Ленинский суд Кирова 5 декабря начал повторное рассмотрение дела «Кировлеса» после того, как приговор по нему был отменен Верховным судом по рекомендации Европейского суда по правам человека. Все ходатайства защиты — об отмене приговора, о возвращении дела в прокуратуру — были отклонены. Корреспондент «7x7» поговорил с одним из подсудимых — предпринимателем Петром Офицеровым — о том, что он думает о происходящем сейчас и российском правосудии вообще.
— Чего вы ожидали, когда сюда ехали?
— Если бы меня спросили, хочу ли я сюда ехать, я бы сказал, что, конечно, не хочу. Но ничего не поделаешь — пришлось. Все [произошедшее сегодня] было вполне ожидаемо. Для меня сегодня ничего удивительного не произошло.
— Вы будете присутствовать на следующих заседаниях? Навальный вот отказался.
— Я жду совета своего адвоката, потому что она в этих вопросах разбирается лучше меня. Как она скажет, так и будет. Я-то, скорее всего, приду. Вопрос в том, что по процедуре, которая прописана в УПК, если адвокаты заняты в других делах, имеющих больший приоритет, то они автоматом участвуют в тех делах. У моего адвоката и у адвокатов Навального другие дела приоритетнее. Там и люди под стражей, там и у суда более высокая инстанция. Целый ряд причин, почему они завтра должны быть там, а не здесь. Если их там не будет, они нарушат закон. Судья должен был скоординировать графики.
— Что скажете по поводу того, что судье заявили отвод?
— У нас в стране этот институт [отвода судьи] статистический. По-хорошему, по процедуре это решение должен принимать кто-то другой. А в нашей стране решение об отводе принимает сам судья — достоин я или не достоин. Это же не философский вопрос, чисто юридический. А с точки зрения разума и логики это решение должен принимать не он, а кто-то другой. Вероятность того, что судья сам возьмет отвод, близка к нулю. Но тем не менее эту процедуру нужно было соблюсти, поскольку он [судья Втюрин] находится в прямой зависимости от [судьи председательствовавшего на первом процессе по «Кировлесу»] Блинова, а для Блинова это удар по карьере, потому что в нашей стране отменяют крайне мало приговоров, буквально считанные единицы. А один из них — блиновский, причем его отменили на весь мир. Блинову нужно доказать, что он был прав.
— А как, по-вашему, должно быть?
— Блинова должны были уволить, а нам назначить судью. Но этого же не произошло. Блинов же тоже выполнял заказ. Не он же нам приговор делал, а как ему сказали, так он и сделал.
— Что ваша семья говорит о том, что вам приходится это проходить второй раз?
— Переживают. Все переживаем. Все прекрасно понимают — и супруга, и дети — что это новый суд, и итог может быть любым.
— Нет даже предположений, чем это все может закончиться?
— Конечно, нет. Решение о том, каким будет приговор, принимается не здесь. Оно принимается далеко-далеко отсюда.
— А стоило это того — обжаловать приговор в ЕСПЧ, чтобы заново это все проходить и итог неизвестен?
— А как же быть с правдой, со справедливостью? Безусловно, в последние три года я уже настроил свою жизнь, наладил ее, насколько это было возможно. А теперь заново ее ломать. Ну, конечно же, неприятно. Но, с другой стороны, есть куда более сильные факторы, чем мое желание или удобство.
— Вам хватит компенсации от Европейского суда, чтобы покрыть расходы?
— Компенсация, конечно, есть, но она сильно меньше, чем у Алексея [Навального], потому что у него адвокатов больше, чем у меня. Но это же компенсация на те расходы, а не на эти. Неизвестно же, сколько этот суд будет идти, а деньги нужны и на перелеты, и на адвоката.
— Навальный предположил, что суд быстро закончится, потому что заседания сделали ежедневными. Вы что думаете?
— Этот суд и начинаться не должен был. Есть такое выражение — жареный лед. Это оксюморон. Так вот этот суд — это оксюморон. Его не должно быть, но он есть. Почти как инопланетяне. Вроде бы их нет, но они где-то есть. То же самое и с этим процессом происходит. Выиграть этот суд — это, наверное, тоже оксюморон. Забавное такое сочетание.
— Вы не чувствуете себя в несколько ущемленном положении в сравнении с Навальным? К нему больше внимания прессы, у него больше адвокатов, больше ресурсов.
— Абсолютно нет. Российское правосудие относится к каждому из нас и ущемляет каждого из нас. Кого-то оно ущемляет более ярко, как, например, Ильдара Дадина, а кого-то чуть менее ярко, как меня. Но ущемляет каждого, потому что работает не по-настоящему, работает по заказу, а не по закону. Когда оно так работает, жизнь каждого из нас становится хуже.