Беседа пятая
Конвейер насилия
При содействии Международного "Мемориала"
В очередной беседе цикла "49 бесед" приняли участие адвокат Виктор Козлитин, юрист Леонид Молчанов, член Общественной наблюдательной комиссии Коми Николай Дидюк и журналист Сергей Сорокин.
Сергей Сорокин (в дальнейшем, С.С.): - В последнее время было сразу несколько информационных поводов вспомнить места не столь отдаленные. Среди главных — избиения заключенных в сыктывкарской исправительной колонии-25 и связанный с ними конфликт члена Общественной наблюдательной комиссии Эрнеста Мезака с администрацией учреждения и насилие в отношении отбывающих пожизненное заключение в ИК-56 в Свердловской области Алексея Пулялина и Антона Коростелева, о котором стало известно из адвокатского опроса Пулялина, проведенного одним из участников нашей сегодняшней встречи Виктором Козлитиным. На меня в этом опросе наибольшее впечатление произвело то место, где Пулялин описывает так называемую «прописку» в «Черном беркуте», когда сотрудники просто так - ни за что - избивают всех вновь прибывших...
Виктор Козлитин (В.К.) : - От Пулялина мне известно, что один постоялец колонии говорил ему, что вот уже два года каждый божий день его бьют. Два года! С момента прибытия. Я так понимаю, это у них обычная практика: ты — пожизненный, ты — изолированный от общества, та — немой, ты — тля, никто, и сотрудники занимаются тем, что просто, как говорится, сокращают пожизненный срок по мере своих возможностей.
С.С.: - Но это делается целенаправленно — чтобы подавить волю вновь прибывшего, сделать из него раба, или же сотрудники просто проявляют таким образом свои садистские наклонности?
В.К.: - Сложно сказать. Но, я думаю, это делается для того, чтобы человек знал свое место, не мог лишний раз глаза поднять. Выбивают все человеческое, чтобы осталось безвольное тело, имеющее номер и фамилию.
С.С.: - Николай Николаевич, вы в этой системе — ГУФСИН — долго ведь работали...
Николай Дидюк (Н.Д.): - Свыше 20 лет. Из них - около 10 лет начальником отряда и с 1989-го по 2003 год замначальника по воспитательной работе и кадрам.
С.С.: - Вот вы как можете прокомментировать то, что Виктор Иванович рассказывает?
Н.Д.: - Я. конечно, в этих органах уже давно не работаю, не знаю, как и что там сейчас, но эта практика — не оттого, что многие сотрудники с какими-то там психическими изъянами, а просто она носит централизованный характер. Я, конечно, с «пожизненниками» не работал...
С.С.: - А какой был режим там, где вы работали?
Н.Д.: - Считался строгий режим, но эта колония амбулаторная, туберкулезная, и там, в поселке Ракпас Княжпогостского района, еще с советских времен находились осужденные разных режимов, собранные со всего Советского Союза. Это была сложная колония. Но я и сейчас со многими общаюсь и знаю, что есть циркуляр-не циркуляр, но, по крайней мере, такая установка — вот правильно сказал адвокат — на подавление воли человека, на то, чтобы его размазать, образно говоря.
С.С.: - Такая установка, она, что, идет от руководителя колонии?
Н.Д.: - Я могу только сказать, что о существовании такой практики прекрасно известно и руководству колонии, и руководству управления, и руководству ГУФСИН. И есть молчаливое или еще какое-то, я не знаю, согласие...
В.К.: - Да, действительно, все это творится с молчаливого согласия. Есть определенные службы, в случае с Пулялиным, допустим, оперативный отдел этим занимался.
С.С.: - Рассказав о том, что с ним происходило в колонии, Пулялин страшно рискует, насколько я понимаю...
В.К.: - Страшно рискует, но гласность, полная гласность, а также общественная и юридическая поддержка — это страховочный канат для него в данном случае. В настоящий момент, как мне показалось, он занял достаточно твердую позицию. Но насколько его хватит? Я же не могу там каждый день находиться, чтобы следить за соблюдением его прав, а надеяться на то, что сотрудники колонии, уже нарушившие его права, не нарушат их в дальнейшем, сложно. Пулялин ведь уже рассказывал обо всех этих фактах следователю, и не одному следователю, мне во время опроса он повторил 16 ноября то, что рассказывал наедине накануне, при сотрудниках, которых, по крайней мере, внешне не стеснялся и не боялся. А по следствию мне известно, что Северо-Уральский межрайонный отдел Следственного управления Следственного комитета при прокуратуре РФ по Свердловской области уже вынес отказной материал по фактам избиения. Я думаю, что, опросив заключенных и сотрудников, следователи, увы, естественно, встали на сторону сотрудников, а чтобы каким-то образом оправдать факты применения насилия, которые уже подтверждены, в том числе, медицинским освидетельствованием, — у Пулялина, например, был сломан большой палец руки, были другие побои, которые не скроешь — и Пулялина, и Коростелева, и еще ряд лиц, которые вместе с ними поступили в эту колонию, поставили на оперативный учет, как склонных к побегу.
Леонид Молчанов (Л.М.): - Вот по поводу методов работы с заключенными, о которых мы говорим...Я-то уверен, что есть инструкции на данный счет. Я сам заканчивал академию МВД и знаю о существовании таких инструкций, от которых волосы дыбом встанут у людей. Допустим, простая инструкция для сотрудников патрульно-постовой службы при конвоировании одним сотрудников двух человек: в случае попытки побега одного — надо сначала вырубить другого и потом гнаться за первым. То есть надо применить физическую силу, а, возможно, и спецсредства, и оружие, вопреки закону о милиции.
С.С.: - Это - негласная инструкция?
Л.М.: - Это — приказ МВД, который засекречен двумя нулями и который вам никогда не покажут... А систематическое избиение заключенных — это нормальная практика повседневной работы, и руководство колонии не то что в курсе, а оно выполняет задание по пресечению и предупреждению каких-либо действий со стороны контингента подотчетного. И цель избиений — подавление воли не просто к совершению побегов, а к совершению вообще каких-либо действий — чтобы человек был загружен одной мыслью: получить поощрение в виде того, чтобы его не били. Вот Виктор рассказывает, что в колонии, где содержатся Пулялин и Коростелев, нельзя даже глаз поднять без разрешения.
С.С.: - Что, действительно, нельзя?
В.К.: - Да. Они ходят широко расставив ноги, внаклонку, руки в наручниках сзади кверху, ладони раскрыты, смотрят только в пол, любую команду выполняют бегом и на любую команду откликаются: «Да, начальник». Ему говорят: «Вперед!». Он: «Да, начальник», - и идет, не видя, стенка там-не стенка. Заводят, приказывают сесть, он сидит, опустив голову, ему говорят: «Теперь можешь поднять глаза, тут адвокат твой».
Л.М.: - И в связи с этим у меня возникает вопрос по поводу заявлений следственного комитета о том, что проведены, мол, экспертизы по взглядам в отношении Пулялина и Коростелева, когда они давали показания, что самооговора не было. О каком взгляде и о какой экспертизе взгляда может идти речь, если взгляд по команде осуществляется?
С.С.: А это что за экспертиза такая?
В.К.: - Ряд следственных действий фиксировался с помощью видеокамеры, и для того, чтобы создать впечатление правдивости рассказов, проводится исследование с помощью психолога, который, исследуя видеоматериал, по движению глаз, по мимике лица, по каким-то действиям и движениям делает вывод о том, что данных, свидетельствующих о самооговоре, не обнаружено.
С.С.: - А что Коростелев? Он так и не желает встречаться с адвокатами?
В.К.: - Я написал заявление о встрече с обоими, и Коростелев хотел со мной встретится, я лично видел 15 ноября его заявление о том, что он хочет встретится. Но я, к сожалению, узнал об этом уже после того, как начал общаться с Пулялиным. Если бы знать заранее, то я сначала, конечно, с Коростелевым бы встретился, потому что Пулялин-то занят твердую позицию...Но когда я закончил в этот день опрашивать Пулялина - было уже поздно и пора его было этапировать в камеру - мне один из сотрудников сказал, что Коростелев уже не хочет со мной встречаться.
С.С.: - То есть нельзя исключить того, что с Коростелевым в это время провели соответствующую работу...
В.К.: - Может быть, может быть. Потому что слова одного — это слова одного, а слова двух — это слова двух. Но я не исключаю возможности, что он хочет съездить на суд, и там уже все сказать.
Л.М.: - Известно, что они хотят лично присутствовать на суде, но на сегодняшний день идет огромное противодействие в нарушение норм и Конституции, и УПК в том, чтобы везти их сюда на суд...
С.С.: - По уголовному делу в отношении братьев Махмудовых?
Л.М.: - Да, по которому они не просто свидетели, но признаны потерпевшими и имеют право присутствовать на судебном заседании.
С.С.: - Я бы еще раз вернулся к вопросу нынешнего положения Пулялина и Коростелева в колонии. Насколько мне известно, там, в Свердловской области, есть Общественная наблюдательная комиссия по осуществлению контроля за обеспечением прав человека в местах принудительного содержания. Вы о ней что-нибудь слышали?
В.К.: - Еще в феврале ОНК обещала, что направит туда своего представителя, и как бы на этом все и закончилось. Не знаю, насколько там эта комиссия сильна, насколько слаба — я про нее просто ничего не знаю.
Л.М.: - Может, вам было бы легче связаться с общественной организацией и просто запросить статистику: а сколько раз они были именно в этом заведении? Мне почему-то очень кажется, что они посещали эту колонию раз или, от силы, два. Опять возвращаюсь к тому, что, по моему мнению, все это - часть системы, возможно, и на уровне общественных организаций. Не исключено, что общественникам дают понять: этот случай — отдельный, этот случай — особый, пожалуйста, защищайте права в других местах, а этих людей уже нет для общества, это — исключение, и поэтому здесь ваши глазки должны быть прикрыты.
С.С.: - Скорее всего, так и есть. Система очерчивает невидимую, но прекрасно ощущаемую границу, лезть за которую нельзя. Вот член правления Коми правозащитной комиссии «Мемориал» и член ОНК Коми Эрнест Мезак попробовал зафиксировать на фотокамеру следы побоев у заключенного 25-й колонии — сразу возник конфликт, закончившийся возбуждением административного дела в отношении правозащитника и вычеркиванием его кандидатуры — безо всяких к тому законных оснований — из списка регионального ОНК нового призыва.
Н.Д.: - Эта ситуация прекрасно показывает коррупционность системы, которая начинается в Москве. Когда мы зашли на территорию 25-й ИК — мы вдвоем с Мезаком тогда были — никакого тайного проноса аппаратуры не было. То, что у него фотоаппарат был с собой, все прекрасно видели. Более того, когда он фотографировал в одном из отрядов распорядок дня, вся администрация видела это, и никто не заикался. Но как только мы вошли в изолятор, увидели этого избитого, и он согласился, чтобы мы зафиксировали следы побоев, тут началось: «Фотоаппарат! Откуда?» Конечно, им есть что скрывать. Но, честно, мне жалко не только осужденных 25-й колонии, но и сотрудников. Знаете, почему? Допустим, сверху говорят: делайте ремонт — но денег не дают. Что остается сотрудникам? Они, зная, кто, за что,откуда и как, говорят: с тебя - столько, с тебя — столько, и т.д. И кто не дает, того начинают притеснять, и существенно притеснять. Что, прокурор не видит это? У меня есть контакты, они говорят: информация есть любая, как только дадут команду «фас» - любого закопаем. Но команду не дают. Прокуроры видят, но кто им позволит? Я, конечно, оторвался уже от этой системы, но могу ответственно сказать, что в советское время такого беспредела не было.
С.С.: - А что было?
Н.Д.: - Нет, ну, если бы я вымогал у осужденного отправку перевода на какой-то адрес, то какие я потом мог бы ему требования предъявлять? Бывало всякое, но была мораль...
С.С.: - Не знаю, правда-нет, но, как говорится, за что "купил": якобы, один достаточно высокопоставленный правоохранитель неплохо «наварился» на том, что служил связным у тех же Пулялина и Коростелева, передавая им в камеру недозволенные по закону предметы — сотовые телефоны и пр...
Л.М.: - Это — обычная практика. Кстати, в материалах по Пулялину и Коростелеву, которые мы исследовали в суде, есть момент, когда во время аудиозаписи беседы с ними слышны звонки и телефонные разговоры сотрудников милиции.
В.К.: - А это было в СИЗО, в следственной комнате...
Н.Д.: - На режимной территории...
В.К.: - Да, то есть внутри. А туда нельзя проносить телефоны.
Н.Д.: - Вот когда мы там были — на территории 25-й колонии, в специзоляторе — начальнику колонии, который нас сопровождал, кто-то звонит. Я спрашиваю: «А вы почему..? А он говорит: «У меня - спецразрешение»
Л.М.: - Есть ведомственная инструкция...
Н.Д.: - А чего стоит такая инструкция, если она не основана на законе?
В.К.: - Ровно столько же, что и другие инструкции, на основании которых творится весь этот беспредел.
Н.Д.: - Вот еще раз скажу: между тем, что было, когда я служил, и тем, что творится сейчас, очень большая разница. Я вот сейчас захожу в зону и не вижу морали. Вообще. Когда я служил, многое было, из того, что и сейчас есть. Та же оперативная работа — законное беззаконие... Но все это имело свои рамки, свои пределы. Сейчас — что здесь, на воле, что там — всем правит коррупция, законы никакой роли не играют. Вот самый простой вопрос: по закону осужденным положены свидания. Но в 25-й колонии заключенному говорят: не получишь ты свидания. А почему? А потому что должно быть 20 комнат для свиданий, а там всего пять. И получается, что наказывают не только заключенного, который имеет приговор, но и его близких, у которых приговора нет. О каком там исправлении можно тогда говорить...
Л.М.: - Вот вы говорите про 25-ю колонию, а вы в Усинске в ИВС не были никогда?
Н.Д.: - К сожалению, не доехали ни до Усинска, ни до Воркуты. Есть ОНК, есть закон, но, к сожалению, этот закон не обеспечен никаким финансированием. Пока спонсора не найдешь — никуда не выберешься.
Л.М.: - А мы с Виктором столкнулись там, в Усинске, по одному процессу, и нам говорят, что вы в субботу-воскресенье не можете посещать своих подзащитных, потому что это выходные. Какие выходные, если его в пятницу задерживают, и адвокат не может до понедельника согласовать позицию защиты и что-то посоветовать. А сотрудники правоохранительных органов с ним работают все это время.
В.К.: - По Усинску есть еще отдельная тема. Тот ИВС, или как они его там называют...
Н.Д.: - По-старому, КПЗ было...
В.К.: - Вот-вот, КПЗ. Более 10 суток там держать нельзя по закону. Что они делают? Посылают на этап. В «столыпине» везут сначала до Печоры, потом до Воркуты, в Воркуте их этапируют в СИЗО-3, в этот же или на следующий день их — в вагон, и везут обратно. Таким образом, их покатают недельку, и следующие 10 суток они там сидят. Создается видимость соблюдения закона, а люди-то за это время ни помыться не могут, ни поесть нормально.
С.С.: - Но вот полгода назад новом начальником Коми УФСИНа поставили Александра Протопопова, который, вступая в должность, заявил, что хотя и пришел не с метлой и топором, но структурные изменения в управления назрели. Хоть что-то меняется?
Н.Д.: - Может, что-то и меняется, я смотрел тут как-то репортаж из Сосногорского СИЗО, где вводят какие-то более комфортные условия пребывания. Но что касается методов работы, то они остаются прежними. Может быть, в связи с тем, что появились ОНК, они становятся более изощренными. Вот, скажем, был у меня подзащитный-мусульманин, ему приносят еду с кусками сала — он есть не может, а когда ему приходит передача из дома и он выставляет еду на стол, то тут же звучит команда «на выход с вещами», и его переводят в другую камеру. И так в течение недели. Он на моих глазах буквально истощал за эту неделю...
В.К.: - Другой пример из той же серии. В Ухте несговорчивых заключенных возят каждый день без производства с ними следственных действий. Из камеры его выводят рано утром, до завтрака — возвращают обратно после ужина. В ухтинском ИВС, считаясь не местным, он питание не получает, а так как адвокат и родня не уведомляются, что он в ИВС находится, ему, соответственно, не приносят и передачу. В итоге он с ура весь день без еды, а когда возвращается в камере его дожидается давным-давно остывшая миска баланды.
С.С.: - Пытка голодом.
Л.М.: - А как ее доказать? Максимум, чего можно добиться, это наказания конкретного лица в дисциплинарном порядке. Ну, сделают ему замечание...
Н.Д.: - Или вот та же 25-я колония. Там, видимо, очень долгое время сотрудники бездельничали, пошли на сговор с авторитетами, и эти авторитеты какой-то порядок, в своем понимании, там поддерживали. И когда пришел новый начальник, и хотели они все поломать за один день и всех поставить по стойке смирно, то, естественно, это не получилось. Захожу в одну секцию — там двое осужденных спят в одной койке, причем один из них болеет СПИДом, а в другой секции — только один ярус коек и стоят вот эти двадцатилитровые баклажки с водой, а все остальные, в том числе, администрация, пьют воду из-под крана. В советские времена это называлось «оперативники заигрались».
С.С.: - Возвращаясь к опросу Пулялина...Он рассказывает о насилии в отношении него и Коростелева, но ничего не говорит о прочих условиях содержания...
В.К.: - На бытовые условия он не жаловался. Единственно, в то время, когда я приезжал, там было холодно — что-то случилось с котельной. А кормят, как он говорит, очень хорошо: из всех мест, где он содержался под стражей, в «Черном беркуте» лучшая кормежка.