиции.

Для кого эти истории? Я хотел бы услышать от вас. К вам это имеет отношение — строитель, которого насилуют в полиции Сочи, или мужик, которого доставляют на носилках? Вывод из этой истории где? Вы живете в своем городе. Я знаю, здесь есть люди не только из Сыктывкара, но и участники конкурса «Медиа Бургер».

Некоторые из ваших материалов я смотрел. И, когда я смотрел на эти материалы, я думал: а почему вы выбрали такие темы? Работы интересные, важные, некоторые связаны с тем или иным периодом истории нашей страны. Но что, разве вас не касаются более значимые темы, чем обзор цветов? Или на такие темы лучше не обращать внимания, потому что они далеки от нас, по ту сторону нашей жизни? Вот эти вопросы я бы хотел адресовать вам.

 

 

«Вы пролистываете тяжелые, неудобные темы»

Дальше я хотел бы поспорить со спикером первого дня. Я прочитал на «7x7» трансляцию, и там было выступление замечательного журналиста Ильи Жегулева, который говорил о значимости формы. Так вот я хочу поспорить.

Конечно, «Медуза» и другие современные издания, которые прекрасно работают, подтверждают этот тезис: насколько значима форма, чтобы донести информацию, преодолеть низкий порог получения информации.

Я хочу поспорить с этим тезисом про низкий порог. Насколько важно, чтобы ценная, содержательная информация, важнейшая информация с точки зрения сегодняшнего дня, была облечена именно в ту форму, которая вам максимально удобна?

То есть вам максимально удобно получить твит, потому что вы подписаны и у вас есть время, чтобы прочесть одну фразу. Или вам удобно посмотреть какую-то фотографию или любую другую краткую форму. Мое мнение такое: если вчера, когда мы были в относительно свободной стране, мы должны были тратить время, чтобы упаковать [информацию] максимально удобно для вас, то сегодня я думаю о том, насколько у нас вообще будет возможность сообщать о таких событиях. На год? На 5 лет? В ответе на этот вопрос роль аудитории, читателя, становится более значимой. Извините, если вам удобно читать нас только в Инстаграме, а у нас его нет, то уж как-нибудь утрудите себя и воспользуйтесь нашими Фейсбуком, Твиттером, Одноклассниками, Вотсапом и Телеграмом или какой-либо другой площадкой.

Я спрашиваю себя: а почему граждане нашей страны, почему в целом на русскоязычном пространстве мы не должны видеть людей, которые понимают, что им надо сделать усилие? И это не усилие в первую очередь с точки зрения технологии, когда вам надо преодолеть кроссплатформенность и перейти на другую площадку, которой вы реже пользуетесь или не пользуетесь. А это именно усилие, что вам надо принять какой-то тяжелый контент.

И здесь я хочу сказать о развлечении, которое стало важной частью успешных медиа. Медиа, которые продвигают себя, в частности, через то, что они помогают вам забыться в этом консьюмеристском инфотейнменте. Вы немного играете на этих медиа, развлекаетесь, и вы пролистываете тяжелые, неудобные темы. Есть возможность обратить внимание на какую-то привлекательную фигню, которая сейчас случилась в Индонезии, Колумбии, Соединенных Штатах, или глупость сморозил какой-нибудь очередной депутат какого-нибудь очередного поместного собрания.

Я считаю, что роль аудитории меняется в обществах, в которых профессионально проверенную информацию становится так сложно доносить, распространять. И я лично жду большего от нашей аудитории. Мы делаем, что можем, в направлении подгадывания удобной вам формы, тех часов, времени, когда вам удобнее читать, и тех платформ, на которых вам удобнее получать информацию. Но тем не менее, я считаю, что это уже вызов людям, которые в том числе сидят в зале — чтобы читать то, что неприятно читать. Ну кому в принципе будет приятно смотреть видео о том, что мужика изнасиловали в полиции? И у него на груди, когда он дает интервью, несколькомесячный ребенок. Он лежит в больнице и на видео рассказывает, как это было. Это никому не может быть удобно, в какой бы форме ты это ни сделал, максимально понизив порог, так сказать, смикшировав всю эту жесть. Это не может быть виральным ни в коей мере.

 

Нативная реклама — порой просто вранье

И хочу здесь «пнуть» заодно идеологов нативной рекламы — тема, которая очень активна у нас в медийном сообществе. И этот сюжет, этот пример работы с аудиторией сейчас становится мейнстримом в одном уважаемом издании, которое как раз популяризирует нативную рекламу, то есть рекламу, сделанную, в частности, с заказчиком, ориентированную на аудиторию, чтобы вы ее воспринимали как важный для вас контент.

Я прочел, что Красная Поляна — ну, это наша Швейцария. У меня после этого некоторое время был психологический барьер, я не мог читать это издание, которое утверждало мне, что Краснодарский край — это Швейцария. Я был не раз на описанном курорте, я знаю, что это вранье. И я вижу, что для того, чтобы получить лучший контакт со своим рекламодателем, чтобы лучше донести информацию до потенциального потребителя рекламы, журналистика опускается до уровня вранья. То, что мы когда-то в непопулярное сейчас, всячески обсуждаемое и осуждаемое время — 90-е годы — называли «джинсой», «заказухой», а сейчас проводятся конференции в центре Москвы. Можно послушать, каких успехов на этом поприще можно достигнуть.

Но, ребята, это вранье. Краснодарский край — это не Швейцария. У Краснодарского края есть масса своих достоинств. И не надо пытаться «натянуть» этот совершенно не подходящий костюм на наши впалые плечи.

 

«Я считаю кадыровцев современными опричниками»

Еще есть у меня два тезиса. К личной истории переходя, поскольку наш предыдущий спикер сказал, что личная история важна. Когда-то меня позвали в Фонде Ходорковского быть одним из рассказчиков для их фильма «Семья». Это был фильм про Чечню, попытка рассказать, что же такое происходит в Чечне. По-моему, фильм не удался, но лично мне он подарил такой замечательный эгоистический момент, позволивший приподнять себя в собственном восприятии. Я увидел, что мои слова были вырезаны, но их сказал Ходорковский, потому что по новому сценарию фильма говорил он — больше, чем те другие, которых позвали быть спикерами фильма. И в этом смысле мне приятно, конечно: где Ходорковский, где я? Это очень здорово.

Что же сделал Ходорковский? Он взял мои слова — я там долго пытался что-то рассказывать про Чечню, о том, что я считаю кадыровцев современными опричниками. Но, к сожалению, он не докрутил эту мысль, или она уже была в обрезанном виде до него доведена, и я хочу ее предложить вам. Ведь что такое опричнина? Давайте перенесемся в XVI век, во время, которое у нас сейчас довольно актуально, потому что в России ставят и уже стоят памятники Ивану Грозному. Это в медийном пространстве, даже на нашем довольно пропагандистском телевидении обсуждаемый вопрос: а надо ли ставить памятники Ивану Грозному? А герой ли это России? И многие — я видел трансляции российских пропагандистов — активно дискутируют на эту тему. Как ни странно, это еще возможно, и памятники пока не взрывают.

Так вот, я пытаюсь донести до вас мысль про опричников. Не так существенны параллели, хотя они довольно интересны. Я не знаю, в курсе ли вы, что опричнине предшествовало то, что Иван Грозный взял себе в жены кабардинскую княжну, и вообще у нас там были потрясающие, заслуживающие отдельного сценария сюжеты, когда перекрашенные в православных мусульмане стояли в Успенском соборе и изображали, что они уже совершенно другие люди, но история же не об этом.

История о том, как долго продолжалась опричнина. И какова тогда, в диком, ну абсолютно диком XVI веке, была реакция общества на то, что происходило в России. Она не была такой пассивной. Она не была такой в пору отсутствующих инструментов для того, чтобы как-то консолидироваться, что-то обсуждать. Change.org не так был популярен в те годы. То есть он существовал сугубо в берестяных форматах — мы, кстати, знаем, что берестяные грамоты дошли до нас в большей мере благодаря частной переписке, запискам любовников и другим интересным способам коммуникации.

Так вот, какова была роль общества? Кто был более активен? Кто, собственно, положил конец опричнине? Ну, историки спорят. Кто-то говорит: война, чисто объективные [причины]. А другие указывают: сколько же людей было убито, семей разорено! И какая же реакция пошла от общества, что тогда, в XVI веке, реакции было достаточно, чтобы через семь лет беспредела этот террор остановился.

Теперь, перекидывая нас обратно, хочу спросить вас: а мы чего ждем? Например, многие из вас знают, что сейчас идет процесс по Немцову, в завершающей стадии: сейчас выносится приговор, уже признаны виновными, по мнению присяжных, пять человек. Мы точно знаем, что киллеры из Чечни, связанные с властями из Чечни. Многие в этом зале знают фамилии Политковской и Эстемировой. Но сколько других людей, расстрелянных на улицах городов разных стран мира? И мы чего ждем-то? Не воспринимая, не распространяя информацию о процессе Немцова, мы способствуем тому, что снова расстреляют кого-то. Неважно, будет это Дубай, Москва или Вена (одно из убийств было в Вене с таким совершенно четким кадыровским следом). Соучастником расстрела будет наше равнодушие.

Вы думаете, к вам это не имеет отношения? Имеет и самое прямое. Необходимо находить время читать об этом, делиться этой информацией. Причем я не говорю про «Кавказский узел». Гораздо лучше, чем мы, «Медиазона» ведет трансляции, «Новая газета» сообщает о заседаниях по делу Немцова. Для «Кавказского узла» дело Немцова вообще сюжет сложный — мы не про Москву, мы про Кавказ. Однако мы не можем пройти мимо такого процесса и пытаемся его освещать. А вы, значит, можете забить на публикации?

 

 

Не власть плоха, а общество — пассивно

И последний мой тезис — про власть. Поскольку баркемп был про будущее, и у Леонида [Зильберга], видел, было выступление в программе про будущее, я тоже хотел бы набросать несколько тезисов: к чему ведет такое апатичное восприятие и желание закрыться от проблем? Проблем как будто бы другого региона, а не нашей общей страны. Желание не думать о том, как все это влияет на нашу жизнь.

Давайте посмотрим по-соседству. У нас есть Кадыров, который уже совершенно публично называется падишахом, который для любого — а здесь, я так понимаю, много журналистов — для любого известного мне журналиста ясно, [что] он лично лоялен Путину, а никакой не российской власти, российским законам, не Конституции. По-соседству есть Ильхам Алиев, он теперь может избираться на должность президента неограниченное количество раз. И не надо быть политологом, об этом знают все, кто так или иначе смотрит на ситуацию на Южном Кавказе, что он уже официально, пожизненно является главой своей независимой и демократической Республики Азербайджан. И жена его, несмотря на то, что были немногочисленные протесты, заняла вторую должность в государстве.

Я хочу спросить вас: вы считаете, что это где-то там, далеко? Как-то отдалено от нашего будущего какими-то заборами и пограничными заставами? Возможно, река Терек отделяет, по вашему мнению, Чечню от остальной России? Я считаю, что вместо понимания, что все эти региональные мейнстримы очень близко, мы выносим узурпацию власти на периферию своего сознания. То, что происходит, как нам кажется, где-то там в Центральной Азии или на Кавказе, оно не подбирается сюда. Более того, сценарии о несменяемости власти, о деспотизме не надо списывать на власть, что она, эта власть, плоха. Ее надо списывать на пассивное общество, которое не готово делать то, что может.

И я возвращаюсь к журналистике, к людям, которые могут поделиться информацией, к людям, которые не пишут, но распространяют. Я считаю, что мы вошли сейчас, в июле 2017 года, в ситуацию, когда это просто must, просто необходимо интересоваться чем-то, что тебя не касается, но связано с нарушениями прав твоих сограждан, и что нуждается в распространении вашим соседям, однокурсникам, членам семьи. Герои этих публикаций нуждаются в ваших глазах, в вашем внимании, ваших комментариях и расшариваниях. Я глубоко убежден, что мы не можем дальше катиться по этой наклонной апатии и безразличия.

Но хочу спросить вас уже сейчас: а вы-то что думаете о собственной роли в истории России?

 

О наркотиках и немного — о правах человека

— Каждый, кто попался с наркотиками: распространением, перевозкой — больше половины утверждает, что им их подкинули. Как вы узнаете: человек действительно невиновен и ему подкинули или, может, он действительно занимался этими наркотиками? Этим ведь занимаются люди различных профессий. Почему вы решили, что данному журналисту именно подкинули наркотики?

— Мы, конечно, провели расследование, помимо собственных слов [журналиста], которым я рад с вами поделиться. Наш журналист ехал в аэропорт, имел зарегистрированный билет на рейс. Тогда он был похищен из маршрутного такси, чему есть свидетельства очевидцев, на несколько дней он пропал, и потом был оформлен протокол, как будто в другой день он был задержан совершенно в другом месте.

То есть первое: есть свидетели, которые видели, как вооруженные люди вынимали его из маршрутного такси. А протокол, составленный полицией, указывает на то, что он был пойман рядом с кладбищем, с рюкзаком, в котором были наркотики.

Второе: когда на нашего журналиста оформили протокол, как будто бы изъяли наркотики, в протоколе было указано, что он был задержан при употреблении наркотиков. Но поскольку дело шилось довольно скоро и не очень большое внимание обращали на детали, они забыли указать в изъятых у журналиста предметах какие-либо средства, которые позволяли бы ему употребить эти наркотики. Не вдаваясь сейчас в избыточные подробности, вы понимаете, что, когда вы едете в аэропорт, вы не можете съесть больше определенного количества марихуаны или выкурить ее. А особенно вы не можете выкурить марихуаны, если у вас нет спичек, каких-либо устройств, которые могут позволить вам завернуть эту марихуану или сварить ее. Ну мы не будем сейчас для протокола обсуждать рецепты, потому что знаем, что за это можно отдельно пострадать. Но так или иначе, есть это второе обстоятельство, из которого видно, что тот объем наркотиков, который как будто был изъят, противоречит тому, что не было изъято никаких предметов, которые позволяли бы, тем более в столь скорые сроки, [их употребить]…

И наконец, к сожалению, мы знаем, что за нашим журналистом велась слежка, и он не случайно должен был уехать из региона. Поэтому да, я доверяю информации нашего журналиста о том, что действительно ему были подброшены наркотики. И да, я уверен в этом.

— Если это была марихуана, то весь инструмент — это пачка «Беломора», ну или две-три сигареты.

— Ее не было. И спичек тоже. Когда нет спичек, сложно курить марихуану. Ну можно сварить, но мы тоже не знаем, как, — у него не было, в чем варить.

— Ее не варят же, что вы.

— Вы знаете, я вам потом могу рассказать, если эта тема вам более интересна. Что там, нарушения прав человека? Давайте обсудим, как употреблять наркотики. Это же тема моего выступления, мы не случайно сместили фокус. Я смотрю, это и залу гораздо интереснее.

 

 

«Нам надо вернуться в лес»

— Мы обсуждали с коллегой такую серьезную штуку, которую хотелось бы не на полчаса, а на полтора-два [обсудить], потому что это заход очень сильный: о том, что мы делаем тут все, — к дискуссии подключился правозащитник Андрей Юров. — Не те, кто ежесекундно занимается правами человека. Насколько это нам близко или не близко? Меня поразила реакция зала. То есть ты перегнул. Ты дал информацию именно в той дозе, в которой информацию нельзя воспринимать. Поэтому сразу смещен фокус. А давайте-ка подкопаемся к твоей информации. А всего этого нет, это только в интернете, это только придурки-правозащитники типа нас с тобой говорят, что это все к нам подбирается. А мы: с каждым днем все радостнее жить, пелось в песне 37-го года. Понимаете, это ужасно интересно. То есть ты перегнул палку — и началось сопротивление психологическое зала. Интересно, будут ли еще такие реплики или нет — очень хочу посмотреть.

— Спасибо за замечание. Я считаю, что мы вышли из стадии, когда, как я и говорил, мы можем позволять себе думать про удобный формат для восприятия… Отдельный вопрос — можно ли вообще преподнести в удобном формате изнасилование в полицейском участке? То есть можем ли мы сделать «удобной» информацию о недопустимом.

— О чудовищном!

— Поэтому я согласен, перегнул — сознательно. Я и сейчас повторю, что есть зона комфорта, в которой мы сейчас здесь находимся — хотя здесь несколько душно, но тем не менее здесь ближе зона комфорта, чем в палаточном лагере под дождем. Я пытаюсь вернуть вас туда, в лес, где было некомфортно. Потому что говорить на эту тему — некомфортно. Думать на эту тему — некомфортно. Но, думая о том, что, откладывая осмысление, вы избежите повторения ситуации, вы ошибаетесь.

— Я понимаю, что ваше выступление было в какой-то степени провокационное, чтобы вызвать какую-то реакцию у нас, но все же я спрошу, — девушка из зала представилась Викторией. — Вы понимаете, что у людей нет времени читать и искать серьезные тексты, о которых вы пишете. Вы утверждаете, что нас это не интересует совершенно и мы не интересуемся беспределом, который происходит, о котором вы пишете. И вы говорите, что не поддерживаете вчерашнего спикера, не поддерживаете форматы, которые использует «Медуза», но говорите, что это интересно. Мне кажется, ответы на эти вопросы вытекают друг из друга. Мне кажется, чтобы людям стало интересно, нужно придумать интересные форматы, чтобы человек смог открыть этот текст, заинтересоваться этой проблемой и узнать, что реально происходит на Кавказе, об этом беспределе. Мне кажется, [есть] очень много текстов, примеров, когда очень серьезные для восприятия темы, проблемы, которые происходят вообще где-то в глубинках, они выходят на федеральный уровень и интересуют всех, про них говорят, и какое-то решение все-таки появляется.

— Мы пошли сейчас по крайностям — я, по крайней мере, так воспринимаю нашу дискуссию с вами. Конечно, речь не идет о том, чтобы создать максимально сложную для читателя модель восприятия. Хотя этот принцип в прошлом веке активно использовался в верстке. Если, например, говорить про искусствоведческую литературу, то был такой подход в верстке, который подразумевал, что надо усложнить читателю прохождение страницы, чтобы он дольше читал — мы говорим сейчас про печатные издания — потому что то, что хотел сказать автор, нельзя пролистывать. Такой антискроллинг на бумаге. Поэтому была особая верстка. Поэтому есть такой взгляд на жизнь, который подразумевает необходимость приостановить скроллинг и серфинг. Ты хочешь, чтобы кто-то остановился и вник. Пользуясь языком приложений, например у себя на «Кавказском узле» мы сделали возможность сохранить тексты на Android или iOS, чтобы вы могли читать, когда у вас нет интернета. Ну или если вы оказались на баркемпе, а там — 2G, как я слышал. Ужас, не знаю, как это вообще такое возможно на баркемпе.

То есть речь не идет о том, чтобы сделать невозможным восприятие информации. Но речь о том, сколько ты будешь идти по этому пути. Я знаю, что тот контент, который мы производим, не появится в отличных изданиях, потому что он слишком тяжелый. Вы просто потратьте время и посмотрите про похищения людей. Про них почти никто не пишет. Соотнесите количество похищений, которые происходят, и соотнесите с материалами лучших изданий страны. Мало пересечений получите.

— Во время лекции Жегулев рассказывал про новый формат, — пояснил журналист «7x7» Максим Поляков. — А во время мастер-класса мы говорили, что если нет содержания, то формат просто бессмыслен.

 

 

Четыре минуты в день на «тяжелый» контент

— Вы начали свое выступление с того, что задали вопрос: почему вы думаете, что то, что происходит на Кавказе, вас не касается? Почему вы считаете, что мы так считаем? — спросила журналист «7x7» Катерина Клепиковская. — Вы пишете о совершенно ужасных вещах — это круто, что вы это делаете, и это потому, что вы выросли из правозащитного проекта. Но в регионах тоже пишут об этом. В «7x7» пишут о пытках. Почему вы считаете, что мы не согласны с вами?

— Я говорю не про вас, отдельно сидящих в этом зале. Я говорю о том, что я вижу очень мало контента по этим темам. Мы проводим конкурс для журналистов в память нашего убитого коллеги (Ахмеднабиева), где как раз победил Жегулев в одной из номинаций, и мы видим, насколько мало контента по этим темам от журналистов. Поэтому, только что подведя итоги конкурса, я с трудом набрал 30 материалов. И я проводил его год назад, тогда их было 29.

— Так как вы разрешили не только задавать вопросы, но и говорить комментарии, я хочу сказать вам большое спасибо, — взяла слово девушка Василиса. — Потому что эта тема мне безумно интересна, я ждала этой лекции. Осенью я была в Грузии, мы ехали туда через Владикавказ, и первое, что бросилось мне в глаза в аэропорту Владикавказа, — это огромный стенд с кучей фотографий людей, которых разыскивают. Меня повергло это в шок. Но я хотела сказать немного не то. Безусловно, рассуждать, думать, читать такие ужасные вещи — это тяжело. Читать Ремарка о фашизме — это сложно, это больно. Но пока мы боимся этих вещей — читать об этом, просто читать — это никогда не прекратится. Думаю, нужно пересилить себя. Мне доставляет удовольствие размышлять о таких сложных темах. Пока мы думаем, размышляем, мы существуем. Поэтому спасибо большое, вы дали мне много пищи для ума.

— Спасибо вам. Коротко я скажу, что я считаю: 30 минут в неделю — вот что нужно от каждого прогрессивного человека. Чтобы тратить в день четыре с небольшим минуты на то, чтобы потреблять этот тяжелый контент и реагировать по возможности. То, что вы сейчас сказали, очень важно героям этих материалов. Если у вас когда-нибудь будет время, чтобы написать комментарий в поддержку, вы даже себе не представляете, насколько он может быть важен этим людям. Которые прозябают безо всякой солидарности, помощи, поддержки, ждут человеческой, адекватной реакции и не получают ее. А главное — если мы хотим жить в свободной стране, свободной от пыток и всякой нечисти, которая расстреливает людей направо и налево, то надо начать стыдиться собственной пассивности.

— Вы выражали сомнения насчет формы. Моим 20-летним сверстникам, например, гораздо было интереснее смотреть то видео об Ингушетии, где срезают помпон мальчику, — и это очень сильно разошлось именно потому, что это смешно, это прикольно. А позже это перешло в дискуссию, в которой уже гораздо меньше людей было. Наверно, потому, что такой формат лучше заходил. Но мне интересно другое. Какова ваша целевая аудитория и каковы статистические данные по заходам на сайт и просмотре материалов? Потому что на сайте я этого не находил.

— На самом деле, все есть на «Кавказском узле», даже статистика открытая. У нас все не так плохо, как могло бы показаться из моего выступления. То есть мы говорим о миллионах просмотров ежемесячно. Если говорить про видео, я считаю абсолютно тупым и примитивным материал, который сделал прекрасный «Дождь», про эти помпоны, обрезанные с шапочки, хотя они имели возможность поговорить об этом с главой республики Евкуровым [Юнус-беком]. Прошлись по верхам они. И хотя помпон был привлекателен и вирусен, я могу сказать, что наши материалы про дальнобойщиков — совсем не такую привлекательную тему — посмотрели на YouTube более двух миллионов раз. И наша вся статистика в YouTube тоже открыта. У нас более 95 тысяч подписчиков в разных социальных сетях.

— А возраст?

— Это уже отдельная тема, как они там все считают, об этом можем поговорить позже, потому что вы можете изучить нашу статистику открытую. У нас довольно много аудитории: мы говорим о сотнях тысяч уникальных посещений ежемесячно.

Я хочу привлечь ваше внимание, в заключение, к тому, что такое много и что такое мало. Есть такой тезис, что Путин — сильный президент. Я, например, не считаю его сильным президентом. Что такое много или мало? Конечно, миллионы просмотров «Кавказского узла», сравнивая с другими изданиями, которые сугубо правозащитные, по кавказской тематике пишут, — это очень много. Но для того, чтобы влиять на жизни людей, — а эта информация оказывает влияние, когда человек похищен, и когда люди пишут комментарии вот прямо сейчас, — этого недостаточно. Поэтому, имея эти сотни тысяч уникальных [посетителей] и миллионы просмотров, я знаю, что этого недостаточно. Чтобы помочь, нужно больше. И мы знаем точно, что многим помогли только потому, что была реакция читателей. Только потому, что кто-то начал писать письма, кто-то — реагировать через Change.org, таких историй немало.

Именно поэтому я и говорю, что, какими бы ни были ваши сверстники, важно обращать внимание не только на их помпоны.