12 декабря в Сыктывкаре состоялась дискуссия «Вспоминая век ХХ (история России в ХХ веке в исторической памяти россиян)», организованная Сахаровским центром. Ее участниками стали историк, председатель фонда жертв политических репрессий «Покаяние» Михаил Рогачёв и историк, координатор экспозиционной и выставочной деятельности Сахаровского центра Наталья Самовер.
«Царь в царском облачении на коне с крестом и мечом — это дикий ужас»
Несмотря на то, что беседа была посвящена прошлому веку, началась она с воспоминаний о гораздо более ранних временах. Дискуссию открыл Михаил Рогачёв, начав с шутки о том, что выступает «на разогреве» у Натальи Самовер.
— Историческая память — это не история, а то, что мы помним о ней, то, что вызывает определенную рефлексию, чему мы даем оценки, — объяснил он. — Наша коллективная память и ее интенсивность определяется многими обстоятельствами. Чем дальше от нас определенный временной период, тем меньше мы о нем вспоминаем.
Историк поинтересовался у слушателей, что им приходит в голову, когда речь заходит о XVI веке. Большинство, разумеется, вспомнило Ивана Грозного. Историческая память об этом персонаже российской истории довольно странно трансформировалась в памятник, не так давно установленный в Орле:
— Царь в царском облачении на коне с крестом и мечом — это дикий ужас. На коне он, конечно, умел скакать, но залезать на него в полном облачении довольно странно, — заметил Рогачёв.
Историк напомнил, что открытие памятника раскололо общество на две части. Для одних Иван Грозный — собиратель российских земель, великий государственный деятель. Для других — кровавый тиран, разоривший государство опричниной и Ливонской войной.
— О ХХ веке мы помним гораздо больше, это было относительно недавно. Память формируют и литературные источники, и личные воспоминания, услышанные лично рассказы. ХХ век — наиболее обсуждаемое столетие во всей своей неоднозначности и трагичности.
Чтобы понять, насколько мозаична наша память и как сложно она формируется, историк предложил назвать наиболее значимые события в России в ХХ веке. Довольно быстро слушатели их перечислили: революция 1905 года, Первая мировая война, Февральская и Октябрьская революции 1917 года, Гражданская война, репрессии конца 1930-х годов, Вторая мировая война, ХХ съезд КПСС, первый полет в космос, война в Афганистане, авария на Чернобыльской АЭС, распад СССР.
Историк обратил внимание на то, что в основном речь идет о событиях-катаклизмах, положительных исторических моментов очень мало. К катаклизмам он отнес и распад Советского Союза.
— Наша историческая память во многом формируется школой. Это первое системное знакомство человека с историей страны. Но потом мы подвергаемся мощному воздействию разных источников информации. Большая роль принадлежит государству, которое пытается сформировать образ истории в соответствии со своими задачами.
Сейчас особенно жаркие споры идут о Великой Отечественной войне, которая является такой только для нас. Для мировой истории это война в Европе на Восточном фронте. Вторая мировая не ограничивалась войной СССР и Германии, была и Тихоокеанская война. Штурм Окинавы и битвы у Маршалловых островов и за Гуадалканал — важнейшие сражения в бассейне Тихого океана. В них принимали участие в основном Япония и Соединенные штаты Америки.
— Разумеется, в США больше изучают эту часть истории, и странно было бы их в этом обвинять. Память всегда выборочна и большую часть внимания уделяет своей истории, — подчеркнул Рогачёв и перешел к рассказу о втором травматическом сюжете нашей истории, активно обсуждаемом в обществе. — Великая Отечественная война с помощью государства и семейной истории каменеет как пример гордости, то, что нас сплачивает, — победа. А политические репрессии отодвигаются на второй план как нечто позорное. Но к обоим сюжетам имеет отношение один и тот же человек — Сталин.
На примере того, как сталкиваются и трансформируются две истории, можно понять, как работает механизм формирования исторической памяти. Люди пытаются изжить травму, преображая историю таким образом, чтобы аффективное поведение могло выглядеть логично, а жестокость была оправдана условными требованиями времени.
— Часто споры сводятся к тому, что важнее в Сталине: выиграл войну или загубил массу народа, организовав политический террор. Многим хочется верить в то, что он герой, а не злодей. Поэтому распространение получил такой тезис: «Да, лагеря и репрессии — это плохо, но с их помощью было построено множество новых городов, проложены железные дороги и т. д.». Репрессии, которые были до 1941 года, привязывают к войне так, чтобы война была выиграна в том числе с их помощью: «Если бы Сталин не уничтожил врагов народа, мы бы не выиграли войну».
На это накладывается своеобразная память о войне, убежденность в том, что мы победили в одиночку. А факты об активном участии других стран забываются либо вообще не известны большинству. Например, союзники высадились в Европе уже в 1943 году, а не годом позже. Это произошло в Италии, которую в итоге вывели из войны.
— Это не внесло решающего вклада в победу на Восточном фронте, где Красная армия билась с основными силами Вермахта, но упоминать об участии других тоже надо, иначе нечестно. Историческая память очень важна, потому что, не оценив прошлое, невозможно жить в настоящем и строить будущее, — закончил выступление Михаил Рогачёв и передал микрофон Наталье Самовер.
«После 1945 года произошло то, что можно сравнить с неолитической революцией»
Наталья Самовер уже приезжала в Сыктывкар с передвижной выставкой, посвященной Андрею Сахарову, и предположила, что зимние приезды в столицу Коми могут стать для нее традиционными.
В начале своего выступления она тоже отошла от истории ХХ века в России и заговорила о глобальной памяти всего человечества. Этот феномен появился не так давно и был, по сути, сформирован Второй мировой войной и ядерными бомбежками Хиросимы и Нагасаки. Общечеловеческая память — сложная вещь, так как наша идентичность зачастую строится на отделении себя от другого. Представление о собственной нации или стране строится на том, что условные «мы» иные, чем условные «они», что есть взаимоотношения с внешним миром. Человечество пока не воевало с инопланетянами, поэтому глобальная историческая память строится не на отличении себя от другого. Мы вынуждены пытаться осознать себя как общность из-за угрозы самоуничтожения.
— До Второй мировой войны человечество жило разделенным. Общества ладили между собой плохо и постоянно воевали, а героем становился тот, кто крепче навалял соседям. После Второй мировой войны и бомбардировок Хиросимы происходит то, что можно сравнить с неолитической революцией. Тут мы понимаем, что плывем в одной лодке, что у нас есть инструмент, который может эту лодку продырявить. Наша лодка — это планета, потому что ядерное оружие поражает всю биосферу, неважно, где его применили. Нас объединяет и человеческая телесность, все мы одинаково погибаем от радиоактивного дождя. Это потрясло сознание людей. Вторая мировая показала, что отныне главной ценностью мира должна стать человечность. Это привело к тому, что родилось планетарное мышление, которое сейчас для нас довольно естественно.
Главным результатом этического прорыва стало создание ООН — организации, которая стала мировой переговорной площадкой для решения проблем ненасильственным путем. Вступая в ООН, все политические режимы принимают простейшие конвенциональные условия.
— Сейчас ООН жестко критикуют, говорят, что она устарела. Значит ли это, что организацию надо распустить и вернуться к войне всех против всех? Не думаю. В ООН есть инструмент, создающий глобальную культуру памяти, — это всемирное культурное наследие ЮНЕСКО. Инициатива, с которой я выступаю впервые, — внести в список культурного наследия некоторые наши объекты, связанные с историей тоталитаризма.
Конвенция ЮНЕСКО была принята в 1978 году, и процесс ратификации продолжается. Присоединяются те государства, которые дозревают до понимания планетарной ценности того, что их история может быть интересна и остальному миру. Процесс вхождения в список Всемирного наследия очень сложен. Сначала государство для себя принимает решение выдвинуть тот или иной объект. Затем совместно с экспертами делается обоснование. Заявку рассматривают эксперты из других стран, чтобы обеспечить объективность. И это не просто историки и искусствоведы, но и люди с глубокими философскими и антропологическими знаниями. После первичного одобрения заявки необходимо написать номинацию, подробно описать объект, обеспечить его хорошее состояние и охрану. Только затем международные эксперты выезжают смотреть объект. После принятия в список всемирного культурного наследия страна отвечает за него перед всем человечеством. Это сложно, но демонстрирует уровень государства. Ситуация, когда объект исключается из списка, — удар по репутации страны. Такое может случиться, например, потому, что объект перестал соответствовать предъявленным критериям.
[К сожалению, в перспективе под угрозой исключения может оказаться и национальный парк «Югыд ва», находящийся на территории Коми, так как правительство республики все-таки планирует начать там золотодобычу. Она однозначно нанесет экологический ущерб и может отразиться на состоянии экосистемы парка].
В 1992 году в список объектов Всемирного культурного наследия ЮНЕСКО вошел культурно-исторический ансамбль Соловецких островов. Причем под ансамблем понимался не только средневековый монастырь, но и постройки, оставшиеся со времен ГУЛАГа, они являются частью травматического наследия страны. Сейчас под охраной государства фактически находится только монастырь, а бараки продолжают разрушаться — ценность невзрачных деревянных зданий воспринять сложнее. И Наталья Самовер очень обеспокоена этим фактом:
— Есть международное обязательство нашей страны — сохранять наследие. Причем это обязанность не министерства культуры, а министерства иностранных дел, — настаивает эксперт Сахаровского центра. — Не исполнять свои обязательства по всемирному наследию — все равно что не исполнять обязательства в сфере разоружения. То, что отвечать в случае всего с точки зрения международного права будет не Мединский, а Путин, очень плохо понимают наши чиновники. Наступающий 2017 год в России — юбилейный — мы будем отмечать столетие Октябрьской революции, восьмидесятилетие начала «Большого террора». Поэтому Совет по правам человека при президенте Российской Федерации предложит включить в список ЮНЕСКО еще два объекта, связанных с репрессиями.
«Это даже не древнеегипетские масштабы ручного труда»
Канал им. Москвы (КиМ)
Канал длиной 128 километров проходит по территории трех субъектов Российской Федерации. Его ширина — 85 метров, а глубина — 5,5 метров. Это полностью искусственное и очень сложное с инженерной точки зрения сооружение было построено заключенными с 1932 по 1937 год. Специально для его строительства был создан лагерь в городе Димитров — «Дмитлаг». Обилие ресурса ручного труда было так велико, что механические работы почти не велись. На строительстве работало от 16 до 190 тысяч человек одновременно. 26 тысяч человек погибли или были расстреляны. Вот что рассказала Наталья Самовер:
— Это даже не древнеегипетские масштабы. Их надо умножить во много раз, чтобы получить работу, которая была выполнена при строительстве канала. Именно это придает объекту уникальность. Ничто на земле в это время не строилось так, и здесь нечем гордиться. Но канал уникален, к тому же он был крупнейшим архитектурным ансамблем в СССР. Он создан по единому архитектурному проекту и единому инженерному замыслу. Когда объект был пущен в эксплуатацию, архитекторов и скульпторов арестовали и расстреляли. Это напоминает легенду о зодчих Барме и Постнике, которые были якобы ослеплены после того, как построили Собор Василия Блаженного.
Где захоронены погибшие строители, до сих пор неизвестно, ясно только, что по берегам канала. Результаты аэрофотосъемки и воспоминания местного населения дают предположительно два места, но захоронения до сих пор не выявлены и не обследованы.
Канал функционирует, он не был перестроен. Изначально по нему ходили даже морские суда. КиМ до сих пор регулирует состояние искусственных водных систем всей Центральной России, является источником питьевой воды для Москвы, поддерживает уровень Москва-реки. Его шлюзы, заградительные ворота и даже насосные станции архитектурно полноценно оформлены. По берегам разбиты парки. В начале канала, рядом с городом Дубна, до сих пор стоит огромный памятник Ленину — единственный уцелевший мегамонумент времен Сталина. Раньше напротив него — на другом берегу — стоял такой же громадный Иосиф Виссарионович. Но памятник ему демонтировали в 1968 году. Заканчивается канал в Щукинском районе Москвы Северным речным вокзалом, выстроенным в виде речного судна. Телескопический шпиль вокзала, украшенный одной из звезд Кремля, должен был подниматься во время навигации. Но сейчас этого не делают, вокзал заброшен и ветшает. Шлюз в Москве тоже пострадал от небрежения и безжалостной эксплуатации. Сейчас канал и все его сооружения никак не охраняются из-за отсутствия статуса объекта культурного наследия России.
В краеведческих музеях вдоль канала есть экспозиции, посвященные его строительству. Нация помнит о значимости объекта, а государство — нет, оно отстало. С точки зрения Всемирного наследия важно, чтобы объект не был заброшен, чтобы вызвать интерес у туристов. Если будет написана заявка на его включение в список ЮНЕСКО, то нужно сделать это на основании двух критериев — четвертого («является выдающимся образцом типа строения, архитектурного или технологического ансамбля или ландшафта, иллюстрирующего важный этап (этапы) человеческой истории») и шестого («прямо или косвенно связан с событиями или живыми традициями, с идеями или верованиями, или произведениями литературы и искусства, имеющими мировое значение»). Подобные сооружения уже включены в список всемирного наследия: Каналь-дю-Меди (Франция), канал Ридо (Канада), акведук и канал Понткисиллте (Великобритания). У нас был бы шанс вписаться в этот тренд, все нормально с ценностью и подлинностью объекта, но очень плохо с государственной охраной.
332 святых
«Места памяти и наследия тоталитарного режима в СССР»
Этот объект более сложный и состоит из трех других. Левашовское мемориальное кладбище в Санкт-Петербурге — самое крупное захоронение жертв «Большого террора», здесь погребено 47 тысяч человек, расстрелянных в тюрьмах Ленинграда. Здесь сохранились некоторые подлинные наземные сооружения, есть маленький музей и огромный памятник «Молох тоталитаризма». На территории захоронения установлено более 25 различных монументов.
— Мы видим тотальность репрессий, широкий охват этнический, конфессиональный, социальный. Имена закопанных там людей доподлинно неизвестны, — говорит Наталья Самовер. — Люди, которые предполагают, что их родственники там, привозят портреты родственников и прикрепляют к стволам деревьев. Это свойство всех мест памяти. Например, в Норильске есть мемориал «Норильская голгофа», он находится в природной среде, которая представляет собой ад: абсолютно черная мертвая земля поливается ядовитыми дождями, синие и оранжевые дымы, вдоль всего горизонта — объекты производства. В этом месте закапывали заключенных. Здесь вечная мерзлота, из нее все поднимается на поверхность, кости погибших заключенных всплыли в 1980-х годах. Тогда это место обозначили как кладбище, и сейчас там хаотически расставлено множество памятников, и они продолжают там возникать: мемориалы литовцам, латышам, полякам, евреям, даже японцам, сделанные в традициях национальной архитектуры. Живые памятники лезут из мертвой земли. Удивительное прорастание памяти сквозь материю — это свойство наших мемориальных мест, связанных с репрессиями. Память, которая лишена могилы, ищет реализации. Она этически окрашена и маркирует произошедшее как страшное преступление.
Второй объект — Бутовский полигон в Московской области. Он тщательно расследован, и его уникальная особенность в том, что поименно известно 20 761 человек расстрелянных именно там. Список есть на сайте memo.ru. Здесь экспонируются личные вещи расстрелянных, найденные при раскопках. Специальные насыпи обозначают контуры захоронений. Сейчас там строится мемориал — углубленные в землю траншеи, на стенах которых будут перечислены имена людей в соответствии с днями казни. Существует даже икона новомучеников Бутовских.
Среди расстрелянных было много иерархов церкви, монахов и просто верующих. 332 человека причислено к лику святых. Это, по мнению Самовер, ставит Бутовский полигон в один ряд с другими самыми крупными местами гибели христианских мучеников. Поразительно, что кроме православных паломников полигон посещают и католические, это вторая по количеству категория посетителей. Католики считают Бутовский полигон общехристианской святыней.
Третий объект — «Пермь 36» — расположен недалеко от деревни Кучино Чусовского района. Это колония для политических и религиозных инакомыслящих, которые содержались там с 1972 по 1988 год. Она быстро получила статус музея, что позволило объекту сохраниться — бараки и вышки охраны там подлинные. Раньше в музее ежегодно проходил трехдневный фестиваль «Пилорама». В его рамках проводились выставки, литературные чтения, лекции, дискуссии, кинопоказы, рок-концерты и многое другое. Однажды, когда хедлайнером был Юрий Шевчук, фестивалю удалось собрать шесть тысяч человек, включая губернатора Пермского края. Но после того, как старая команда музея была вытеснена, все культурные начинания прекратились.
— Направление музея сохранилось, но нынешние музейщики не понимают, как этим заниматься, как работать с травматической памятью, — констатировала Самовер. — Этот тройной объект предлагается номинировать только по шестому критерию. Обычно его рекомендуют использовать вместе с каким-нибудь другим. Но на сегодня среди 1 052 объектов списка ЮНЕСКО есть 11 подобных, и все они связаны с травматическим наследством. Важно понимать, что это памятники не злу, а тому, что зло недопустимо, как недопустимо попрание человечности. Внутренние враги человечества — тоталитаризм, несвобода и насилие. Это общая ценность.
Чтобы появилась возможность включить Канал им. Москвы и «Места памяти и наследия тоталитарного режима в СССР» в список объектов Всемирного культурного наследия ЮНЕСКО, Министерство культуры и МИД России должны принять решение об их охране. Просьба об этом уже четыре месяца лежит в Минкульте, но рабочая группа еще не собиралась.
Эксперты на нашей стороне, но нет политической воли, ведь речь идет о дорогостоящей задаче. Однако если Россия сделает попытку отказаться от этих ценностей, она автоматически станет изгоем среди высокоразвитых культурных стран. Власть балансирует между разными общественными группами и не хочет поссориться с теми, кто отрицает репрессии, поэтому мы имеем очень странную и непоследовательную политику в этом отношении. Объекты проходные с точки зрения общемирового культурного наследия, с точки зрения ценности. Но признает ли Россия это? Примет ли она благородную и мужественную позицию? Мы узнаем это в ближайшие месяцы.