Поэт и писатель Игорь Губерман выступил с творческим вечером в Государственном театре оперы и балета Коми. Послушать его стихотворения пришли несколько сотен человек. После концерта в беседе с журналистами он рассказал историю спасения ухтинского памятника Александру Пушкину и раскрыл секрет еврейской поэзии.
Фотографии Максим Полякова
— А где эта женщина с кудряшками? — Игорь Губерман появился за кулисами и спросил, куда ушла администратор сцены.
— Она стоит у противоположной кулисы, — ответили ему работники театра, и автор «Гариков» сразу же направился туда.
— Я готов. Начинаем? — обратился он к женщине, и та кивнула в ответ.
Она что-то сказала по внутренней рации своим коллегам, которые находились у входа в зал, и дала отмашку гостю. Он, не медля ни секунды, вышел на сцену:
— Я буду читать старые стишки, новые стишки. С новыми — беда, я сразу хочу предупредить. В зале наверняка есть человек 15, которые пишут стихи. И они знают, что если начал цикл или книжку с грустного стиха, то вся книжка пойдет грустная. А я свою позапрошлую книжку начал вот с такого стиха:
Нынче бледный вид у Вани,
Зря ходил он мыться в баньку,
Потому что там по пьяне
Оторвали Ваньке встаньку...
— И вся книжка пошла грустная из-за этого стишка, — начал общение со зрителями Игорь Губерман.
Его творческий вечер назывался «Гарики за мнооого лет». «Гарики» — это собственный губермановский жанр — ироничные, грустные, философские четверостишия о тех событиях, которые окружали автора на протяжении всей его жизни. Название родилось дома: его родственники звали Губермана не Игорь, а Гарик. Поэт решил не изобретать велосипед, а дать своим творениям свое же имя.
В начале вечера гость сразу предупредил публику о двух важных вещах. Во-первых, в его стихотворениях есть строчки из русской классики, которые, впрочем, всегда имеют отличное от оригинала продолжение. А второе — будет неформальная лексика.
Кроме того, Игорь Губерман призвал зрителей писать записки, который он пообещал прочитать в начале второго отделения:
— Я очень люблю записки. Кто читал мои книги-воспоминания, знает, что в каждой книге есть глава, посвященная интересным запискам. Лучшую записку в жизни я получил в Донецке. Мне молодая женщина написала: «Игорь Миронович, можно ли с вами хотя бы выпить, а то я замужем?»
Игорь Губерман читал стихи, посвященные совершенно разным темам — политике, выпивке, выборам. При этом он вплетал в свой рассказ мини-истории, которые происходили с ним в колонии (там он написал так называемые тюремный дневник «Прогулки вокруг барака»), в больнице, дома, за границей. Отдельный большой блок он посвятил евреям.
— А теперь я вам прочитаю про нас, про евреев. Всем надо про нас знать правду. Я свой любимый народ повидал в разных местах: два раза в Австралии был, раз 10 в Америке, в европейских городах, России. И средний образ не такой, какой был в Советской империи. И я пришел к научной идее. Мы — народ действительно очень необыкновенный. В том смысле, что на одном полюсе — ум, сметка, быстрота реакции, сообразительность. Словом, все то, за что одни евреев уважают, а другие терпеть не могут до ненависти. Но зато на противоположном полюсе у нас такое количество дураков и даже идиотов, что любо дорого смотреть. Причем, я вас уверяю, что еврейский дурак страшнее всех других дураков, потому что он с амбицией, энергией, очень часто эрудирован и все может объяснить, — рассказал Игорь Губерман, после чего привел две истории, которые проиллюстрировали его теорию.
— Я чувствую по вашей реакции, что многим дискомфортно. Стоит человек и смеется над собственным народом. Я во втором отделении буду читать о России, вы крепко оттянитесь, — обратился поэт к зрителям.
Первое отделение продлилось примерно 45 минут. В перерыве в фойе стали продавать двухтомник Игоря Губермана, который разошелся буквально за 10 минут.
При этом поэт согласился провести импровизированную автограф-сессию. Он сел на диванчике около входа на сцену, место рядом с которым оккупировали ценители его творчества. Люди просили подписать книги для себя, своих родственников и друзей.
Второе отделение началось с прочтения зрительских записок.
— Откуда у вас такой неистребимый оптимизм? — достал очередную бумажку из корзины Игорь Губеран и без промедления ответил. — Здесь нет моей заслуги. Я думаю, это у меня гормональное. А может быть, от отца. Отец был такой советский инженер, на всю жизнь испуганный 37-м годом, 49-м, 52-м. И у него шутки были такие отчаянные. В 70-е годы, когда он видел, с кем я пью водку — это «самиздатчики», которые потом в тюрьме оказались, — он мог подойти к столу и сказать: «Гарик, тебя посадят раньше, чем ты этого захочешь».
Многие записки с вопросами Губерман после прочтения откладывал в сторону. Их содержание не впечатляло поэта. Но над некоторыми он громко смеялся:
— В Республике Коми тоже много поселков и зон. Не хотели бы посидеть у нас ради создания новой книги?
Еще он ответил на вопрос о графоманах, которые копируют его стилистику и публикуют книги с созвучными названиями — «Юрики», «Васики», «Марики».
— Одна старушка в Питере издала уже три тома «Ириков». Это кошмар, и все это шлют мне. Я не против графоманов, пишите... У графоманов есть одна замечательная черта. Среди километров чуши, грамматически неправильно написанных стихов, вдруг попадаются четверостишия, которые никогда не напишет профессиональный поэт. Несколько лет назад мне из Екатеринбурга мужик прислал большую поэму... Он наверняка еврей, потому что поэма об истории России. Он написал про историю России от первобытно-общинного строя до XX съезда партии. Чудовищные стихи, но в середине на уровне Киевской Руси потрясающее четверостишие, которое бы профессиональный поэт не написал:
И как бы тело ни болело,
Стрелу татарскую кляня,
Оно у князя было цело
И даже село на коня.
Во второй части творческого вечера Игорь Губерман прочитал стихи о России, чиновниках, любви, семье и старости. Зрители долго аплодировали поэту, после чего он признался, что не умеет, как профессиональные актеры, «упархивать и выпархивать» из-за кулис, поэтому он просто поблагодарил пришедших людей и покинул сцену.
После концерта журналисты пяти средств массовой информации пообщались с героем вечера в его гримерке. «7х7» приводит фрагменты расшифровки беседы.
— Вы сказали, что публика в Сыктывкаре хорошая. А где была плохая публика?
— В Израиле была, в Германии. Всяко бывало.
— А что это были за люди? Зачем они приходили?
— Хорошие люди. Они приходили посмотреть на веселого еврея. А еще очень много людей приходит посмотреть на вольного человека...
— Вы не первый раз в Коми. Вы были еще в Ухте.
— Я был там лет 20 назад.
— Расскажите, как вам удалось спасти памятник Пушкину работы Бруни в Ухте [Александр Бруни, русский живописец, музыкант, поэт, прозаик, был репрессирован, отбывал наказание в Ухтпечлаге]?
— Это описано в книжках, могу повторить. Я приехал в Ухту. И поскольку я уже написал книжку о Бруни и все о нем знал, то я сразу попросил привезти меня к его памятнику. Там было городское телевидение. Там в полном порядке стояли маленький Ульянов и Павлик Морозов. И грязной фанерой был огорожен памятник Пушкину, потому что он готовился к сносу. Какая-то комиссия пришла к выводу, что он не представляет никакой исторической и архитектурной ценности. Я тогда по телевидению сказал — тогда были такие времена, когда это сразу передавалось без цензуры — что в Ухте никогда не будет счастья, свободы, воли, радости, пока вот эти двое стоят, а потрясающий памятник потрясающему поэту, сделанный скульптором и художником, собираются сносить. По телевизору это передали, сам слышал. И какой-то банкир дал денежки на реставрацию. И когда там очистили от цемента и бетона первый ботинок, оказалось, что там замечательной лепки туфля. А сейчас он стоит, по-моему, у университета, отлитый в бронзу. Историческая реликвия.
— Вам не кажется, что есть еврейская поэзия. Я никак не могу уловить, в чем ее особенность.
— Очень простая. С удовольствием отвечу на этот вопрос — нет еврейской поэзии.
— Ну почему-то ее можно узнать с двух нот.
— Это вам так хочется. Вы во всем подозреваете евреев.
— Я не антисемит, не сионист.
— Все так говорят. Даже Проханов и Шевченко говорят, что они не антисемиты, просто евреи жуткие люди.
— На концерте вы говорили про похолодание [в политической и общественной жизни] в нашей стране. Как думаете, насколько долго продлится этот ледниковый период?
— Чудовищно долго. И будет еще тяжелее и мерзлее. Я не хочу быть Кассандрой, я не знаю, сколько это продлится, но пока это только увеличивается.
— Мы возвращаемся в эпоху холодной войны. Казалось, что мы все это прожили...
— Вы журналистка или провокатор? (смех в комнате) Вопрос никуда не годится, задавайте его тем, кто занимается политикой...
— Хочу задать философский вопрос: как вы стали тем, кем вы стали?
— Жена хорошая <...>
— Вчера слышала много нашей поэтической молодежи. Они пишут длинно и мутно. Я и хотела задать им вопрос об их природе творчества — как рождаются такие длинные и невнятные стихи? Сегодня этот же вопрос адресую вам — как у вас рождаются такие короткие и внятные?
— **р его знает.
— Вы отсекаете лишние? У вас сначала восемь или шесть строчек?
— Никогда. У меня куцые мыслишки, я их с легкостью упаковываю в четыре строки. У кого-нибудь украдешь мысль и быстро упаковываешь, чтобы автор не узнал <...>
— Вы очень устаете после концертов?
— Да. Есть один очень важный показатель. От хорошей аудитории устаешь быстрее. Я по своей усталости знаю, что была хорошая аудитория или плохая. При плохой включается автопилот. А здесь идет обоюдное «вампирство».
— Когда вы читали стихи о России, то говорите, что это грустные стихи. Неужели в России нет ничего светлого, из-за чего бы вы порадовались?
— Безумно много. Именно поэтому я сюда приезжаю все время. Кроме того, что я люблю Россию по инерции, я встречаю очень много талантливых людей. К сожалению, многие из них увядают, не расцветя. Я говорю в основном об ученых. Их ситуация ужасная <...>
— Вам доводится общаться с теми, с кем вы сидели. Они понимают, кто с ними был рядом?
— По счастью, нет.
— Изменилась ли реакция публики по сравнению с тем, что было лет 5-10 назад?
— Нет. Реакция такая же. Хотя сегодня все в зале напряглись, когда я читал о политике и о России. Может быть, это не от страха, а просто интересно было. Поэтому они внимательнее слушали.
— Как вы относитесь к писателям XIX века?
— Многих знаю и люблю.
— А к современным писателям?..
— Я читаю Пелевина. Люблю Акунина — у меня примитивные вкусы. Люблю Люсю Улицкую, Дину Рубину. Время от времени попадаются замечательные прозаики. Поэтов нет, к сожалению...
— Я родился в Инте. Для меня близка литература, о которой вы в прозе писали, — «Прогулки вокруг барака». Это Шаламов, Солженицын, Довлатов. Как вы относитесь к этой литературе?
— Читаю непрерывно... У меня болезненный интерес к этому времени. Потому что такое количество своих людей не уничтожала ни одна страна. Ни одна...