Предлагаем на обсуждение статью Андрея Архангельского, написанную для сайта colta.ru. Читатели и блогеры «7x7» могут высказать свое мнение в комментариях.
Курс на консерватизм, обозначенный Путиным, построение острова «традиционных ценностей» требуют информационного оформления. Собственно, ограничение информации и является сегодня главным условием создания нового консерватизма. Дело даже не в том, что какая-то информация может быть «вредной» или «подрывающей основы». Дело в ее количестве. Общество постмодернити использует переизбыток информации как топливо. Диалектика тут такая же, как с самолетом: чем выше скорость, тем надежнее.
Для консервативного общества, напротив, переизбыток информации и высокая скорость ее обновления вредны. Недаром власть в таком обществе называет интернет «помойкой». Она испытывает страх перед необходимостью все время копаться в этом мусоре — то есть в каждом отдельном случае совершать выбор.
Информации при консерватизме должно быть ровно столько, сколько способна переварить госмашина и дать симметричный ответ. Акт Магнитского — это переизбыток информации, Pussy Riot— тоже переизбыток. Неконтролируемое количество информации деформирует контуры власти. В виде накипи она оседает на стенках, добавляет к титулу «власть» ненужные приставки: «власть, при которой умер Магнитский» или «власть, которая посадила Pussy Riot». Избавиться от этих определений сложно, лучше не допускать их образования.
Освобождение Ходорковского и Pussy Riot, частичная амнистия для узников Болотной имеют смысл и с точки зрения информационной безопасности. Тег «Ходорковский» подразумевал через запятую длинную цепочку — «тюрьма», «нарушение прав человека в России», «политзаключенные» и т.д. Это всё — язвы на теле консерватизма. Через них была возможность информационного заражения извне — с помощью «мирового общественного мнения».
Не то чтобы оно Путина сильно волновало — но это разрушало информационную гомогенность системы. Освобождение Ходорковского и некоторых других способствует избавлению от этих «открытых ран», позволяет «обнулить» имидж, начать все с чистого листа. И означает автоматическую герметизацию информационного поля. Александр Морозов замечает, что высылкой Ходорковского «Путин просто предпринял механический перенос нерешенной центральной проблемы всей политической системы — вон».
Это решение имеет и символическое значение. Это констатация того, что отныне есть два мира, Мы и Они, Здесь и Там. И то, что происходит Там — с Ходорковским или кем-то еще, — Путина как бы не волнует. Отныне есть Поле и Заполье. Логика нового информационного консерватизма — не отказ признавать Других (страны или людей — это невозможно сегодня), но постоянный акцент на том, что есть Граница (совпадающая с границами РФ). И реальностью является только то, что Здесь, а при пересечении границы, Там, вещи и люди как бы теряют свою вещественность, меняют качество, становятся невидимыми, исчезают. «Они для меня более не существуют».
Осуждение «виртуальной жизни» является необходимым условием оформления этой Границы. В очередной раз, 7 января, об этом говорил патриарх в интервью Дмитрию Киселеву. Виртуальное общение обычно противопоставляется некоему «живому человеческому». Это крайне архаичное и утопичное противопоставление — что будто бы физическое присутствие является главным критерием «живого». Показательный пример такого возвращения к «живому общению людей» сегодня — очередь к Дарам волхвов. Тут, конечно, вспоминается сорокинская «Очередь» — безо всякой иронии, — где, как мы помним, тоже происходило специфическое «общение».
Новые думские поправки, касающиеся борьбы с терроризмом, по сути, направлены против главного достижения цивилизации — скорости обмена товарами и мыслями. Это вписывается в стратегию информационного консерватизма. Если «скорость мира» нельзя убрать совсем — можно ее, по крайней мере, снизить, затормозить. Хранить любую электронную переписку по полгода есть идея в высшей степени консервативная. Интернет — это постоянное обновление. Хотя функция сохранения там тоже имеется («в интернете ничего не пропадает»), она не самая важная. Российское ноу-хау — делать акцент именно на хранении (а не сохранении) информации — имеет, опять же, важное символическое значение. Сделать хранение главной ценностью интернета — попытка его затормозить, обездвижить. Попытка остановить время.
Ограничение неперсонифицированных платежей (через службу «Яндекс.Деньги», Qiwi, WebMoney, PayPal и т.п.) на сумму более 1000 рублей и требование Федеральной таможенной службы, чтобы посылки из интернет-магазинов доставлялись по адресу регистрации покупателя и оплачивались только личной банковской картой (что, как предупреждают операторы, «безосновательно осложнит жизнь покупателям»), имеют в конечном счете одну цель. Задача консерватизма — увеличить сроки прохождения: корреспонденции, денег, информации, вообще всего. Снизить скорость общения с миром. Российская специфика в том, что для идентификации личности человека в большинстве случаев необходимо его физическое присутствие (удаленная идентификация, как в Америке, по номеру страховой карты или водительскому удостоверению невозможна). Таким образом и происходит возвращение к «живому общению» — в очередях за справками, штампами, подписями, копиями и разрешениями.
Еще три символичных действия в рамках информационного консервирования: запрет на занятие журналистской деятельностью (Аксана Панова), наказание за активность в блогосфере (увольнение Андрея Кураева из Московской духовной академии), пятилетний запрет на въезд журналиста в Россию (Дэвид Сэттер). Все это беспрецедентно.
Создание агентства «Россия сегодня» (которое начнет работать в марте) также имеет стратегическое значение для информационного консерватизма. Формально работа агентства направлена вовне, его дело — правильно информировать Заполье. Но на самом деле это информационная ПРО — средство раннего распознавания и упреждающего удара по потенциально опасным темам, угрожающим медиагерметичности России. Информация используется в качестве глушилки нового типа. Советские СМИ тоже умели создавать словесные завесы, какие-то тавтологические ряды, которые не несли реальной информации, но забивали мозг. Агентство также подчеркивает это разделение на Мы и Они.
Наконец, важная новость: «С этого года Федеральная служба охраны начнет проводить ежедневный мониторинг публикаций всех российских блогеров на предмет их отношения к власти. Силовики создадут специальную базу негативно настроенных граждан, которые размещают на своих интернет-ресурсах публикации оппозиционной направленности. Мониторить будут негативную либо позитивную окраску событий».
Тут интересна не столько попытка в очередной раз напугать сеть — важнее, что понятия «позитивное/негативное» приобретают наконец характер критерия. Из разряда оценочных, вкусовых они переходят в разряд конституирующих. Для такого рода оценки понадобится особая чуткость — это выводит ФСО на какой-то новый уровень работы со словом. Вместо фактов или информации самих по себе будут оценивать их стилистическую окраску, это существенно для консерватизма: вопрос «как», а не «что». Речь, заметим, идет не о запрете негативного — но о мониторинге «количества негатива». Наверное, для того, чтобы знать, какое количество позитива потребуется для компенсации.
Главной угрозой информационного консерватизма является комментарий.
В начале 2000-х в газетах и журналах резко ограничили количество тех, кто мог комментировать действия власти. Это делалось под видом специализации журналистов. Право оценивать (неважно, положительно, нейтрально или отрицательно) те или иные шаги власти осталось у политологов — остальные этого права лишались. Идея была в том, чтобы оставить в каждом СМИ примерно по одному «умному» — число комментаторов власти сокращалось, таким образом, до обозримого и контролируемого. Это вписывалось и в общую тенденцию деинтеллектуализации СМИ.
Но с развитием интернета эти меры оказались бессмысленными — в сети комментатор не нуждается ни в чьих санкциях. Возможность бесконтрольной оценки любого явления любым человеком — при том что эта оценка мгновенно становится известной другим — и есть сегодня главная угроза власти. И новые законодательные ограничения направлены на борьбу с этой культурой комментирования. На вопрос, каких изданий коснется ужесточение антитеррористического законодательства, один из авторов законопроекта, депутат Леонид Левин, пояснил: «...это все ресурсы, за исключением страниц, на которых вы не можете оставить, например, комментарий <...> Но сюда включаются все электронные почтовые сервисы, соцсети, торренты и СМИ, на страницах которых можно что-то комментировать». Слово в слово почти его повторяет депутат Андрей Луговой, еще один автор законопроекта: «Только сайт, где идет обмен информацией между пользователями, будет обязан регистрироваться (в уполномоченном органе. — А.А.). Если, например, вы открыли сайт, где пользователи не могут писать комментарии, то никого не уведомляете».
Комментарий тут, как мы видим, — ключевое слово. Все на самом деле вертится вокруг него. Возможность обмена мыслями, обратной связи с читателем, мгновенного отклика остается главной головной болью консерватизма. Из-за нее невозможно полностью закрыть крышку.
Было мнение, что до Олимпиады власть не будет ничем таким заниматься. Но, как мы видим, оформлению консерватизма не мешает ничто: оно идет полным ходом. Дело даже не в том, что кого-то ограничат или что-то в очередной раз запретят. Происходит перезагрузка самой матрицы: отделение «нашего» от «не нашего», информационное отгораживание России от мира.