Россия — одна из стран, подписавших Конвенцию против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания. Она была принята в 1984 году, а вступила в силу — в 1987, 30 лет назад. В связи с этой датой с 23 по 26 января Фонд «Общественный вердикт» провел кампанию #ВместеПротивПыток. О ее результатах рассказала социолог, руководитель исследовательских программ фонда Асмик Новикова.

— Можно ли сейчас говорить о каких-то результатах кампании? Была ли, например, какая-то реакция властей?

— Никаких обращений к властям не было. Мы, конечно, использовали тегирование разных ведомств — МВД, прокуратуры — просто чтобы напомнить им об обязательствах, которые есть у страны по Конвенции. Но понятно, что это такой жанр, который не предполагает, что сейчас возникнет содержательная коммуникация. Речь шла в первую очередь о том, чтобы проинформировать активное сетевое сообщество о Конвенции и о том, что пытки — это не какая-то история про Средние века, а то, что происходит с людьми, которые ходят рядом с нами по улице и которые внезапно попадают в совершенно дикие истории. Рассказывая их, мы наполняем живым и конкретным содержанием саму проблему. Есть стереотип, что пытка — это то, что может случиться только с людьми, которых в чем-то подозревают, либо с теми, кто уже находится в заключении. На самом деле это совсем не так, и современные пытки — это явление, которое шире и сложнее, чем принято считать.

— Когда читаешь эти истории, то понимаешь, что пытки применяются даже к детям. Я говорю об истории с семилетним мальчиком.

— По результатам кампании эта история привлекала больше всего внимания: на нее среагировало большое число людей, было большое количество репостов. Мы понимаем, что эта история ярче, эмоциональнее, чем все остальные. Но это немного грустно, потому что, когда подобное происходит со взрослым человеком, это кажется менее противным и ужасным. Есть история Мардироса Демерчяна. Это человек, у которого большая семья, который пытается честно заработать на жизнь, но с ним происходит то, что происходит. Мало того, что он подвергся зашкаливающему насилию и унижению, так после того, как он пожаловался на это, его же еще за жалобу наказали.

— Буквально на днях так же наказали заключенного ИК-7 в Сегеже, где находился и Ильдар Дадин. Становится достаточно распространенной практика, когда наказывают за то, что человек жалуется на пытки.

— Да, и мы об этом говорили и примерно месяц назад обратились к уполномоченной по правам человека. В своем обращении мы документально рассказываем об этой опасной, с нашей точки зрения, тенденции. Право на подачу жалобы — это закрепленное в нашей Конституции право для каждого. Люди ведут себя правомерно, обращаясь с жалобой в соответствующие органы, которые и существуют для того, чтобы разобраться. Но вместо эффективного расследования проводится проверка, которая, как правило, ничего не обнаруживает (полноценное расследование возможно в рамках возбужденного уголовного дела, а не в ходе проверки). Но вместо того, чтобы, в конце концов, просто отказать в возбуждении дела, человека еще привлекают за ложный донос. Эта проверка формальна, жалоба обычно не подтверждается, и считается, что человек намеренно пытался обмануть и обвинить в преступлении конкретного сотрудника.

Но это, конечно, возмутительно, потому что вообще ставит под сомнение смысл существования контролирующих органов. Тогда дела о ложном доносе должны заводиться во всех случаях, когда отказывают в возбуждении уголовных дел по жалобам, неважно, в отношении кого. Кроме того, даже если представить ситуацию, что проведено эффективное расследование и оно показало, что пыток не было, а было, например, обоснованное применение насилия, то это совершенно не значит, что человек не мог добросовестно заблуждаться и имел, строго говоря, умысел на то, чтобы ложно донести на сотрудника. Возбуждение уголовных дел в отношении людей, пострадавших от действий сотрудников правоохранительных органов, — это запугивание.

— СК и УФСИН — это два разных ведомства. Но из-за ситуации с жалобами на пытки складывается впечатление, что это одна система и отсутствует третья сторона, которая могла бы контролировать нарушения. Увеличивается ли количество пыток от безнаказанности?

— Мы не знаем, становится больше или меньше таких случаев, потому что в нашей стране до сих пор не исполнена одна из ключевых рекомендаций Комитета ООН против пыток: пытка должна рассматриваться как отдельное должностное преступление. А у нас она криминализована как общеуголовное преступление, то есть речь может идти о том, что сосед пытает соседа. Должностные преступления — это отдельная глава Уголовного кодекса, и для того, чтобы привлечь сотрудника правоохранительных органов (должностное лицо) за пытки, надо, чтобы была статья в соответствующем разделе. Когда мы добиваемся возбуждения уголовных дел, то их возбуждают, как правило, по 286-й статье («Превышение должностных полномочий»). А раз нет самостоятельной статьи, то, соответственно, нет и статистики, она просто не может вестись.

Мне кажется, сейчас нет особенного всплеска, ситуация осталась такой, как и была: ничего хорошего там нет, как нет и возможностей добиваться более эффективного расследования этих случаев. Могу совершенно ответственно сказать, что Следственный комитет не работает как тот орган, который должен эффективно расследовать каждое сообщение о пытках и жестоком обращении.

 

Следственный комитет не работает как тот орган, который должен эффективно расследовать каждое сообщение о пытках и жестоком обращении

 

— Пару лет назад правозащитник Андрей Юров в интервью «7x7» сказал, что пенитенциарная система становится более открытой. Но сейчас есть ощущение, что происходит откат назад.

— Были сильные ОНК, неплохо работал закон об общественном контроле. Профессиональные команды ОНК пользовались возможностями внезапных проверок, часто сами выбирали те помещения, которые они хотели бы проверить. Они не ограничивались оценкой условий содержания (состояние камер, санузлы, наличие прогулок и пр.), а пытались работать с фундаментальными правами — право на жизнь и запрет пыток. Это приносило свои результаты.

Сейчас многие независимые люди, которые могли бы быть контролерами, не были допущены в составы комиссий. Как механизм общественного контроля ОНК сильно потеряли свою эффективность. Этот институт сейчас сведен к полуимитационному. А вместо него нет ничего, потому что тот же самый закон обнулил практики общественного контроля, которые до него были.

Получилось это так: после появления закона об ОНК возможностей непосредственно войти в колонию или СИЗО и провести оценку того, как соблюдаются права человека, нет уже ни у кого, кроме членов ОНК и общественных советов, плюс еще уполномоченные по правам человека. Закон об ОНК хорош всем, кроме одного: он вводит ограничение на то, кто может быть контролером. При наличии этого закона, где написано, что ОНК должны заниматься мониторингом, сложилась типичная для нашей страны ситуация: правозащитники пишут письмо и просят допустить их в одну из колоний, а им администрация учреждения либо Управление ФСИН в регионе добросовестно отвечает, что в соответствии с законом об общественном контроле приходить с мониторингом могут только определенные законом люди и вы к ним не относитесь. То есть вежливо посылают со ссылками на закон.

Сейчас гражданское общество в каком-то смысле загнало себя в эту ловушку. Все очень радовались, когда был принят закон об общественном контроле, но теперь те, кто хотел бы там работать, не допускаются, и у них вообще нет возможности войти внутрь исправительных учреждений. Хотя раньше, до закона об ОНК, такие возможности были и получить доступ получалось.

 

Все очень радовались, когда был принят закон об общественном контроле, но теперь те, кто хотел бы там работать, не допускаются, и у них вообще нет возможности войти внутрь исправительных учреждений

 

— В октябре 2015 года был принят «закон садистов», где говорится, что заключенного могут подвергнуть физическому воздействию за любую провинность. Можно ли это рассматривать как попытку легализации пыток?

— Это слишком радикальный вывод. Если я верно помню, речь идет о возможности применения силы. Но радикально нового там ничего не появилось, повторены те же самые нормы, которые включены в закон «О полиции» по поводу того, например, когда и как применять физическую силу и спецсредства. Эта нормативка всегда существовала, но на уровне ведомственных инструкций. Сейчас ее включили в законодательство на более высоком уровне. За любое нарушение режима и раньше могли отправить в ШИЗО.

В этом законе не говорится, что спецсредства могут применяться в случае любого правонарушения. Спецсредства разрешены, когда сопротивление или неповиновение заключенных сопряжено с насилием или с риском его применения. Но физическая сила может применяться достаточно широко. Достаточно, чтобы заключенный не выполнил требования сотрудника. Думаю, что это может в определенном смысле развязать руки. У сотрудника будут формальные основания сказать: я его предупредил и только после этого применил силу.

Меня больше всего поразило то, что сейчас есть все возможности визуальной фиксации и хранения данных. Тем не менее они пишут, что персональный видеорегистратор, который должен быть на каждом сотруднике, включается не в каждом случае применения физической силы и спецсредств, а «при наличии возможности». Но если этот видеорегистратор есть, а он должен быть, то отсутствуют какие-либо причины, которые блокируют его включение. Он просто должен быть включен, особенно в случае применения силы, спецсредств и огнестрельного оружия. Закон раздвигает границы нормы, но не ужесточает контроль. Этот баланс — «больше свободы действия — сильнее контроль» — не соблюден.

— Можно ли что-то сделать, чтобы улучшить ситуацию?

— Много всего нужно сделать, но есть две принципиальные вещи. Нужно ликвидировать оперативную службу внутри колонии. Никакой оперативной работы по раскрытию преступлений там не должно проводиться. Все возможности оперативных и следственных действий уже были применены, когда человек был под следствием. Все, человека осудили, он сел и находится в учреждении по исполнению наказаний, вот пускай исполняют. А мы видим, что часто оперативные службы пытаются выбить из человека информацию о нераскрытых преступлениях, прессуют его. Пусть оперативники работают на воле.

Во-вторых, работать по расследованию всех сообщений о пытках и жестоком обращении необходимо в соответствии со стандартами эффективного расследования, которые как раз вытекают и из практики Комитета ООН против пыток, и из Европейской конвенции, и из корпуса постановлений Европейского суда, уже принятых в отношении России. Следственный комитет должен лучше работать.