Российский литературовед Мариэтта Чудакова 13 января провела встречу с читателями в ярославском киноклубе «Нефть». «7x7» публикует отрывки из ее выступления.

 

О терроризме и оптимизме

Историк Никита Соколов позвал меня поехать в Орёл на установку табличек «Последнего адреса». Я хотела отказаться, потому что стараюсь не ездить в один город дважды — а я уже была в Орле, когда пыталась помешать поставить памятник Ивану Грозному. Тогда я составила специальную детскую брошюру «Российские историки об Иване Грозном». За свой счет издала 400 экземпляров — не помогло. Я спросила у орловчан:

— Почему вы не встали против этого памятника? Ведь у нас похуже было время, но люди в 70-е годы встали и не дали разрушить палаты XVII века.

— Не хватило людей, чтобы встать и окружить этот холм живым щитом, — мне ответили.

— А студенты? — я говорю.

— А студентов ни одного не было, — сказали орловцы.

Значит, не помогли мои 400 брошюр. Но попомните мое слово — законным образом памятник снесут!

К каждой табличке «Последнего адреса», которую мы устанавливали, подходили пять полицейских и нас допрашивали.

В мире ничего не остается тайным, и до меня дошел обрывок документа, который распространили среди сотрудников полиции к моему приезду: «…требую осуществить комплекс мероприятий по выявлению лиц, вынашивающих (мне больше всего понравилось это причастие!) намерения совершить террористический акт».

Как говорит один мой друг: «Я пессимист, и не было ни разу, чтобы это не оправдалось». А я, наоборот, оптимист — и всегда это оправдывалось. Так было, например, с «Собачьим сердцем». Мне все говорили, что его никогда не напечатают в России. А я уверяла в обратном [Мариэтта Чудакова готовила первую в СССР публикацию повести Михаила Булгакова — в 1987 году в журнале «Знамя»].

В Орле я пыталась погасить конфликт с полицией и решила поговорить с женщиной в форме, не зная тогда об их тайном приказе: «Я Мариэтта Чудакова». Она мне отвечает: «Я знаю, прежде чем сюда пойти, я познакомилась с вами в интернете и горжусь встречей с вами». Тогда я поняла, как права Екатерина Шульман в том, что у нас именно гибридный режим.
 

О встрече с Борисом Немцовым

Когда Борис Немцов в 2007-м просил меня быть третьей в списке «СПС», мы встретились с ним в кафе. До этого я часто была на съездах, но никогда не была членом его партий. Я спросила Бориса: «Как думаешь, Борис Ефимович, я человек целеустремленный?», он в ответ — «Мариэтта Омаровна, ну кто бы отрицал!». «Ну так, наверно, если бы я хотела быть депутатом, то я бы давно уже ездила бы с мигалкой, как думаешь?».

Я человек науки и хотела продолжать писать книги, но он мне сказал: «Мы с Толей (Чубайсом) вас очень просим, у нас нет другого выхода». Я только поэтому согласилась пойти в политику. Решила еще раз поддержать партию, которую всегда поддерживала. Но товарищ Путин мне помог продолжить занятия наукой. Так что все обошлось хорошо для меня. Не для страны, а только для меня.
 

О попадании в комиссию по помилованию и смертной казни

Эта работа появилась в моей жизни помимо моей воли. В 1994 году я, как по Булгакову, «сижу, никого не трогаю, починяю примус» — преподаю в Женевском университете советскую литературу. Однажды муж мне говорит: «Звонили из Сочи, из президентской администрации, приглашают тебя в Президентский совет». Что за совет? Что там делать? Когда я приехала в Россию, то узнала, что введена в Президентский совет при Борисе Ельцине. Я не отказалась от этой должности, потому как хотела помогать укреплению демократии. Чему и сейчас готова помочь. На заседании совета Приставкин [Анатолий Приставкин — председатель Комиссии по помилованию при Президенте РФ] попросил меня войти в его комиссию. Я сказала, что подумаю, месяц ходила к ним на заседания, смотрела, как они работают. И однажды проснулась с мыслью, что я ведь с 19 лет противник смертной казни и мне ни разу не доводилось реализовать свое убеждение. После этой мысли я согласилась.

Я стала противником смертной казни по двум факторам. На втором курсе я прочитала роман «Идиот». После его прочтения, на мой взгляд, ни один русский не может остаться сторонником смертной казни. По одной причине — нам, русским, повезло как никому другому: у нас один человек десять минут ожидал смертной казни на Семеновском плацу, все пережил, и он же, по замечательному для нас совпадению, стал великим писателем. И он нам говорит устами князя Мышкина в романе «Идиот», что ничто не может сравниться с этой мукой — ожиданием смертной казни. Даже жертва, когда убийца над ней заносит нож, до последнего надеется, что как-то выживет, а когда человека ведут на государственную казнь, он знает, что приговорен. Достоевский пережил эти десять минут, пока ехал фельдъегерь с приказом о помиловании и заменой наказания на каторгу. Он пишет, что никто не должен подвергаться такой муке. Почему бы нам не поверить писателю?

Второй фактор — это воздействие моего старшего брата. Он был фронтовик, искусствовед с мировым именем. В 1946 году после войны он пошел учиться, закончил военную юридическую академию. В 1951 году его отправили председателем военного трибунала в нашу зону оккупации в Германию. Он вынес единственный смертный приговор немцу-диверсанту. Вот вдумайтесь: до этого он два года воевал с оружием в руках, казалось бы — для него это должно быть просто. Но когда он вернулся домой — признался матери, что после вынесения этого приговора перестал спать по ночам.

(…) За год мы в комиссии выносили от шести до двенадцати тысяч вердиктов о помиловании, Борис Николаевич все подписывал не глядя. В 2001 году наша комиссия была разогнана, разве что раз в год милуют каких-нибудь 200 мелких воришек. Я очень верила в то, чем мы занималась. Однажды мне удалось посмотреть, как работают канадские тюрьмы. В Оттаве я побывала в двух колониях — одна старая, как наша Бутырка, другая совсем новая. С тех пор я считаю, что за пребывание в наших тюрьмах должны считать год за три.

Еще за мою работу говорила статистика. Рецидив помилованных преступников составляет от 6 до 9%. Рецидив отсидевших от звонка до звонка составляет 40%.

 

«Рецидив помилованных преступников составляет от 6 до 9%. Рецидив отсидевших от звонка до звонка составляет 40%»

 

Когда я слышу призывы вернуть смертную казнь, я всегда спрашиваю: «Вы нашей полиции доверяете?». Мне отвечают: «Нет, конечно». Ну тогда сведите концы с концами, полиция — это орган дознания. У нас была история, что в одном городке искали убийцу, и к тому моменту, что его нашли, 12 человек в милиции за него признались в убийствах.

Работа комиссии была зерном демократии в нашем обществе, мы спорили по каждому вопросу, голосовали поднятием руки. Бывало, что во время заседания я меняла свое мнение три раза и нисколько этого не стеснялась. Очень много было размышлений перед принятием решения.

Сейчас некоторые высокопоставленные юристы морочат людям голову тем, что якобы для помилования необходимо признание вины. Заявляю вам, ссылаясь на Конституцию, для того, чтобы человека помиловали, не требуется его просьба и не требуется признание.
 

О Сталине

К вопросу о Сталине, на которого до сих пор молятся либо неразумные, либо потомки следователей НКВД. Для того, чтобы понять, что он был за полководец, достаточно одного знания нашего семейного. Моего брата в рамках призыва юношей 1925 года рождения забрали в военкомат и в 1943 году отправили в школу лейтенантов. Я тогда еще не могла понять, почему не в рядовые сначала? Потом до меня дошло, что большинство парней тогда были с несколькими классами образования, а московские-то мальчики все поголовно были со средним образованием, поэтому их учили на лейтенантов. Когда брат вернулся с войны, он нашел своего соратника по тому призыву, они пошли в Сокольнический военкомат, чтобы спросить, сколько их сослуживцев осталось в живых. Их прекрасно встретили, Сталин тогда еще не растоптал фронтовиков, как он это сделал в конце 1947 года, — отменил все льготы и пособия фронтовикам якобы по их же просьбе. На следующий день им сказали, что из трех сотен тех призывников домой вернулись только трое. Если такого полководца считать гениальным, то, как говорит молодежь, тушите свет.

Как говорил Виктор Астафьев в своем предсмертном интервью — а он прошел всю войну, как мой отец, — его спрашивали: «Виктор Петрович, а кто лучше воевал, немцы или мы?». Он отвечал: «Конечно, немцы!». Журналист недоумевал: «А как же мы тогда победили?». Астафьев тогда ощерился как сибирский зверь: «Как? Да мы немцев трупами забросали!». Вот и все.
 

 

 
 
 

 

О Конституции

Один мой приятель, не очень дальновидный в политике, однажды признался, что не читал Конституцию: «А зачем, она все равно не выполняется». Я ему тогда строго сказала: «Первый шаг к исполнению Конституции — чтение ее гражданами».
 

О «законе Димы Яковлева»

Для тех женщин, которые голосовали за то, чтобы не отдавать в иностранные семьи наших больных детей, у меня есть только одно русское слово из четырех букв. Потому что за 15 лет было убито в зарубежных семьях пять или шесть приемных детей из России. Как всем известно, человек грешен. Но если бы вы отдаленно представили, сколько детей и какими способами ежегодно убивают в России детей в родных семьях, вы бы зулусам наших детей разрешили отдавать.

Я никогда не писала об этом случае из практики комиссии. Мать двоих детей ждала третьего. Дети были пяти- и трехлетнего возраста. Ей сказал сожитель, что, «если решишь проблему с этими двумя детьми — женюсь, а так — нет». И что она после этого сделала с двумя детьми… ей дали родить третьего, после этого она села на 13 лет. После 12 отсиженных лет она просила президента, чтобы ее отпустили пораньше, ее ждала дочка. Мои коллеги говорили: «Давайте обсудим — может, у нее был психоз от беременности». Я сказала им: «Знаете, у меня нетривиальное предложение — я прошу, давайте проголосуем за ее освобождение без обсуждения».

Когда я была в Стэнфорде, меня пригласили на день встречи американских семей с приемными детьми из России. Вы не представляете, сколько любви было написано на лицах тех матерей. Там стояли две женщины, работницы Ижевского детского дома, они плакали. Я их спросила: «Что вы плачете? Наверно, вам жалко отдавать детей?». Воспитательница ответила: «Что вы, я впервые плачу от радости, я не думала, что так возможно». Там умеют любить усыновленных иностранных детей, там есть культура этого. Там у семейной пары есть свои дети, и они усыновили иностранцев — к ним вся улица ходит с подарками, говорят «Джон, какой ты молодец, что это сделал!» и хлопают по плечу.
 

О русофобии

Меня невозможно обвинить в нелюбви к России — в середине 90-х я объявила своим коллегам, что дольше чем на полтора месяца я из России не уеду, потому что моя страна в такой ситуации, что в ней можно или жить или не жить. Проводить семестры за границей, возвращаться на каникулы и говорить, что живешь в своей стране, нельзя — это лицемерие. Тут и живя-то постоянно, не понимаешь, что происходит.
 

О Калифорнии и Абхазии

Мама нас очень часто возила на море в Абхазию. При этом у нас была, можно сказать, нищая семья; мама считала, что нам лучше голодать, но летом ездить на море. О покупке одежды не было и речи — меняли только сношенную обувь, а одежду перешивали. Как сейчас помню, в курортной столовой мама брала на себя, меня и младшую сестренку одну порцию гречневой каши с молоком. Мама считала, что море настолько незаменимо для ребенка, что несравнимо с едой. И нам хватало иммунитета, мы редко болели. Иногда мама отправляла меня на попутных грузовиках из Гагр в Гудауты. Мне было 12–13 лет, я вставала на приступочку между кузовом и кабиной и мчалась. И перед каждым поворотом горной дороги водитель гудел, предупреждал о своем движении. Позднее, когда я ехала с коллегой по горному серпантину в Калифорнии, я по своей дурости российской его спросила: «Почему вы не включаете клаксон при поворотах?», американец меня не понял. «Ну как же, мало ли кто сейчас вырвется из-за поворота!», продолжала я. «Но ведь есть разделительная полоса», — недоумевал собеседник. Тут я поняла, что мы просто говорим на разных языках.
 

О наследниках палачей

В других странах издаются тома воспоминаний детей палачей, там им дают выговориться.

Когда я смотрела нацистский фильм про евреев, он перевернул мое сознание. «Еврей Зюсс» — антисемитский фильм 1940 года режиссера Файта Харлана запрещен к показу в Европе. Нам его показывали в рамках работы конференции The Nations and Stereotypes в Кракове. Потрясающий фильм, я поняла, что Сталин в подметки не годится Гитлеру по пропаганде. К концу фильма понимаешь, что евреи не люди, а нечто вроде вредных скорпионов, которых надо уничтожать.

После фильма были показаны интервью с детьми этого режиссера. Старший сын рассказал, что порвал с отцом, дочери его жалели. Любой психоаналитик вам скажет, человеку очень важно выговориться. И сейчас у нас до сих пор ходят потомки НКВДшника Блохина, который расстреливал по 300 осужденных за год. О них никто не знает.
 

Об Украине

Однажды я попросила библиотекарей, которые приезжают в Москву на конкурс «Время Гайдара», спросить своих читателей-школьников, когда впервые они услышали об Украине? Как относятся к украинскому языку и как относятся к украинским песням? Мы же привыкли, что вокруг одна злоба, но вы не поверите, какие сочинения написали дети с четвертого до одиннадцатого класса!

Одна девочка написала: «Я представляю Украину как красивый луг, по которому ходят красивые беленькие овечки». Очень разные сочинения, злобы нет совсем. Только в двух чувствуется влияние папы-мамы. Но их я тоже включила в брошюру, которую издала за свой счет. Я очень торопилась издать ее к конференции в киевском музее Булгакова. На нее я привезла тираж этих брошюр в подарок, и меня, конечно же, спросили о гонораре. Я ответила, что раз я гражданка России, то не могу брать денег с Украины.

После этого меня спрашивала одна библиотекарша, как ей поступить, если начальство, скорее всего, будет против того, чтобы дети писали об Украине. Лучший вид обороны — это нападение. Делайте непроницаемое лицо и говорите: «Я вас не понимаю! Мы с народом не воюем, мы даже с немецким народом не воевали, а только с нацистами и Гитлером!». Вы не поверите, он от вас побежит. И все случилось как по писаному, мне потом рассказывали.


Об изучении истории

Я с удивлением узнала от своих библиотекарей, что у нас, в отличие от всего мира, историю России XX века начинают преподавать только в девятом классе. Даже в моем десятилетнем возрасте я уже изучала новейшую историю страны. Помню свое недоумение, когда учебник назывался «История СССР», а начиналось повествование с первобытно-общинного строя.

Ну невозможно школьнику продержаться, не имея никакого знания и мнения о двадцатом веке своей страны. В девятом классе они приходят на урок истории с кашей в голове. Я попросила библиотекарей на уроке литературы в девятом классе опросить детей, что они знают и думают о Ленине, Сталине и Ельцине. И узнала, какая помойка в головах детей (далее цитаты из сочинений).

«Сталин был человеком жестоким, мне кажется, он погубил много великих умов, творцов того времени. Но как правитель он выиграл войну». Вот это «но» повторялось везде. Будто бы жестокость помогла выиграть войну. «Яркая фигура в истории страны, благодаря ему мы победили в войне и был создан СССР».

Коммунисты очень любят повторять одну фразу: «Вот либералы говорят, что Сталин расстрелял миллионы. Он расстрелял по приговору всего лишь 800 000 человек». Любой житель небольшой и нормальной страны не выдержал бы этой фразы. А сколько детей попали в детдом из-за того, что их родители «враги народа»?

Когда я пыталась в комиссии отстоять того или иного рецидивиста, мне мужики говорили, «Посмотри, какой у него „букет“ — семь посадок!» — я отвечала: «Покажите его первую посадку». В 90% случаев это был первый срок из конца 40-х за мелкую кражу, и после этого пошло-поехало.

В моем дворе был мальчик Филька, его посадили за кражу буханки хлеба, отсидел семь лет. Зато когда он вышел, он показал всему двору, что такое «блатарь». Ребята только у него толпились, под гитару пели блатные песни.

Вот зато школьники много знают про Ельцина. «Где-то слышал, что он воровал. В целом был не лучшим президентом нашей страны». «Первый президент России. Негативный человек в истории страны». «Люди не любили Ельцина, так как он любил выпивать».

Суммарно дети назвали Ельцина алкоголиком, евреем и дураком. Бедным подросткам не с кем поговорить об истории, их родители заняты заработком денег.

Я не понимаю, как наши общественные деятели не могут объяснить молодежи спустя четверть века после развала Союза, что Ленина никак нельзя назвать великим мыслителем, если он лажанулся, как говорит молодежь, в таком великом для себя деле, как мировая революция.

Бабушки в семьях объясняют внукам, что Гайдар их ограбил. Я спрашиваю: «Что у вас такое было, что он вас ограбил? Фабрики, что ли, были?».


О своем начальном образовании

Мой отец был человеком ученым, сам был отличником в классической гимназии. Он был суровым, горец. У него была одна фраза: «Никаких четверок». С ним были шутки плохи, хотя он ни до кого пальцем не дотронулся — мы и так его слушались. Все учились на круглые пятерки, деваться было некуда. В конце третьего класса он сказал мне: «Я наблюдаю за тобой, ты тратишь десять минут на урок, а получаешь пятерки», и вместо того, чтобы радоваться, он сказал: «У тебя не выработается работоспособность». Поэтому после третьего класса он договорился, чтобы я сдала экзамены за четвертый и перескочила один класс.
 

О семье

Я росла в тепличной обстановке. Мой отец и два старших брата были настоящими мужчинами и никого не боялись. Дело в том, что моего деда арестовали в 1937 году. Он в свое время был царским офицером. Но неизменно наш семейный альбом открывался фотографией моего деда-офицера в погонах с палашом, в окружении семьи. Я работала в архиве и смею вас уверить, таких фотографий не сохранялось. В 30-е годы их не только сжигали, но и пепел уничтожали. Поэтому для меня смелость и отвага относятся к вторичным половым признакам мужчины.

Брат рассказывал, что в 1952 году к нему подкатывал «особист», вербовал в осведомители. Тот отказался. «Как? Вы не хотите помочь родине?» — спрашивал спецслужбист. «Почему же? Я воевал, помогал родине, и сейчас на своем посту я помогаю родине». И остался живой. А когда его вернули в суд московского гарнизона, первое его дело было — 15 офицеров с обвинительным заключением следственных органов. Он должен был решить их судьбу. Накануне начальник гарнизона уже разослал по всем частям приказ — «Будущий приговор обсудить в воспитательных целях». Он пришел к маме и сказал: «Завтра мой первый суд, я изучил дело и оправдаю всех 15 обвиняемых, они невиновны. Но у нас оправдательных приговоров не бывает, так что меня могут вечером взять, будь готова». Зал суда был полон женщин, все ждали приговора, вопрос был только, сколько лет дадут — 5, 10 или 15? Брат прочитал «освободить всех в зале суда» — были крики, истерики, обмороки. Он дочитал приговор, собрал вещи и пошел. В коридоре ему встретился седой майор, снял фуражку и встал на колени. Тот попросил его встать и сказал: «Я ничего не сделал, я просто следую закону».